Что говорить, вина Сокуренко была большой и тяжелой. Однако почему обер-лейтенант не счел нужным арестовать и допросить Оксану? Этого Сокуренко понять не мог, так как не знал всех событий той злополучной для него, беспокойней ночи.
…Когда стемнело, Оксана сама прибежала к обер-лейтенанту, запыхавшаяся, бледная, перепуганная на смерть. Она показала кусок желтой провощенной бумаги и обломок тонкой доски с гвоздями и обрывком проволоки. При одном взгляде на эти предметы обер-лейтенант понял, что они означают…
— Где нашла? — спросил он хрипло, впиваясь глазами в лицо Оксаны.
— Отняла у собаки, таскала по улице в зубах.
— Чья собака, знаешь?
— Тех хлопцев, что у них полицейский Нечипорчук живет. Это по нашей улице. Ой, скорее! Туда люди какие-то с огородов пошли… Свет в хате зажгли. Скорее! Увидите, там что-то затевают.
Но Шварца торопить не нужно было. Он сам руководил операцией. Как на зло, Сокуренко где-то запропал, и розыски начальника полиции задержали обер-лейтенанта на шесть минут. Хату Нечипорчука окружили в два кольца: первое — полицейские, второе — солдаты. На окна навели пулеметы.
И тут обер-лейтенанта ожидало жестокое разочарование. Хата оказалась пустой. По многим приметам можно было определить, что люди покинули ее всего лишь несколько минут назад. На столе была приклеена листовка со сводкой Совинформбюро, в сенцах валялись обломки ящиков из-под гранат и патронов, провощенная бумага, несколько оброненных патронов к автоматам немецкого производства.
Гнев Шварца обрушился на начальника полиции.
С тех пор Оксана сделалась секретным осведомителем обер-лейтенанта. Девушка была очень исполнительной, наивной и преданной. Она восхищалась всем немецким, любовно рассматривала иллюстрированные журналы и, как узнал Шварц, мечтала выйти замуж за немецкого офицера, уехать в Германию.
Доверял ли ей обер-лейтенант полностью? Нет. Два восклицательных знака, поставленные его рукой на карте возле села Ракитного, обозначали два события — происшествие с Эрлихом и исчезновение Нечипорчука. Третий знак — вопросительный — касался Оксаны… Где-то в душе у осторожного Шварца все еще таилось сомнение.
Оставшись одна в кабинете, Оксана разожгла дрова в печи и быстро подошла к дверям. В коридоре было тихо. Девушка приоткрыла дверь, взяла тряпку, щетку и, напевая песенку, принялась за уборку. Прежде всего она старательно стряхнула пыль с занавески, закрывающей карту на стене, потянула за шнурок, проверила, хорошо ли держат кнопки, и мельком, равнодушно скользнула взглядом по новым отметкам, сделанным Шварцем вчера вечером.
В коридоре по-прежнему было тихо.
Оксана переложила на край стола оставленные обер-лейтенантом бумажки, осторожно отодвинула телефонный аппарат и, косясь на приоткрытую дверь, начала шлифовать сухой бархаткой лакированную поверхность стола.
За дверями послышались неторопливые тяжелые шаги. Оксана отбросила тряпку и замерла, прислушиваясь.
В дверях показался солдат. Он читал письмо.
Оксана, словно застигнутая врасплох, ударила рукой по ящику, как если бы торопливо задвигала его на место и, схватив со стола бумаги, спрятала их за спину.
Солдат вздрогнул и посмотрел на девушку. Оксана стояла за столом, лицо ее взялось красными пятнами, глаза лихорадочно блестели, она улыбалась кривой, растерянной, вызывающей и в то же время льстивой улыбкой. В глазах солдата мелькнул испуг. Он быстро прикрыл дверь.
— Спокойно, Оксана, — тихо, стараясь как можно четче выговаривать русские слова, сказал он. — Я ничего не видель… Не бойся.
— А чего мне бояться? — с наигранным удивлением спросила девушка.
— Виселица, — солдат поднял на Оксану свои печальные, умные, усталые глаза. — С этим не шутки. Хорошо, что обер-лейтенант послал меня, а не другой сольдат.
— Господин Курт, что вы мелете?
— Не надо лишних слов, — досадливо поморщился солдат. — Я слежу давно. Очень давно. Я знаю, кто ты есть.
— Кто?
— Лишний слова…
— А все-таки, кто же я такая, по-вашему? — губы Оксаны растянулись в насмешливой улыбке. Она смотрела на солдата враждебно.
— Ты… Ты отважная советская девушка, — твердо глядя ей в глаза, произнес солдат. Худое суровое лицо его вдруг изменилось, точно на него упал мягкий свет. — Ты ходишь так… — он расставил руки и сделал осторожный шаг вперед, точно балансируя на протянутом канате. — Упадешь — смерть! Я не враг, Оксана, я друг.
Оксана звонко рассмеялась, но смех ее прозвучал как-то искусственно.
— Какой вы смешной, господин Курт, — сказала она, выходя из-за стола и все еще продолжая держать руку за спиной. — Долго думали, пока придумали?
— Очень дольго, очень много, — хмуро кивнул головой солдат. — Я видел тебя с Гансом Эрлихом. Ночью стояла, разговаривала. Я думал — зачем? Потом — нет патрон и гранат. Потом Эрлих попадает в фельдгестапо. Он умер, но не выдал тебя.
Оксана посмотрела на Курта с сожалением. Так смотрят на людей, одержимых нелепой, навязчивой идеей.
— Зачем же вы мне это говорите? Вы бы взяли и доложили обо всем этом господину обер-лейтенанту.
Курт только грустно усмехнулся.
— Неделю назад, — сказал он, — я незаметно положил тебе в карман пальто записку: “Фельдфебель Штиллер — провокатор…”
— Ага! — раскрыла рот от удивления Оксана. — Это, значит, сделали вы? Не беспокойтесь, в тот же день я передала записку господину обер-лейтенанту.
— Не верю, — покачал головой солдат. — Тогда бы Штиллер не стал провожать тебя второй и третий раз.
Оксана смутилась, но тут же перешла в наступление.
— А почему вы, господин Курт, скрываете от своих, что знаете наш язык? — спросила она, прищурившись.
— По той же самой причине, которой ты скрываешь, что знаешь наш, немецкий язык.
— Я?! — Оксана даже отступила назад, пораженная таким подозрением.
Курт не обратил внимания на ее удивление. Он снова развел руки, как бы удерживаясь на канате.
— Оксана, я тоже хожу так… Я получиль письмо, очень пльохое письмо…
— Интересно… — не дала ему договорить девушка, скептически разглядывая солдата, и тут же добавила с угрозой: — Не мне, а господину обер-лейтенанту будет интересно, когда я расскажу ему об этом разговоре с вами.
— Да, ему было бы интересно… — с невеселой улыбкой согласился солдат. — Но ты не скажешь.
— Почему? — подняла брови девушка.
— Почему раньше не сказала?
— Я жалела вас, я думала — вы шутник, — вскипела девушка. — А вы сумасшедший. Мелете бог знает что.
Солдат сделал знак замолчать. Он прислушался.
— Идут! — тревожно зашептал он, отходя к стене. — Спрячь документы!
— Какие? — Оксана озорно усмехнулась.
— Те, что взяла в столе и держишь за спиной. Оксана небрежно бросила на стол смятые бумажки и рассмеялась в лицо солдату.
В комнату вошли расчесывающий мокрые волосы обер-лейтенант и взволнованный начальник полиции. Курт вытянулся, он был бледен.
— Вы понимаете, я сразу… — говорил на ходу Сокуренко, но, увидев Оксану, осекся.
— Господин обер-лейтенант, — торопливо произнесла Оксана, показывая на бумаги. — Вы приказали мне выбросить эти бумажки, а солдат… он смотрит строго и говорит что-то… — девушка взглянула на глотавшего приоткрытым ртом воздух Курта Мюллера, — по-немецки…
Шварц со злостью скомкал бумаги, швырнул их в печку.
— Уходите! — крикнул он солдату по-немецки и, презрительно искривив лицо, повернулся к Сокуренко. — Ну, ну, рассказывайте. Только спокойно, толком, членораздельно. Кто шел, куда шел, с кем шел?
Начальник полиции указал глазами на девушку, давая понять, что он не хотел бы при ней вести этот разговор. В то же мгновение Оксана обратилась к Шварцу:
— Дрова разгорелись, господин обер-лейтенант, сейчас поставлю кофе и потом зайду подбросить в печку.
И Оксана вышла из комнаты вслед за солдатом.
7. ЧЕТЫРЕ МЕТКИХ ВЫСТРЕЛА
— Почему вы думаете, что эти два подростка — партизаны? — спросил Шварц начальника полиции, как только двери закрылись за девушкой.
— Разрешите нескромность: я не думаю, я — уверен! — горячо ответил Сокуренко.
— Но вы проверяли их документы?
— Нет. — Сокуренко дышал порывисто, он был не на шутку взволнован. — Сейчас я вам нарисую полную картину. Выхожу это я на улицу проверять посты и вижу: на дороге в хутор появляется подозрительный тип.
— Что значит “появляется”? — открывая карту, раздраженно спросил обер-лейтенант. — Откуда появляется?
— В том-то и дело, что неизвестно, откуда он появился. Понимаете, там скирда соломы…
— Но куда он шел? В каком направлении? — раздражаясь еще больше, произнес Шварц. — Вы что-нибудь можете толком рассказать?
На лице начальника полиции появилось плаксивое выражение.
— Шел к селу. Вы же не даете слова сказать… Идет к селу, а сворачивает на тропиночку, стежка по-нашему. Стежка ведет в лес, на просеку. Просекой можно выйти на хутор. Но учтите, что рядом — железная дорога.
— Учитываю, — рассматривая карту, сказал обер-лейтенант. — Сколько ему лет?
— Кому?
— Ну не лесу, не хутору, конечно, — нетерпеливо затопал ногой офицер. — Я о возрасте вашего “подозрительного типа” спрашиваю.
— Далеко было и темновато, но видно, что молодой. Лет шестнадцать — семнадцать, не больше. За плечами — мешок. Понимаете, мне сразу бросилось в глаза — утро, скирда соломы, идет к селу, а сворачивает к просеке. Если вышел из хутора, зачем идет назад в хутор другой дорогой?
— Теперь понятно… — кивнул головой Шварц. — Дальше?
— Только этот первый дошел до леска, а из села выходит второй, тоже с мешком, — продолжал ободренный Сокуренко. — Так этот покосился на меня, а я вроде ноль внимания, за хату и — слежу. Смотрю: и второй сворачивает на тропинку к просеке. Тут я у господина фельдфебеля бинокль попросил и — весь внимание. Гляжу, подходит этот второй к елочке, а навстречу ему поднимается первый…
— Они разговаривали друг с другом? — спросил обер-лейтенант. и взгляд его сразу же стал холодным и острым.