Кристос доедает уже второй круассан.
— Он не так-то прост. Извини, дорогая, за бесполезные сведения…
— Ты не виноват. Извини за то, что вчера так грубо тебя послала…
— Сам напросился. И потом, ты была совершенно вымотанная. А сейчас еще того хуже… Тебе бы еще часок-другой поспать…
Айя дует на слишком горячий чай.
— Нет уж, милый мой, только не теперь. Я чувствую, что все произойдет в ближайшие несколько часов. Бельон на всю ночь где-то затаился, но ему непременно придется вылезти из норы, чтобы запастись едой… Кристос, он не просто так сбежал, у него есть цель. Совершенно определенная цель.
— Айя, если бы я предложил тебе помощь, несколько, как бы это сказать, нестандартную, ты бы согласилась ее принять?
— В моем теперешнем положении…
— Моя подруга по койке, негритянка с процессором Intel Core в голове, всю ночь думала над этой историей. Она тоже считает, что здесь дело нечисто. Что-то за всем этим кроется.
— Надо уметь перекладывать свои обязанности на других, Кристос. На чем она гадает, твоя подружка? На козлиных потрохах, на кофейной гуще? Коморское гадание?
— Скорее гадание по Харлану Кобену.[29] Угадывает за три главы до конца книги…
Айя обжигает горло чаем, морщится и решает:
— Ладно, в конце концов, почему бы и нет? Скажи ей, чтобы зашла, хуже не будет…
Кристос улыбается.
— Замечательно, шеф. Ты не разочаруешься. Имельда — это такая глыба.
Он вытаскивает из кармана пакетик с травкой, делает самокрутку. Айя хмурится.
— Кристос, успокой меня, ты ведь не станешь курить здесь коноплю? Как-никак это полицейский участок. И тем более сегодня, когда вот-вот сюда явится управление в полном составе…
— Спокойно, Айя. Мы на веранде, рядом с морем, пассаты все унесут… И потом, это было доброе дело, травку я перед уходом конфисковал у ребенка!
Айя безнадежно вздыхает.
— Отстань. У меня нет ни малейшего желания еще и сегодня с утра с тобой ругаться.
Кристос затягивается.
— А больше ничего нового, дорогая моя?
— Как же, минуты без этого не проходит… Еще бы — план «Папанг», десятки людей к этому подключены, здесь и в метрополии.
— Ну тогда выкладывай с разбором. Только самые пикантные подробности.
— Насчет пикантных ты в самую точку. Среди самых свежих новостей — компьютерщики из управления немного покопали насчет Журденов. Эта парочка действительно не была знакома с Бельонами до того, как они несколько дней назад встретились на острове. Но зато…
Младший лейтенант ухмыляется, не выпуская изо рта самокрутки, он предчувствует, что продолжение ему понравится.
— Но зато?
— Им пришло в голову пошарить в сети, в частности, проверить, как там обстоят дела у Журдена. Угадай, что этот скрытник прячет у себя на Пикасе?
— Это такая штука, где хранятся фотографии, да?
— Бинго, Крис! Жак Журден коллекционирует сделанные тайком фотографии молоденьких и хорошеньких туристок в одних трусиках, от расплывчатых снимков, которые он нащелкал на пляже в упор своим мобильником, до других — в стиле папарацци, сделанных хорошей камерой с трансфокатором.
— Вау! Не ожидал от адвоката такого. А можно его за это посадить?
— Не так просто. Правда, среди прочих девиц, которых он там у себя выложил, не меньше десятка фотографий Лианы Бельон. Нашей красавице явно нравилось загорать так, чтобы не оставалось следов от купальника.
Кристос расплывается в улыбке, косячок чудом удерживается у него в зубах.
— Можно взглянуть на снимки? Я готов прямо сейчас этим заняться!
Айя хохочет.
— В управлении уже нашлось несколько таких же озабоченных, они раньше тебя вызвались добровольцами. Не надо было прогуливать, голубчик…
Кристос роняет самокрутку.
— Я не меньше твоего ненавижу этих типов из управления! Думаешь, Жак Журден положил глаз на Лиану Бельон?
— Как знать…
Капитан Пюрви допивает чай и только потом снова поднимает глаза на Кристоса.
— Я для тебя кое-что другое приготовила. Раз уж ты так рано встал, не хочешь ли с пользой потрудиться?
— Дорогая моя, я и встал только ради этого! И, если уж говорить все как есть, я даже от утреннего секса отказался…
Айя со вздохом отставляет чашку.
— У нас появилась еще одна зацепка, надо проверить! Сегодня ночью, после экстренных сообщений по телевизору, позвонила одна девица, Шарлина Тай-Ленг, она работает регистраторшей в аэропорту Сен-Дени. Судя по тому, что она рассказала нам по телефону, Марсьяль Бельон пять дней назад, за сорок восемь часов до двойного убийства, обращался к ней, хотел поменять билет на самолет. Если это подтвердится, ко всем обвинениям против Бельона вполне можно будет добавить заранее обдуманный умысел. Сегодня у нее выходной. Она живет в Рокфее.[30] Сейчас она дома, ждет, чтобы кто-то из полиции пришел записать ее показания.
Айя протягивает ему бумажку с нацарапанным на ней адресом. Младший лейтенант давит ногой окурок.
— Ну, красавица моя, если ты решила играть на моих чувствах… Я просто о-бо-жа-аю стюардесс, — и, глядя на усталое лицо начальницы, прибавляет: — Ничего, Айя. Тиски сжимаются. Мы его возьмем, мы обязательно его возьмем.
22Ястреб взлетает, все замирает
8 ч. 04 мин.
Я иду по широкой пешеходной улице, которая спускается к морю. Дома по обе ее стороны похожи на неярко раскрашенные кубики и на новенькие кукольные домики, у которых снимается крыша и разбираются стены. Стараюсь прочитать название улицы на табличке, прикрепленной под зеленым крестом аптеки. «Аллея Родригеса».
С той минуты, как папа закрыл за мной дверь, я делаю все в точности, как он велел. Я его слушаюсь. Не бежать. Идти по тротуару. Спуститься по лестнице. Перейти дорогу. Когда попаду на широкую аллею, по ней бежать тоже нельзя.
Я хорошо запомнила, что надо делать потом. В каждом магазине надо показывать продавцу список покупок.
Подождать. Заплатить.
Это легко, даже при том, что из-за больших темных очков я ничего не вижу, как только оказываюсь в тени.
Но папа очень строго сказал, что я не должна их снимать!
Там, внизу, в конце улицы, у самого пляжа, стоит полицейский в форме. Больше никого рядом нет. Он стоит прямо, неподвижно и только глазами водит туда-сюда, будто ленивый кот, подстерегающий воробьев.
Теперь он смотрит на меня. Наверное, я что-то такое сделала, что его удивило. Хорошо еще, что я не закричала, не побежала — я сдерживалась, как могла, хотя в голове у меня такое творилось!
Это я в газете!
Огромная фотография на первой странице — я с папой и мамой. Почти перед всеми магазинами лежат стопки газет. И все равно я должна идти спокойно, как папа велел. Мне надо их перехитрить. На газетной фотографии я в желтом платье, с длинными волосами и глаза видно. Никто не может меня узнать. И уж точно — не этот толстый полицейский котище.
Смело вхожу в лавочку.
— И чего же ты хочешь, деточка?
Молча, словно воды в рот набрала, протягиваю список тетеньке, стоящей среди деревянных ящиков. Мне надо хлеба, ветчины, печенья и бананов. Она целый час укладывает все это в пакеты, а потом еще целый час отсчитывает мне сдачу. Когда со всем этим покончено, я тихонько, почти шепотом, говорю:
— Спасибо, мадам.
Папа сказал, чтобы я не старалась изменить голос, просто надо говорить как можно тише, как будто я очень застенчивая.
Выхожу на улицу. Толстый полицейский котище все еще здесь, стоит неподвижно, но мне кажется, что он подобрался ближе, как в «замри-отомри».
Иду дальше как ни в чем не бывало.
Четыре магазина. Два с одеждой, один цветочный и блинная.
Прохожу мимо. Заставляю себя идти не спеша.
Книжный магазин.
Вхожу.
— Что ты ищешь, малыш?
Поднимаю глаза — и мне тут же становится страшно.
Китаец.
Я боюсь китайцев, после людоедов и карибских пиратов я больше всего на свете боюсь китайцев. Я даже в Париже, в ресторанах, их боюсь. Когда мы с мамой идем по магазинам, часто заходим в китайские рестораны, маме там еда очень нравится, а мне — нет. В школе Тимео рассказывал, что они едят всякие странные штуки: бездомных собак, пауков, безглазых рыб. А здесь вот — липучие огурцы. Я медленно разворачиваю папин список и молча обзываю себя идиоткой.
Я же прекрасно знаю, что Тимео болтает всякие глупости. И потом, этот-то китаец продает книги.
И газеты.
Опять натыкаюсь на свою фотографию, газета оказалась у меня прямо перед глазами. Читаю про себя, что написано большими печатными буквами.
У-БИЙ-ЦА В БЕ-ГАХ.
— Тебе газету, малыш? Ты уже умеешь читать?
Я опускаю голову, смотрю на свои мальчиковые сандалии. Мне надо купить всего одну вещь, но для того, чтобы сказать, что мне надо, я должна прочесть, а в магазине слишком темно, темнее, чем в пещере у троллей. Ничего не поделаешь, по-другому никак не получится, я снимаю темные очки и отчетливо говорю:
— Карту 1:25 000. 4406РТ.[31]
Китаец, четверть секунды подумав, протягивает мне сложенную книжечкой голубую карту.
— Что, малыш, собираешься с родителями на пикник в горах?
Ничего не отвечаю, протягиваю деньги, не поднимая головы, — до чего же у меня уродские сандалии. Вообще-то это даже лучше, что мне попался китаец. Он, наверное, подумал, что я его боюсь. Он, наверное, привык.
Я все купила. Выхожу на улицу.
Полицейский сдвинулся с места. Он жульничает, он идет по пешеходной улице, сейчас он как раз надо мной. Я не смогу его обойти, мы обязательно встретимся, когда я буду подниматься к дому бабушки с голубыми волосами, где меня ждет папа.
Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного.
Он не может меня узнать!
Еще двадцать метров.
Так, в «замри-отомри» больше не играем, переключаемся на «цыплят и ястреба». В «цыплят и ястреба» я играю лучше всех, мне всегда удается перебежать через всю площадку, и никто не может меня поймать. Там вся хитрость в том, чтобы стать незаметной. Не носиться без толку, как мальчишки, которые воображают, будто бегают быстрее всех, а сами всегда раньше меня попадаются.