настала для меня,
что сердце охладело
и дар любви иссяк…
Послушай, в чем же дело?
Послушай, как же так?
Ведь многое красивей,
заманчивей, щедрей
твоих одетых в иней,
пустых твоих полей,
твоих лесов неслышных,
твоих прибрежных ив…
Застенчиво глядишь ты,
ресницы опустив.
Зачем же так мне помнится,
такой зовет тоской
твой тихий облик, скромница,
с улыбкой колдовской?
Я нежностью безмерною,
как светом, налита.
Ты знаешь, я, наверное,
люблю тебя, Литва.
В старом Вильнюсе
Я брожу по ночному Вильнюсу,
изумляюсь искусству зодчества
и не думаю про одиночество,
оттого что его не вынесу
здесь, в старинных улочках темных,
где зажмурились окна слепо,
где чернеют кресты костелов
в угловатых прорезях неба.
Где на стенах – теней сплетенья,
где коты по дворам мяучат,
где любой закоулок мучит
ощущением сновиденья…
– Сердце, сердце,
ну что с тобою?
Отчего ты дрожишь, тоскуя?
– Отчего? Вот поодаль двое,
рядом, вместе,
в полночь такую!
Не с укором, нет,
не с обидою
я завидую, так завидую
этой тихости, этой нежности,
этих слитных шагов неспешности,
этой робости
возле пропасти…
Вот ее меховую шубку
он погладил как будто в шутку,
а она молчит и не дышит,
и боится пошевелиться,
и ресницы поднять боится,
как стучит его сердце, слышит…
Я кричу: да взгляни, взгляни же,
кинься вниз головой с обрыва!
Наклонись же ты к ней поближе,
посмотри в глаза молчаливо.
Да вздохните же, обнимитесь…
Или вы полета боитесь?
– Сердце, сердце,
о чем ты это?
Неужели опять сначала?
Я ж велю, чтобы ты молчало,
говорю тебе – песня спета!
Мало ль что нам с тобою хочется
в этом городе снов и вымысла…
Я брожу по ночному Вильнюсу
и не думаю про одиночество,
потому что его не вынесу.
Утро
Снег не хлопьями падал –
комками,
драгоценно и смутно блестел.
Снег над нами летел,
над веками,
снег из вечности в вечность
летел…
А река была черной и быстрой
с чешуею на гибкой спине,
и костра одинокая искра
красным глазом
мерещилась мне…
Напрямик, без дорог, без указки,
сердца гром утишая в груди,
мы прошли по владениям сказки,
и остались они
позади.
Утро было безжалостно-трезвым
ветер низкие гнал облака,
город был ледяным и железным,
снег был снегом,
рекою река.
Снова Литве!
Я была с тобою рядом,
может, слишком мало,
но ведь я тебя не взглядом –
сердцем увидала.
Я была такой богатой,
столько я имела:
темный, плотный, кисловатый
хлеб литовский ела.
Сладкий сок литовских вишен,
солнца хмель пила я,
под гостеприимной крышей
сладким сном спала я.
Я летала, словно птица,
лаской обогрета,
я заглядывала в лица,
полные привета, –
все хотела убедиться,
что не снится это.
Как меня ты одарила
прелестью земною,
сколько счастья разделила,
радуясь со мною.
И в недобрый час печали
не была одна я,
ты стояла за плечами,
как сестра родная.
С глаз моих обиды слезы
вытерла не ты ли?
Не твои ль снега и звезды
мне в пути светили?
Первый луч на черепицах,
первый ветер с юга…
Так возможно ль разлучиться,
позабыть друг друга?
Зима, зима…
Полна зеленых, синих звезд
над миром ночь высокая.
Зима, зима – на сотни верст,
железная, жестокая.
Снега пронзительно блестят
и по-стеклянному хрустят,
и нестерпимо грустно
от блеска и от хруста,
и оттого, что люди спят,
и оттого, что травы спят,
и спит земля, и спят дома,
и ты в каком-то доме спишь,
и у тебя там гладь да тишь.
Ты спишь с ладонью под щекой.
Пусть так! Бери себе покой!
Отныне мы разделены
не расстояньями страны, –
разделены стеной беды,
покою неугодной,
всем существом своим чужды,
как сытый и голодный,
как спящий и неспящий,
лежащий и летящий,
разделены с тобой,
как мертвый и живой…
Полна зеленых, синих звезд
над нами ночь высокая.
Зима, зима – на сотни верст.
Железная.
Жестокая.
В аэропорту
В холодном, неуютном зале
в пустынном аэропорту
слежу тяжелыми глазами,
как снег танцует на ветру.
Как, на стекло лепя заплатки,
швыряет пригоршни пера,
как на посадочной площадке
раскидывает веера.
На положении беглянки
я изнываю здесь с утра.
Сперва в медпункте валерьянки
мне щедро выдала сестра.
Затем в безлюдном ресторане,
серьгами бедными блеща,
официантка принесла мне
тарелку жирного борща.
Из парикмахерской вразвалку
прошел молоденький пилот…
Ему меня ничуть не жалко,
но это он меня спасет.
В часы обыденной работы,
февральский выполняя план,
меня на крыльях пронесет он
сквозь мертвый белый океан.
Друзья мои, чужие люди,
благодарю за доброту.
…Сейчас вздохну я полной грудью
и вновь свободу обрету.
Как хорошо, что все известно,
что ждать не надобно вестей.
Благословляю век прогресса
и сверхвысоких скоростей.
Людской благословляю разум,
плоды великого труда
за то, что можно
так вот, разом,
без слов, без взгляда,
навсегда!
«Ты не любишь считать…»
Ты не любишь считать
облака в синеве.
Ты не любишь ходить
босиком по траве.
Ты не любишь
в полях паутин волокно,
ты не любишь,
чтоб в комнате
настежь окно,
чтобы настежь глаза,
чтобы настежь душа,
чтоб бродить не спеша
и грешить не греша…
Все бывало иначе
когда-то, давно.
Много власти
любовью мне было дано!
Что же делать теперь?
Помоги, научи.
На замке твоя жизнь,
потерялись ключи.
А моя на исходе –
улетают года.
Неужели не встретимся
никогда?
«Многое я люблю…»
Многое я люблю:
в пору зноя и духоты
с наслаждением воду лью
на привянувшие цветы,
и когда сорняки полю,
улыбаюсь я и пою.
Ветер в окна
люблю впускать
и угрюмых дворняг ласкать,
подарки люблю дарить,
радость люблю творить,
люблю еще с детских лет
зажигать вечерами свет…
А вот целую тебя,
а в глазах твоих
света нет.
Погляжу в глаза – темнота…
А душа-то во мне все та:
люблю подарки дарить,
радость люблю творить,
не могу по-другому жить.
«Я хотела по росе…»
Я хотела по росе,
чтоб измокли ноги,
ты сказал:
– Пойдем, как все,
по прямой дороге… –
Я сказала:
– Круче путь, –
значит, дали шире… –
Ты ответил:
– Ну и пусть,
мы же все решили…
– У меня одна душа! –
я сказала плача,
повернулась и ушла,
не могла иначе.
Оказались не просты
спуски и подъемы,
разводить пришлось костры,
залезать в солому,
вброд идти через ручей,
ежиться от ветра,
злые шорохи ночей
слушать до рассвета.
Все равно благодарю
свой характер вздорный
за чистейшую зарю
на вершине горной,
за цветов умытых дрожь,
за простор огромный…
Где-то ты сейчас идешь
по дороге ровной?
«Все кончается на свете…»
Десанке Максимович
Все кончается на свете…
Где-то мчится поезд твой,
и в окно влетает ветер,
теплый ветер
полевой.
За окном – столбов мельканье,
полустанки и мосты.
Осыпаются в стакане
подмосковные цветы.
Вероятно, дремлешь ты.
Звезды тихие повисли,
льется сумеречный дым,
и уже другие дали,
и уже другие люди,
и уже другие мысли
завладели сном твоим.
Пусть тебе спокойно спится!
Так и надо.
Так и надо.
Но не стану я таиться –
я ревную и грущу,
я с тобою на границе
расставаться не хочу,
я твое родное сердце
от себя не отпущу.
Я сказать могла бы много:
что у нас одна дорога,
что у нас одни мечты,
что в одно с тобою верим,
что одною меркой мерим
счастье наше –
я и ты…
Но к словам предубежденье
у меня живет в крови.
Даже в грустный час прощанья
я смогла сберечь молчанье,
до последнего мгновенья
я не выдала любви.
До чего же сердце наше
с расстояньями в разладе.
Счастье, полное печали,
мне покоя не дает…
За горами, за лесами
есть какой-то дом в Белграде –
там сестра моя
живет.
Стихи о бумажном змее
Мальчишка из дранок, бумаги и клея