Пока стою в пробке по дороге к Маратику, выкуриваю сигареты четыре. Нервы шалят. Руки чешутся подправить ему фейс. Не представляю, как сдержусь и сдержусь ли, когда его увижу.
Майя права. Вчера бы я вообще не смог себя проконтролировать, за шкирку бы его из хаты выволок. Сейчас понимаю, что это борщ.
На этаж поднимаюсь, сжимая и разжимая пальцы в кулаки. Притопываю ногой, чувствуя поднимающуюся к горлу ярость.
Дверь у него оказывается не запертой на ключ, поэтому прохожу как к себе домой, без звонка и стука. Хотя ключи от его хаты валяются у меня в кармане.
Застаю брата на кухне, у барной стойки. Он глушит вискарь прямо из горла.
— О, Арс, проходи. Выпьешь?
— Девять утра, — напоминаю о времени.
— Утро уже? — осматривается по сторонам, морщится и ставит бутылку на стол. — Тая пропала, — выдает практически безжизненно.
— Когда? — присаживаюсь на стул.
— Второй день дома не появляется.
— Кинула тебя, получается, — ухмыляюсь.
Маратик обжигает меня взглядом, полным агрессии, и снова тянется за бутылкой.
— Олька в себя пришла, ты в курсе вообще?
— Да?
— Ты серьезно, бл*дь? — психую. И как тут, на хрен, сохранять контроль? Майя бы смогла?
— Не ори, башка трещит.
— Она тебя вспомнила. Тебе вчера док из клиники звонил, но теперь я вижу, почему ты не взял трубку. Горе по своей суке заливаешь.
— Я тебя просил!
Выставляю руки ладонями вперед. Мол, тише-тише, я все понял.
— Найдется твоя пропажа. Ты у Васьки был вообще?
— Сегодня заеду к родителям.
— В таком виде?
— Как там мама? — спрашивает уже тише.
— Пока так же.
— Тая не хотела причинить ей вред, — начинает оправдывать свою женушку.
— Я тебе щас втащу, — собираю пальцы в кулак, пристраивая его на столе.
— Ты всегда делал из нее монстра, Арс. Она не такая.
— Ждет трамвая, ага. Я понял. В порядок себя приводи, к Ольге поедем.
— Сейчас?
— Собирайся, — поднимаюсь со стула и выхожу на лоджию. Достаю сигареты. Прикуриваю.
Майя как чувствует, звонит. Отвечаю сразу.
— Ты там как? Все живы? — спрашивает со смешком, но по голосу слышу, что переживает.
— Пока да. Не разбить ему морду сдерживает лишь то, что его как-то нужно показать Ольке.
— Ты молодец, — произносит с теплом и, кажется, хлопает дверью. — Из кабинета вышла. За кофе пройдусь, пока говорим. Как Марат отреагировал на то, что Оля его вспомнила?
— Никак. Он бухает тут.
То, что бухает из-за Таи своей, умалчиваю. Не хочу больше возвращаться к разговорам об этой дуре. С Майей так точно.
— Понятно. Расстроился из-за Мирославы Игоревны?
— Что-то тип того, — бормочу, понимая, что на мать ему посрать сейчас, на Ваську, судя по всему, тоже. — Пока ехал сюда, подумал, почему мы с этим придурком не близнецы. Было бы проще. Показался бы Ольке вместо этой пьяной рожи. Щас капельницу ему вызову, чтобы в себя привели.
— Хорошо. Приезжай вечером на ужин, если будет время.
— Найду. Не уверен, что прям под ужин, но часам к девяти подскочу.
— Хорошо. Буду ждать. Целую.
— Люблю.
Скидываю вызов и звоню в нашу клинику. Через час Маратик уже валяется на кровати с капельницей в вене. Я все это время слоняюсь по дому. Делаю несколько звонков на работу, узнаю, что отец сегодня приехал без бутылки. Это радует.
Еще через два часа мы вместе с братом вылезаем из тачки у больнички, где лежит Олька. Пока поднимаемся на этаж, замечаю, как меняется Маратик. Становится серьезным, но дерганым.
— Нормально все будет, — заверяю какого-то хрена.
— А если она меня не узнает? Ты сказал, она вспомнила то время, когда мне четырнадцать было…
— Ну, значит, не узнает, — отрезаю холодно.
— А мама где лежит?
— Тут же.
— Зайду к ней.
— Попробуй.
— Я знаю, что ты обо мне думаешь, но представь себя на моем месте. Если бы у тебя с Майей так было, как у меня с Таей.
— Не было бы.
— Если…
— Майя бы никогда не стала доводить мою мать, чтобы, бл*дь, у нас с ней ни случилось! — рявкаю, потому что выбешивает.
Что за дебильные сравнения. Майя бы никогда! Никогда.
— Ты не хочешь понять, что я ее люблю. Принять хотя бы.
— Вы, блин, про ребенка не вспомнили своего даже, Марат. Куда ты, сука, катишься вообще? Замечал? Что с тобой произошло? Из-за нее же. Долги, карты, бухло и одно бабло в башке.
— Тебе проще говорить, ты у отца на подсосе всю жизнь. Вон и костюмчик надел, как собака, все его команды выполняешь. А я так не могу. Мне свобода нужна.
— И многим тебе твоя свобода помогла? Ты, весь такой свободный, все эти годы мое бабло брал, то, что у меня на подсосе, и помалкивал чет.
Толкаю дверь в палату, и наш разговор прекращается. Олька вздрагивает. Таращится на нас с минуту, а потом улыбается.
— Марат, — поднимается на ноги, чуть покачнувшись, упирается ладонью в спинку кровати. — Ты… вырос? — хмурится.
— Да не, такой же, — Маратик улыбается. Подходит к ней. Придерживает за локоть.
Наблюдаю за тем, как они стоят друг напротив друга несколько секунд, а потом обнимаются.
— А это кто? — шепчет Олька Марату, глядя на меня украдкой.
В сердце в этот момент щемит. Отворачиваюсь и выхожу из палаты. Такое гадкое состояние накатывает.
Конец сентября
— Дмитрий Викторович, конечно, подогнал нам хороший госконтракт, — улыбается Тимофей Азарин.
— Мы условия соблюдаем, — ухмыляюсь.
— И это прекрасно. Ждем тебя сегодня вечером к нам. Решили перенести все домой. Посидим в узком кругу.
— Понял. Буду плюс один.
— Само собой.
Киваю. Пожимаю Азарину руку и выхожу из зала ресторана. Мы пересеклись с ним буквально на несколько минут, между сотней дел.
Как только сажусь в тачку и прошу водителя закинуть меня в отдел, звоню Майе.
— Ты еще не передумала насчет вечера?
— Уже выбрала платье.
— Супер.
После того ночного разговора наши отношения стали теплее. Мы словно заново знакомимся. Никуда не спешим. Стараемся проговаривать все, что беспокоит, даже если это полное дерьмо. Трудно временами, но вроде вывозим. Не скажу, что сблизились, секса у нас больше не было, и это, честно говоря, напрягает. Сильно. Так, блин, и руку стереть можно.
Но Майя решила не спешить. Я вроде как поддерживаю это ее решение, но не совсем искренне. Ночевать меня у себя она больше не оставляет. Мы ходим по ресторанам, театрам, выставкам, гуляем по набережным или в парках. Ведем практически светскую жизнь.
Можно решить, что дело до сих пор не сдвинулось с мертвой точки, но я так не считаю. Наверное, все же в происходящем есть плюсы. Мы встретились через четыре года, уже совсем другими людьми. Я точно. А Майя, Майя если и поменялась, то ее доброта и непосредственность остались прежними, и это хорошо. Кто-то должен быть улыбчивым и адекватным. Поэтому мне, наверное, еще сильнее хочется оградить ее от жестокости этого сраного мира. Кажется, я теперь в полной мере понимаю ее предков, что годами создавали для нее розовый мир воздушных замков. Вся эта грязь ей на хрен не нужна. Я всего успел пожрать. На личной шкуре знаю.
Я влюбился в нее именно такую — добрую, мечтательную, идеалистку, и если у меня есть хоть шанс сохранить для нее небольшой оазис такой жизни, то я постараюсь это сделать. Нет, сделаю.
Смотрю на время. Пять. Мы как раз припарковались у отдела. Майя должна выйти с минуты на минуту. Я привез ее утром и должен забрать сейчас, чтобы сэкономить время на сборы.
Пока ждем, выхожу на улицу покурить, и практически нос к носу сталкиваюсь с Панкратовым, который вышел из ОВД.
Вот это встреча, конечно. Выпускаю дым в сторону и протягиваю ему ладонь. Без слов.
Андрей Владимирович смотрит на мою руку какие-то секунды, но, по ощущениям, проходит вечность. В конце концов отвечает на рукопожатие.
— Я слышал, твои дела идут в гору? — спрашивает, слегка прищуриваясь.
— Разное болтают, — жму плечами и снова выдыхаю дым. Так же в сторону.
— Скромничаешь.
Ухмыляюсь. За последние недели на работе и правда произошли кардинальные изменения. После своего физического, да и морального отсутствия вернувшийся в строй отец расщедрился или правда уловил мой потенциал, короче, я теперь не то чтобы второй человек после него, но уже где-то близко. На данный момент именно я стою на Азаринском направлении.
— Майя сказала, вы сегодня едете к Азариным на ужин.
— Едем, — выбрасываю окурок в урну и замечаю, как Майя сбегает по ступенькам. Лицо у нее, конечно… Она если не в ужасе, то в шоке.
— Хорошего вечера, — произносит Панкратов и поворачивает голову. Улавливает, куда я смотрю. — А вот и наша Майя.
Улыбаюсь. Майя тем временем подходит к нам. Переминается с ноги на ногу, затаив растерянную улыбку, смотрит сначала на меня, потом на своего отца.
— Я думала, ты уехал уже, — говорит папе.
— Позвонили. Отвлекли.
— А, понятно. — Проверяет время на телефоне. — Мы спешим немного, пап.
— Я вроде и не держу.
Майя кивает, улыбается, подходит ко мне ближе. Не целует, как обычно, не обнимает. Стесняется своего отца? Это на Панкратову похоже. Поэтому сам приобнимаю ее за талию и чмокаю в щеку. Во мне стеснения никогда не было.
Панкратов никак не реагирует. Если и раздражается, то глубоко внутри себя. Это наводит на определенные мысли.
— Едем? — спрашиваю, подталкивая Майю к машине.
— А? Да. Пока, пап.
Как только оказываемся в салоне, Майя выдыхает. Стягивая шарф, сжимая его в ладонях и взглянув мне в глаза, спрашивает:
— О чем вы говорили, Арс?
— Ни о чем. Ты почти сразу вышла. Только поздоровались.
— Точно?
— Точно.
— Ладно, — трет бедра и ставит сумку на свои колени.
— Устала?
— Да нет. День быстро пролетел. Даже не заметила, — улыбается и вот теперь целует меня сама, сжимая ладонь.
— Эти типа: «Я скучала»?