Ветер вновь их сгребает, швыряет охапки,
попробуй с ним поборись!
У голубей застывают лапки,
стая шумно взлетает с карнизов ввысь.
Ветер гонит их по косой,
все выше,
комкает их, бесшабашно лих,
им небо навстречу
холодом дышит
и роняет белые звезды на них.
Это осень с зимой
сошлись в поднебесье,
там, где вьюги берут разбег,
там, где в сумерках сизых
летают вместе
листья, птицы и снег.
Земля
Хочу, чтоб не вязкий асфальт,
не камни,
чтобы, грея, дыша, пыля,
она была у меня под ногами –
живая моя земля.
Земля, которая расцветает
и потом становится старой,
и знамена зеленые развевает
и одевается в траур.
Которая прячет растений корни
и родниковое серебро,
земля, которая поит нас,
кормит
и умеет платить добром за добро.
Хочу, чтобы сено
с томительным запахом донника,
чтобы теплое, пенное
молоко из подойника,
не из полулитровок
с цветными жестянками:
«вторник», «среда», «четверг»…
Чтобы стадо пылило,
и ведра звякали,
и закат за полями мерк.
Чтобы месяц светил медово
сквозь щели на сеновал,
чтоб за перегородкой
протяжно вздыхала корова,
чтобы первый петух
далеко-далеко запевал.
Чтобы рядом сердце стучало
близкое,
самое близкое на земле!
Неужели это кровь материнская
покоя не может найти во мне?
Мне все тот незнакомый домишко чудится
и зажженные тихой зарей поля…
Неужели же встреча эта не сбудется,
дорогой человек мой…
Моя земля…
«Морозный лес…»
Морозный лес.
В парадном одеянье
деревья-мумии, деревья-изваянья…
Я восхищаюсь этой красотой,
глаз не свожу,
а сердцем не приемлю.
Люблю землею пахнущую землю
и под ногой
листвы упругий слой.
Люблю кипенье, вздохи, шелест, шорох,
величественный гул над головой,
брусничники на рыжих косогорах,
кочкарники с каемчатой травой…
Труд муравьев, и птичьи новоселья,
и любопытных белок беготню…
Внезапной грусти,
шумного веселья
чередованье
по сто раз на дню.
Люблю я все, что плещется, струится,
рождается, меняется, растет,
и старится,
и смерти не боится…
Не выношу безжизненных красот!
Когда январским лесом прохожу я
и он молчит,
в стоцветных блестках сплошь,
одно я повторяю, торжествуя:
«А все-таки ты скоро оживешь!»
На рассвете
Не пришел ты.
Я ждала напрасно.
Ночь проходит… День на рубеже…
В окна смотрит пристально и ясно
небо, розоватое уже.
Кошки бродят у пожарных лестниц,
птица сонно голос подает.
На антенне спит ущербный месяц,
с краешка обтаявший, как лед.
Ты назавтра скажешь мне при встрече:
– Милая, пожалуйста, прости!
Я зашел с товарищем на вечер,
задержался и не смог прийти.
Ты не очень сердишься?
– Не очень. –
И уйду, попреков не любя.
…Все-таки мне жалко этой ночи,
что ее ты отнял у себя.
Вьюга
Вьюга…
Вслушайся –
слово-то, слово какое!
Вьюга…
Что-то гудящее, вихревое.
Вьюга –
пламени белого полыханье,
вьюга –
это когда не хватает дыханья,
вьюга –
это когда шатает, как пьяного,
вьюга –
это когда рождаешься заново.
Соловьи не по возрасту нам,
как видно,
нам вздыхать при луне
как-то вроде стыдно,
пусть уж юность томится
от нежности робкой,
пробираясь в обнимку
росистой тропкой…
Нам с тобой
задыхаться от вечной тревоги,
нам с тобой не бояться,
что нету дороги,
пробиваться меж гребней кипящих
упорно,
двум пловцам неразумным,
дождавшимся шторма.
Вьюга…
Слышишь, как мечется, пляшет и бесится,
застя в небе
белесое пятнышко месяца,
как над нами хохочет,
толкает друг к другу,
выпускать нас не хочет
из пенного круга…
Вьюга… вьюга…
Ночь подмосковная
Снегом одета,
молчаньем скована
зимняя, звездная ночь
подмосковная.
Только попробуй получше прислушаться –
сразу молчание ночи нарушится:
сразу возникнут
шелесты дальние,
скрипы морозные,
звоны хрустальные…
В воздухе носятся шорохи странные –
то ли гуляет Большая Медведица,
то ли за дело взялась гололедица,
ветки в чехольчики прячет
стеклянные?
Странные шорохи в воздухе носятся…
Слышишь, как иней с ресниц осыпается?
Слышишь, как сердце мое задыхается,
в руки твои горячие
просится?
«Как счастье внезапное – оттепель эта…»
Как счастье внезапное – оттепель эта.
Весны дуновеньем земля обогрета.
Еще не начало весны, а предвестье,
и даже еще не предвестье – намек,
что будет,
что рядом,
что срок недалек.
Нет, эти приметы меня не обманут:
совсем по-особому
грустно до слез,
как самый последний оставшийся мамонт,
трубит в одиночестве
электровоз.
Промчался гудок
и за далями сгинул,
и стихло в ночи тарахтенье колес,
и город
молчанье, как шапку, надвинул,
и явственно стало дыханье берез.
Они, возле окон на цыпочках стоя,
глядят любопытно…
Я чувствую их.
Я слышу, как бьется их сердце простое,
как соки пульсируют в почках тугих.
Вот с крыши сосулька обрушилась вниз,
ударилась вдребезги о карниз,
хрустальная дробь раскатилась по жести –
и снова сторожкая долгая тишь…
Я знаю, я знаю: ты тоже не спишь,
ты слушаешь тоже,
мы слушаем вместе.
Как оттепель – близость внезапная эта.
Дыханием счастья душа обогрета.
Еще не начало, а только предвестье,
и даже еще не предвестье – намек,
что будет,
что рядом,
что срок недалек.
«И живешь-то ты близко…»
И живешь-то ты близко,
почти что бок о бок,
в одной из железобетонных коробок,
а солнца не видим,
а ветром не дышим,
а писем любовных
друг другу не пишем…
И как это так получилось нелепо,
что в наших лесах мы не бродим вдвоем,
из ладони не пьем,
ежевику не рвем,
на горячей поляне среди курослепа
не делим по-братски ржаного куска,
не падаем в теплое синее небо,
хватаясь беспомощно за облака.
И в зное полуденном,
в гомоне смутном
не дремлем усталые в холодке
и не слышим, как птицы наши
поют нам
на понятном обоим нам
языке…
Мы солнца не видим
и ветром не дышим,
никуда мы не выйдем,
ничего не услышим,
лишь звонок телефонный
от раза до раза
и всегда наготове
стандартная фраза
для приветствия,
для прощания…
Да еще напоследок
мгновенье молчания.
Минута молчания.
Вечность молчания,
полная нежности
и отчаянья.
«Все в доме пасмурно и ветхо…»
Все в доме пасмурно и ветхо,
скрипят ступени, мох в пазах…
А за окном – рассвет
и ветка
в аквамариновых слезах.
А за окном
кричат вороны,
и страшно яркая трава,
и погромыхиванье грома,
как будто валятся дрова.
Смотрю в окно,
от счастья плача,
и, полусонная еще,
щекою чувствую горячей
твое прохладное плечо…
Но ты в другом, далеком доме
и даже в городе другом.
Чужие властные ладони
лежат на сердце дорогом.
…А это все – и час рассвета,
и сад, поющий под дождем, –
я просто выдумала это,
чтобы побыть
с тобой вдвоем.
«Ни особых событий…»
Ни особых событий,
никакого веселья
в этот будничный день
моего воскресенья.
День рождался из птичьей
на заре переклички,
из фабричных гудков
и гудков электрички…
Этот день вырастал
из кусочка картона
с прозаической надписью:
«Пятая зона»,
из нагретого солнцем
настила перрона
этот день вырастал
неуклонно, огромно.
Весь истыкан капелью,
пронизан лучами,
перерос он
обиды мои и печали.
Он еловыми лапами
обнял мне плечи,
и ушло мое горе
далеко-далече.
А ведь я никого
ни о чем не просила.
За тепло твое,
сердце людское,
спасибо!
«Что-то мне недужится…»
Что-то мне недужится,
что-то трудно дышится…
В лугах цветет калужница,
в реке ветла колышется,
и птицы, птицы, птицы
на сто ладов поют,
и веселятся птицы,
и гнезда птицы вьют.
…Что-то неспокойно мне,
не легко, не просто…
Стремительные, стройные
вокруг поселка сосны,
и тучи, тучи, тучи
белы, как молоко,
и уплывают тучи
далёко-далеко.
Да и меня никто ведь
в плену не держит, нет.
Мне ничего не стоит
на поезд взять билет
и в полночь на разъезде
сойти в глуши лесной,