Мы оба стоим и молчим, и правда, которую мы знаем, повисает в воздухе.
– Пошли, – говорит Маура, и дрожь пробирает ее. – Уйдем отсюда.
Глава двадцать девятая
Мы возвращаемся к машине, и я говорю:
– Моя осталась у клуба.
– Я ее «отзвонила», – сообщает Маура.
– И что это значит?
– Позвонила в клуб, назвала им марку и номера, сказала, что была слишком пьяна, чтобы садиться за руль. Сказала, заберу ее завтра.
Она продумала все.
– Ты не можешь вернуться домой, Нап.
Я этого так или иначе не планировал. Маура заводит двигатель.
– И куда мы едем?
– У меня есть одно безопасное место, – отвечает она.
– Значит, с той ночи… – я даже не знаю, как сказать об этом, – ты была в бегах?
– Да.
– Так почему сейчас, Маура? Почему спустя пятнадцать лет кто-то начинает убивать остальных членов Конспиративного клуба?
– Не знаю.
– Но ты была с Рексом, когда его убили?
Она кивает.
– Я стала успокаиваться в последние три-четыре года. Подумала, зачем я им нужна теперь? Никаких улик у меня нет. База давно закрыта. Никто бы ни одному моему слову не поверил. Я жила впроголодь и пыталась найти… безопасный способ увидеть, что произошло. И тем не менее я рискнула. Однако и Рекс хотел закрыть двери в прошлое не меньше меня. Ему требовалась помощь в его побочном бизнесе.
– Подставлять мужиков за езду в пьяном виде.
– У него были для этого более приличные названия.
Мы сворачиваем с Эйзенхауэр-парквей близ стейк-хауса Джима Джонстона.
– Я видел запись с камеры наблюдения в ночь убийства Рекса, – говорю я.
– Этот тип был стопроцентным профессионалом.
– Но тебе все же удалось уйти.
– Может быть.
– И что это значит?
– Когда я увидела, что Рекс мертв, то сразу поняла: они нас нашли, очередь за мной. Ты все знаешь. Я была там в ту ночь. И решила, что их настоящая цель – я. Но может, они узнали про весь Конспиративный клуб. В этом была логика. И потому, когда Рекс упал, я действовала быстро. Но на меня уже был наставлен пистолет. Я перепрыгнула на водительское сиденье, завела машину и понеслась как сумасшедшая…
– А дальше?
– Как я сказала, он был профессионалом. – Маура пожимает плечами. – Как получилось, что он меня не убил?
– Ты думаешь, он тебя отпустил?
Мы паркуемся у невзрачного мотеля в Ист-Ориндже, где можно переночевать, не предъявляя документов. Маура остановилась не здесь. Объясняет: это старый трюк. Она паркуется у такого мотеля, и, если полиция или кто другой замечает автомобиль и начинает поиск, ее тут нет. Она сняла комнату в четверти мили отсюда по дороге. Машина угнанная, объясняет Маура. Если она почувствует опасность, то просто бросит ее и угонит другую.
– Сейчас я меняю место каждые два дня.
Мы входим в снятую ею комнату и садимся на кровать.
– Я хочу рассказать тебе остальное, – начинает Маура.
Она рассказывает, а я смотрю на нее. Ощущение дежавю у меня нет. Я не тинейджер, который занимался с ней любовью в лесу. Я пытаюсь не потеряться в ее глазах, но в ее глазах – все: история, «что, если», скользящие двери. В ее глазах я вижу тебя, Лео. Я вижу жизнь, которой жил тогда, по которой всегда тосковал.
Маура рассказывает мне о своей жизни с той ночи, когда убили тебя. Больно слышать о том, какой была ее жизнь, но я слушаю не прерывая. Мои чувства не поддаются определению. Я словно превратился в обнаженное нервное окончание. Она заканчивает рассказ в три часа.
– Нам нужно отдохнуть, – говорит она.
Я киваю. Маура идет в ванную и принимает душ. Выходит в махровом халате, ее волосы завернуты в полотенце. Лунный свет проливается на нее точно так, как нужно, и я думаю, что никогда не видел ничего великолепнее. Я ухожу в ванную, раздеваюсь, принимаю душ. Когда выхожу, у меня на поясе полотенце. Свет в комнате выключен, остался только ночник на прикроватном столике. Маура стоит там. Полотенце исчезло с ее влажных волос. На ней все еще халат. Она смотрит на меня. Все притворства остались позади. Я подхожу к ней. Мы оба знаем это. Но никто ничего не говорит. Я обнимаю ее, целую со всей страстью. Маура отвечает мне, ее язык проникает в мой рот. Она стаскивает с меня полотенце. Я распахиваю на ней халат.
Это совсем не то, что я чувствовал раньше. Это жажда, разрыв кожи, терзание, исцеление. Жестко и с любовью. Грубо и ласково. Танец и атака. Хищно, напряженно, яростно и почти до невыносимости нежно.
Когда все заканчивается, мы в изнеможении лежим на кровати, потрясенные, обессиленные, словно мы уже никогда не будем такими, как прежде. И наверное, не будем. Наконец Маура оживает, кладет голову мне на грудь, руку на живот. Мы не говорим. Мы смотрим в потолок, пока наши глаза не закрываются.
Моя последняя мысль, перед тем как я проваливаюсь в сон, примитивна: «Не покидай меня. Не покидай меня больше никогда».
Глава тридцатая
Мы занимаемся любовью еще раз на рассвете.
Маура ложится на меня. Наши глаза встречаются, и мы смотрим друг на друга не отрываясь. На сей раз все происходит медленнее, душевнее, удобнее, уязвимее. Позднее, когда мы лежим и смотрим в тишину, мой мобильник отзванивает пришедшее послание. Это от Мьюз. Оно короткое:
Не забудьте: ровно в 9.
Я показываю его Мауре.
– Мой босс.
– Может быть, подстава.
Я качаю головой:
– Мьюз вызывала меня еще до встречи с Ривзом.
Я все еще лежу на спине. Маура поворачивается и кладет подбородок мне на грудь.
– Интересно, они уже нашли Энди Ривза? – спрашивает она.
Я тоже думал об этом. И я знаю, как дальше будут развиваться события: сначала кто-нибудь обратит внимание на желтую машину, может быть, сразу же туда вызовут полицию. Наверное, обыщут близлежащую территорию. Потом найдут тело. Есть ли при Ривзе какие-то документы? Вероятно. Если нет, то они узнают имя по номеру машины, выяснят его расписание, узнают, что этой ночью он работал в клубе «Красавчик-Супер», а у клуба на парковке есть камеры наблюдения.
Они увидят меня, потом мою машину. Увидят, как я сажусь в желтый «форд-мустанг» Ривза.
Я буду последним, кто видел его живым.
– Мы можем по дороге проехать мимо того места, – говорю я. – Посмотреть, работают ли уже там копы.
Маура перекатывается через меня, встает. Я тоже собираюсь подняться, но медлю – восхищаюсь ею, испытывая что-то похожее на священный трепет.
– Так зачем тебя вызывает твой босс?
– Не хочу строить догадок, – отвечаю я. – Но не думаю, что для чего-то хорошего.
– Тогда не езди туда, – говорит она.
– А что ты предлагаешь?
– Убежим вместе.
Такого прекрасного предложения еще никто не делал за всю мою жизнь. Но я не собираюсь убегать. По крайней мере, сейчас.
– Мы должны довести это до конца, – качаю я головой.
Маура в ответ одевается. Я делаю то же самое. Мы выходим. Она идет впереди, я следом – на парковку у мотеля.
Мы осматриваем близлежащие улицы – наблюдения нигде нет – и решаем рискнуть. Садимся в ту же машину, в которой ехали вчера, и направляемся на 280-е шоссе.
– Ты помнишь, как туда попасть? – спрашиваю я.
Маура кивает:
– Склад был в Ирвингтоне, неподалеку от кладбища, у бульвара.
Она выезжает на 280-е, и мы едем в сторону Гарден-Стейт-парквей до следующего съезда на Саут-Ориндж-авеню. Минуем старый торговый комплекс и сворачиваем в промышленную зону, которая, как и многие подобные зоны в Нью-Джерси, видела лучшие дни. Промышленность замирает, производственные предприятия закрываются. Так обстоят дела. В большинстве случаев приходит прогресс и создает что-то новое. Но иногда, как здесь, склады и фабрики просто оставляют гнить и разрушаться, превращаться в унылые руины, помнящие о былой славе.
Вокруг нет ни людей, ни машин, не видно никакой деятельности. Сцена из какого-то апокалиптического фильма: мир после ядерной атаки. Мы проезжаем мимо желтого «мустанга», даже не снижая скорости.
Здесь еще никого не было. Мы в безопасности. Пока.
Маура возвращается на бульвар.
– Где она тебя ждет?
– В Ньюарке, – отвечаю я. – Но мне лучше сначала принять душ и переодеться.
– Я думаю, ты великолепно выглядишь, – криво улыбается Маура.
– Я выгляжу сытым. А это нечто другое.
– Справедливо.
– Встреча ожидается серьезная. – Я показываю на свое лицо. – Так что мне нужно сообразить, как стереть эту ухмылку с лица.
– Давай, попытайся.
Мы оба улыбаемся, как два влюбленных наркомана. Маура кладет руку на мою и не убирает ее.
– И куда? – спрашивает она.
– В «Красавчик-Супер», – говорю я. – Возьму машину, поеду домой на ней.
– Отлично.
Мы несколько мгновений наслаждаемся тишиной. Потом Маура тихим голосом говорит:
– Не могу тебе сказать, сколько раз я брала в руки телефон, чтобы позвонить тебе.
– Так почему не позвонила?
– А к чему бы это привело, Нап? Год спустя, пять лет спустя, десять лет. Если бы я позвонила тебе и сказала правду, где бы ты был теперь?
– Не знаю.
– И я не знаю. И вот я сидела с телефоном в руке и прокручивала все заново. Если я тебе скажу, что ты будешь делать? Где окажешься? Я хотела, чтобы ты был в безопасности. А если бы я вернулась домой и сказала правду, кто бы мне поверил? Никто. А если бы кто поверил, если бы полиция отнеслась ко мне серьезно, то этим ребятам с базы пришлось бы заткнуть мне рот. А потом я начинала думать об этом иначе: я в ту ночь была одна в лесу. Я убежала и много лет пряталась. Может быть, ребята с базы спишут Лео и Дайану на меня. Трудно ли будет им это сделать?
Я смотрю на ее профиль, потом отвечаю:
– Скажи, что́ ты недоговариваешь.
Маура включает поворотник с несколько чрезмерной предусмотрительностью, кладет руку на руль, слишком сосредоточенно вглядывается в дорогу.
– Объяснить это трудновато.
– Попробуй.
– Я слишком много времени провела в бегах. Меняла места, пряталась, была на краю. Почти всю мою взрослую жизнь. Это постоянное напряжение. Я привыкла к нему, привыкла бегать и прятаться. Я не понимала, что значит расслабиться. Это было не в моем характере. Меня это в некотором роде устраивало, я чувствовала себя нормально под постоянной угрозой, когда не живешь, а постоянно выживаешь. Но потом, когда я сбавила темп, стала видеть ясно…