Голос в голове шептал мне, что это ошибка. Мне достаточно тяжело было оторваться от Луки на Рождество, а тогда желание было не таким большим, как в этот момент. С каждой секундой поцелуя было все тяжелее остановиться. Но я не могла не поддаться Луке. Он сметал поцелуем все волнения и возражения моего разума, я могла думать только о том, как сильно мне этого не хватало. Как сильно мне его не хватало.
Когда Лука убрал пальцы с моего затылка, я схватила его за рубашку, чтобы удержать. Он не должен был отпускать меня — но он и не намеревался этого делать. Лука решительно схватил меня за талию, и его пальцы впились в кожу, не до боли, но достаточно крепко, чтобы дать мне почувствовать, как сильно он хотел этого поцелуя и как сильно он ненавидел себя за это. А может, и меня.
Не прерывая поцелуя, он подтолкнул меня назад, пока я не уперлась мягким местом в обеденный стол, так, что задрожали тонкие деревянные ножки. Нам было все равно. Его руки скользнули по моему телу к бедрам. Дразня, Лука сунул руку мне под свитер и пощекотал кожу. Я вздрогнула от наслаждения и погрузилась в ощущение, а Лука взял меня за бедра и резким движением поднял на стол. Конспекты упали на пол, пульс участился. Сквозь шелест бумаг я на мгновение услышала голос разума, пытавшегося меня предостеречь. Но он умолк, когда Лука оказался между моих ног и привлек меня за бедра к краю стола, так что тонкая ткань моих леггинсов встретилась с твердостью в его джинсах.
Я застонала, мои губы раскрылись, наши языки встретились. Неистовство поцелуя стало немного чувственней, но не теряло ожесточения. Мы хотели друг друга. Мы нуждались друг в друге.
Я провела пальцами по волосам Луки и сжала их в кулаке. Из его горла донесся низкий звук, и он снова направил руки ко мне под свитер. Я хотела, чтобы он стянул его с меня через голову, увидел обнаженную кожу и целовал мое тело, спускаясь вниз к пульсирующему жару между ног.
Воспоминание о нашей единственной ночи и его языке между моих бедер лишило меня остатков контроля над собой. Бедра самопроизвольно подались вперед, и вращательными движениями я потерлась об увеличивающуюся выпуклость в брюках Луки.
Он тяжело задышал… и внезапно отступил назад. Его движение было таким энергичным, что я при этом съехала со стола. Острый деревянный край болезненно надавил на копчик и вернул меня в настоящее.
Я посмотрела на Луку. Его покрасневшие от поцелуя губы были приоткрыты, а грудь поднималась и опускалась так же беспокойно, как и моя. Волосы Луки были растрепаны моими пальцами, и мне пришлось вцепиться в край стола, чтобы удержаться и не притянуть его снова к себе. Я должна была бы благодарить его за сдержанность, потому что теперь, когда он больше не владел мной с помощью поцелуев, я поняла, что мы как раз собирались упустить свой последний шанс на дружбу.
Я кашлянула, не зная, что сказать. Извиниться? Поблагодарить? Сказать, что все было ошибкой? Неудачей? Что это никогда больше не случится?
Лука принял решение за меня. Он отступил еще дальше и еще, пока не уперся в диван. Нужны были лишь несколько шагов, чтобы исчезло помрачение сознания, которое незадолго до этого отражалось в его взгляде. Его место заняло явное презрение. Я не могла сказать, к кому оно было направлено, но оно подействовало на меня как ледяной душ. В горле стал ком. Я не знала, что должна думать или чувствовать. Я хотела Луку. Я жаждала прикасаться к нему. Но он заслуживал кого-то лучше меня. Почему я решилась его поцеловать? Я не должна была заходить так далеко, надо было оттолкнуть Луку, когда я еще была в здравом уме. Я должна была сейчас же уйти. Я не могла рисковать, не могла позволить себе сказать или сделать что-то глупое.
Я оттолкнулась от стола и сжала руки в кулаки, чтобы сдержаться и не дотронуться до него. Взглянув последний раз на страдальческое лицо Луки, я ушла. Так как не знала, куда податься, я пошла в ванную, закрыла дверь и прислонилась к ней лбом. Тяжело дыша, я закрыла глаза, чтобы взять под контроль бушующие в груди чувства. Когда все стало таким сложным?
Я неподвижно стояла у двери и вслушивалась в тишину. Казалось, Лука не двигался с места. Черт, он должен уйти. Пока он там стоял, я не могла покинуть ванную. После этого поцелуя я ни в коем случае не покажусь ему на глаза. Возможно, было ошибкой снова поселиться здесь. Нет, это определенно было ошибкой. Теперь я это знала. Наверное, мне надо было снять комнату у Миранды и Стеллы. Замусоренную кухню и вонючую ванную было легче вынести, чем эту постоянную борьбу сердца и здравого смысла внутри меня.
Лука, казалось, еще целую вечность оставался в гостиной. Потом я услышала, как он покинул квартиру.
Облегченно вздохнув, я открыла дверь ванной. Посмотрела на часы и увидела, что прошло лишь десять минут. Я собрала конспекты, которые мы скинули со стола, и заставила себя не думать о нашем поцелуе. Это было ошибкой. Старая привычка. Промах, который не повторится.
Лука оставил свои книги — серию эпического фэнтези с бело-голубыми обложками, которые выпали из пакета в пылу спора. Я подняла их и, немного подумав, отнесла в его комнату и положила на письменный стол. Я не хотела вынюхивать, но не смогла сдержаться и осмотрела комнату. Тщательно заправленная кровать, его рубашки, аккуратно сложенные на одной из полок, кроссовки, стоявшие рядом с дверью, и стопки книг, некоторые — с опасным наклоном. Я увидела и книгу «Литературная библиография: списки книг, которые я прочел», мой подарок Луке на двадцать первый день рождения.
Я еще живо помнила этот день, страшную кражу в моем фургоне и благодарность за все, что из этого вышло. Ничто, ни сегодня, ни в будущем, не заставит меня пожалеть о том, что Лука и я сблизились в тот день. Лука помог воскресить во мне что-то, что убил Алан. Внутри все еще были трещины, но постепенно картина восстанавливалась. Она никогда не будет идеальной и гладкой на ощупь, однако может снова стать красивой. И за этот шанс я должна быть благодарна Луке. Благодарность, которую я никогда не смогу выразить словами, но которую могу продемонстрировать, взяв наконец себя в руки и прервав отношения между нами.
Недолго думая, я вернулась к письменному столу Луки и написала записку.
Мне очень жаль, что я говорила с Грейс. Я не должна была этого делать. И мне также жаль, что я сегодня спорила с тобой. Когда я рассержена, что-то в голове перестает работать и я говорю то, чего не думаю.
Сага.
Я немного помедлила, а потом положила записку между новых книг так, чтобы ее было видно. Я хорошо себя чувствовала, оставив ему сообщение, и решила еще некоторое время позаниматься, пока домой не пришла Апрель.
Мы запланировали сегодня с Меган девичник по телефону, чтобы вместе съесть пиццу, поболтать и рассортировать гардероб и косметику Апрель. Хотя я видела Апрель каждый день и постоянно переписывалась и перезванивалась с Меган, я была невероятно рада почти полноценно провести время с ними обеими, не чувствуя себя виноватой из-за того, что на самом деле должна учиться или искать коммуналку.
Апрель пришла через два часа со смены в «Le Petit», и мы заказали семейную пиццу. Половина была покрыта сыром, другая — ветчиной и ананасами. Это было чересчур для двух человек, но ведь мы запланировали длинную ночь. А еще на пути домой Апрель сделала остановку у супермаркета и купила три упаковки чипсов и шоколад.
Я чувствовала угрозу тошноты на следующее утро, но это не удержало меня от того, чтобы взять еще один кусок пиццы, в то время как Апрель выкладывала на пол содержимое своего гардероба.
— Когда я купила все это дерьмо? — Нахмурив лоб, она рассматривала розовую клетчатую рубашку со сверкающими хрустальными камушками на воротничке. — Нет, подожди, я это не покупала, мне ее бабушка подарила. — Она помедлила, потом бросила рубашку рядом с кроватью на стопку ненужных вещей.
Я положила кусок пиццы на тарелку и вытерла жирные руки салфеткой, а потом подняла рубашку и приложила к груди. Должно быть, прошло много лет с тех пор, как бабушка Апрель подарила ей рубашку, вероятно, Апрель тогда была еще совсем девочкой, так как вещь была как минимум на два размера меньше ее теперешнего — как раз мой размер.
— Как думаешь, идет она мне?
Она сморщила нос и покачала головой:
— Нет.
Я бросила рубашку на пол и взяла надкусанный кусок пиццы, когда на тумбочке Апрель зазвонил мой телефон.
— Ну наконец-то! — приветствовала я Меган и включила громкую связь.
— Девчонки, извините, я задержалась.
— На целый час? — спросила Апрель.
— Да, у меня был спор века с родителями.
— Хуже, чем тот, во время которого ты им сказала, что не будешь учиться?
— Хмм… — Она мгновение обдумывала мой вопрос. — Скажем, такой же плохой.
Апрель села ко мне на кровать.
— Что случилось?
— Я попала в автомобильную аварию.
— Что?! — От ужаса я чуть не выронила пиццу. — С тобой все в порядке?
— Да, да, все хорошо. Со мной ничего не случилось, — поспешно успокоила меня Меган. — Я одолжила «вэн» родителей, чтобы привезти несколько своих картин в хранилище. Поехала на красный свет. Сбоку выскочила машина и протаранила сзади мой фургон. Кузов полностью смят, картины тоже. — Она вздохнула. — Родители очень недовольны и снова затеяли дискуссию о моем будущем. И в этот раз они были настроены серьезно.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я.
— Или я подаю заявку на учебу, или ищу нормальную работу. — Меган откашлялась, тем не менее голос звучал хрипло, как будто она сдерживала слезы. — В противном случае они больше не будут меня поддерживать и я должна выселиться.
Я давно не видела Меган в таком состоянии. А если быть точной, то никогда. Из нас двоих она всегда была сильнее, увереннее в себе, ее ничто не могло сломать. Я хотела быть с ней и обнять ее.
— Мне очень жаль, — сказала я, чувствуя всей душой ее боль.
Украшения были для меня успокаивающим хобби, которое помогало расслабиться и попутно приносило немного денег. Я бы никогда не отказалась от него добровольно, но, если бы до этого дошло, я бы смогла. Однако для Меган рисование было призванием и смыслом ее жизни. Ничто другое не сделало бы ее счастливой. Как раз наоборот, все другое делало ее несчастливой. В течение многих лет она подрабатывала, чтобы финансировать свое творчество, но ни на одном месте не продержалась долго: как только ее захватывала идея, все остальное забывалось — любая обязанность, любая работа по сменам и любое задание. Наверное, это было не очень ответственно, но что она могла поделать? Она жила, дышала искусством, и что для других людей называлось обычными буднями, для нее было кошмаром.