– Забавно, – не поверила она.
– А знаете ли вы, что это я организовал вокально–инструментальный ансамбль «Аккордные ребята»? Я уж не говорю про «Поющих лауреатов». А известный ансамбль «Четвертинка»? А престижная программе «Шумели ноты, тромбоны гнулись»?
– Чем она престижна?
– Как чем? Триста восемьдесят вольт, плюс шесть динамиков, плюс акустика, плюс два микрофона лопнуло, плюс оглохший первый ряд, плюс шесть зрителей в обмороке! А знаете ли вы, что в консерватории я читаю лекции по теория музыки: до–ре–ми–фа–соль–ля–си, кошка села на такси?
– Разыгрываете? – фыркнула Галина.
– Разыгрываю, – согласился инспектор.
Гостья поежилась, словно замерзла от горячего кофе, и беспомощно посмотрела на хозяйку.
– Он шутник, – успокоила ее Лида.
– Я хочу открыть жуткую тайну, – серьезно заговорил инспектор. – Я никакого отношения не имею к искусству, а работаю токарем.
– Опять разыгрываете?
– Разыгрывает, – подтвердила Лида. – Он милиционер.
– Без звания? – спросила Галина.
Петельников встал и произнес высушенным, усталым голосом, какой у него бывал после дежурства:
– Простите меня, Лида.
Он посмотрел на нее долгим взглядом: «Стоит ли щадить глупость?» Лида ответила таким же: «Стоит быть терпимым».
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Все ли ищут смысл своей жизни? Я думаю, что все. Может быть, «ищут» – слишком громко сказано, но каждый хоть раз в году задумывается о себе, о своем месте, о своем назначении… Каждому хоть раз в году становится грустно от утекающего времени. И каждый хоть раз в году удивленно спрашивает себя, для чего и как живет.
Есть люди, которые, задумавшись, отвечают благостно и довольно: «Живем не хуже других». Есть те же самые люди, которые, задумавшись в эту сокровенную минуту, вздохнут и скажут: «А хочется жить лучше других».
Есть, есть люди – сколько их? – которые в формуле «жить, как живут все» видят смысл жизни. Да что там смысл – счастье свое в ней видят.
И з г а з е т ы «П р о с т о ф и л и». Как известно, самый надежный способ получать деньги – это работать. Не так думала некая Калязина А.С., которой не давали покоя лавры небезызвестного Остапа Бендера. Только в отличие от него Калязина не утруждала себя поисками оригинального способа извлечения денег из карманов граждан. Она сделала просто: взяла в руки мокрый платок, села в скверике и со слезами на глазах начала рассказывать прохожим душещипательную историю о том, что у нее якобы сгорел дом и муж. И люди клали ей в дрожащую ручку деньги.
О мошеннице говорить еще рано, поскольку следствие не окончено. А вот о тех, кто давал деньги, поговорить стоит…
Вроде бы все знают басню Крылова о той вороне, которая упустила сыр. И все–таки простофили не перевелись. Взрослые тети и дяди, утирая повлажневшие глаза, слушали басню о косточках мужа и выкладывали денежки. Не спросили ни документов, ни фамилии, ничего не проверили и не разузнали. Ей нужна помощь? Пожалуйста! Ну не ротозейство ли это?..
Рябинин посмотрел в окно – там, в скверике, в тополях, вроде бы начиналось лето. Окрепли листья, потеплела земля, посветлела кора деревьев, и заблестели под солнцем скамейки. И отцвели синие ирисы Александра Ивановича… Рябинин обернулся – комендант стоял у двери, тускло изучая пол.
– Натирать будем?
– Да не знаю…
Александр Иванович поднял глаза на стены, разглядывая их подозрительно.
– Ремонтировать не пора?
– Вроде бы чистые.
– Рамы не подкрасим?
– На ваше усмотрение.
Комендант воззрился на потолок и через тягучую минуту сообщил:
– В буфет банан подвезли…
– Спасибо, – улыбнулся Рябинин.
– Не пойдете? – спросил Александр Иванович, потому что следователь продолжал сидеть.
– У меня от них изжога.
От мучнистой сладкой мякоти была изжога. Но Лида их любила, поедая быстро и вкусно, как обезьянка. Он увидел жену с бананом в кресле, вечером, под торшером – и потянулся к портфелю. И тут же представил набежавшую очередь – нервную, напористую, из одних женщин – и опустил руку. Очередей он стеснялся.
Рябинин не любил говорить о деньгах, вещах, квартирах… Ему казалось, что беспокоиться о материальном – стыдно, а если уж заставляет жизнь, то делать лишь самое необходимое и делать как–то незаметно. Он не очень понимал людей, которые носились со своими физиологическими потребностями – едой, сном, сексом, – доказывая, что все естественное естественно. Были и у него материальные заботы, были и физиологические потребности. Но его ум…
И промелькнуло, исчезая…
…Человек – это тело, мышцы, нервы, материя. А материи подобает заботиться о материальном. Нет. Человек – это все–таки ум, совесть, чувства, дух. Чего же стоит дух, обслуживающий лишь свое тело? Стыдно же. Духу духовное…
– Я банан тоже не уважаю, – поделился комендант. – Говорят, витамины–витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.
– Наверное, витамины на интеллект не влияют, – развеселился Рябинин.
Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.
Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как–то необязательно и не очень заметно – маленький, сухощавый, безвозрастный… С волосами, зачесанными…
Однажды Рябинина удивило известное выражение «волосы, зачесанные назад». Разве можно зачесывать вперед? Оказывается, можно: у коменданта была темная косая челка. В черном дешевеньком костюме, – а он ходил только в черных костюмах, – говорили, что комендант где–то когда–то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где–то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.
– Про эту–то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.
– Какая газета?
– Вчерашняя «Вечерка».
Вчерашняя «Вечерка», еще не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлек ее, сразу отыскал заметку и начал читать…
Тихие, еще далекие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там все тяжелой щемящей силой, словно на нее давила земля. Злость. Она полегоньку пройдет, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он…
Александр Иванович, освободившись от новостей, ушел скраденными шажками – только белесой синью мелькнули недокрашенные носки.
Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезет этого стука.
– Мне, пожалуйста, Холстянникову.
– Я слушаю.
– Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.
– А–а, здравствуйте, – обрадовалась она. – Наверное, прочли мою статью?
– Прочел, – угрюмо согласился Рябинин.
– Ну и как? – почти кокетливо спросила Холстянникова.
Он не знал ее имени – тогда, у него в кабинете, она представилась официально: корреспондент Холстянникова. Молодая, высокая, в джинсовом брючном костюме, синевато–дерюжном, как носки Александра Ивановича. Впрочем, этот костюм мог называться как–нибудь иначе, ибо брюки были окорочены, с какими–то широкими манжетами, которые лежали на высоченных блестящих сапогах, и Рябинину все казалось, что за окном ее ждет привязанная лошадь.
– Как говорится, у вас бойкое перо, – промямлил он.
– Правда? – обрадовалась корреспондентка.
– Я хотел спросить о другом…
– Пожалуйста.
– Скажите, что вы цените в женщине?
– Многое, – не удивилась она вопросу. – Интеллект, красоту, энергию, грацию… Что еще?
– Вы забыли самое главное женское качество.
– Умение любить?
– Важнее.
– Верность?
– Нет.
– Обаятельность?
– Неужели в детстве у ваших кукол не отрывались ручки–ножки? – глухо спросил Рябинин.
– А–а, – рассмеялась она. – Умение шить?
– Нет, жалость.
– Ради этого сообщения вы и звоните? – уже без смеха спросила она.
«Сообщения». Это о жалости, которая дороже красоты, энергии и грации… Есть–таки у корреспондентки верховая лошадь с седлом, стременами и этими… шпорами.
– Звоню, чтобы рассказать случай. Лет десять назад я отстал от поезда и очутился без денег и документов. Знаете, кто меня выручил?
– Кто? – спросила она, уже что–то подозревая.
– Простофили и ротозеи.
– Но как явление…
– И не спросили ни документов, ни справок, – перебил он. – Поверили на слово.
– Вы что ж, оправдываете простофиль?
– Да это же хорошие люди с открытой душой! – прорвало Рябинина.
– Странно слышать от следователя…
– Вам бы в статье воспеть этих людей, которые отозвались на беду незнакомого человека!
– Извините, но учить меня не стоит, – отрезала она. Рябинин перевел дух, хотя он не взбирался на гору, а говорил в трубку чуть повышенным тоном. Тяжело задышала и корреспондентка, словно только что соскочила со своей лошади.
– Я напишу официальное письмо главному редактору, – сказал Рябинин.
– Представляю, как вы мягкотело обращаетесь со своими преступниками, усмехнулась она.
– А я представляю, как в детстве вы отрывали ручки своим куклам…
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Предложи мне перед тяжким испытанием выбор товарища – хитрюгу или простофилю, – я выберу простофилю. Возможно, хитрюга ловчее бы миновал пули и взрывы, расщелины и топи… Но из расщелины меня вытащил бы простофиля. Я люблю простофиль, – это же люди с открытой душой. В том обществе, которое мы построим, будут жить лишь одни простофили; будут жить только люди с честной и открытой душой, потому что пропадет нужда запечатывать ее, как и пропадут враги душевной простоты.
И з п о с т а н о в л е н и я с л е д о в а т е л я. …Учитывая вышесказанное, а также руководствуясь пунктом 2 статьи 5 Уголовно–процессуального кодекса РСФСР, постановил: уголовное дело в отношении гр. Калязиной Аделаиды Сергеевны прекратить за отсутствием в ее действиях состава преступления.