как зяблик ссорится с женой,
и вижу гриб у корневища
сквозь папоротник кружевной…
Но дело-то не в певчих птицах,
не в роднике и не в грибе, –
душа должна уединиться,
чтобы прислушаться к себе.
И раствориться в блеске этом,
и слиться с этой синевой,
и стать самой
теплом и светом,
водой,
и птицей,
и травой,
живыми соками напиться,
земную силу обрести,
ведь ей века еще трудиться,
тысячелетия расти.
«Я прощаюсь с тобою…»
Я прощаюсь с тобою
у последней черты.
С настоящей любовью,
может, встретишься ты.
Пусть иная, родная,
та, с которою – рай,
все равно заклинаю:
вспоминай! вспоминай!
Вспоминай меня, если
хрустнет утренний лед,
если вдруг в поднебесье
прогремит самолет,
если вихрь закурчавит
душных туч пелену,
если пес заскучает,
заскулит на луну,
если рыжие стаи
закружит листопад,
если за полночь ставни
застучат невпопад,
если утром белесым
закричат петухи,
вспоминай мои слезы,
губы, руки, стихи…
Позабыть не старайся,
прочь из сердца гоня,
не старайся,
не майся –
слишком много меня!
«Мне говорят…»
Мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
Больно многого хочешь,
нету людей таких.
Зря ты только морочишь
и себя и других!
Говорят: зря грустишь,
зря не ешь и не спишь,
не глупи!
Все равно ведь уступишь,
так уж лучше сейчас
уступи!
…А она есть.
Есть.
Есть.
А она здесь,
здесь,
здесь,
в сердце моем
теплым живет птенцом,
в жилах моих
жгучим течет свинцом.
Это она – светом в моих глазах.
Это она – солью в моих слезах.
Зрение, слух мой,
грозная сила моя,
солнце мое,
горы мои, моря!
От забвенья защита,
от лжи и неверья броня…
Если ее не будет,
не будет меня!
…А мне говорят:
нету такой любви.
Мне говорят:
как все,
так и ты живи!
А я никому души
не дам потушить.
А я и живу, как все
когда-нибудь
будут жить!
«Меня ты видел солнечной и ясной…»
А.Я.
Меня ты видел солнечной и ясной,
с неудержимой нежностью в глазах,
и некрасивой видел,
и прекрасной,
и в горестных
и в радостных слезах.
И удрученной видел,
и смущенной,
поникшей, постаревшей от тревог…
Ты только никогда
неосвещенной
меня не видел.
…И видать не мог.
«Пускай лучше ты не впустишь меня…»
Пускай лучше ты не впустишь меня,
чем я не открою двери.
Пускай лучше ты обманешь меня,
чем я тебе не поверю.
Пускай лучше я в тебе ошибусь,
чем ты ошибешься во мне.
Пускай лучше я на дне окажусь,
чем ты по моей вине.
Пока я жива,
пока ты живой,
последнего счастья во имя,
быть солнцем хочу
над твоей головой,
землей –
под ногами твоими.
«Не знаю – права ли…»
Не знаю – права ли,
не знаю – честна ли,
не помню начала,
не вижу конца…
Я рада,
что не было встреч под часами,
что не целовались с тобой
у крыльца.
Я рада, что было так немо и прямо,
так просто и трудно,
так нежно и зло,
что осенью пахло
тревожно и пряно,
что дымное небо на склоны ползло.
Что сплетница сойка
до хрипу кричала,
на все побережье про нас раззвоня.
Что я ничего тебе
не обещала
и ты ничего не просил
у меня.
И это нисколько меня не печалит, –
прекрасен той первой поры неуют…
Подарков не просят
и не обещают,
подарки приносят
и отдают.
«Сто часов счастья…»
Сто часов счастья…
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки…
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала…
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило «спасибо».
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана…
Сто часов счастья!
Разве этого мало?
Были женщины…
Мир в темноту еще был погружен,
а звезды эти же плыли…
Был самый первый костер разожжен,
не было хижин,
не было жен, –
были женщины.
Их любили.
Любили дремучим сердцем своим
грубо и непорочно.
Глухой безымянной тоской по ним
томились денно и нощно.
Неискушенных детей земли
весна лишала покоя,
только понять они не могли –
что же это такое?
А загадка так и не решена,
до сих пор не найдут ответа,
почему вот эта тебе нужна?
Не та, а именно эта!
Сколько раз меняла лицо Земля,
сбрасывала уборы,
сколько раз поглощали сушу моря,
из морей поднимались горы,
а сердце все то же…
В сырых ночах,
в еще допотопной эре,
я – помнишь? – поддерживала очаг
в угрюмой твоей пещере.
«Одна сижу на пригорке…»
Одна сижу на пригорке
посреди весенних трясин.
…Я люблю глаза твои горькие,
как кора молодых осин,
улыбку твою родную,
губы, высохшие на ветру…
Потому, – куда ни иду я,
и тебя с собою беру.
Все я тебе рассказываю,
обо всем с тобой говорю,
первый ландыш тебе показываю,
шишку розовую дарю.
Для тебя на болотной ржави
ловлю отраженья звезд…
Ты все думаешь – я чужая,
от тебя за десятки верст?
Ты все думаешь – нет мне дела
до озябшей твоей души?
Потемнело, похолодело,
зашуршали в траве ежи…
Вот уже и тропы заросшей
не увидеть в ночи слепой…
Обними меня, мой хороший,
бесприютные мы с тобой.
Черемуха
Дурманящей, росистой чащею
черемуха –
дыши, гляди,
ласкай, ломай…
И боль щемящая, –
как мало весен впереди!
А стоит ли уж так печалиться,
прощаясь с миром дорогим?
Ничто на свете не кончается,
лишь поручается другим.
Другим любовь моя завещана,
в других печаль моя горька…
Сто тысяч раз
другая женщина
все пронесет через века.
Ничто не пропадет, не минется.
Все праздничнее, все милей
цветет черемуха –
любимица
покойной матери моей.
«Почему говорится…»
Почему говорится:
«Его не стало»,
если мы ощущаем его
непрестанно,
если любим его,
вспоминаем,
если –
это мир, это мы
для него
исчезли.
Неужели исчезнут
и эти ели
и этот снег
навсегда растает?
Люди любимые,
неужели
вас
у меня не станет?
«Дождик сеет, сеет, сеет…»
Дождик сеет, сеет, сеет,
с полуночи моросит,
словно занавес кисейный
за окошками висит.
А в лесу кричат кукушки,
обещают долгий век…
Мне не грустно
и не скучно,
я счастливый человек.
Из раскрытой настежь двери
пахнет глиной и травой.
А кукушкам я не верю,
врать кукушкам
не впервой!
Да и что считать без толку,
лишним годом дорожить?
Ну недолго,
так недолго,
только б счастливо прожить.
Так прожить,
чтоб все, что снится, –
все сбывалось наяву,
так прожить,
чтоб петь как птица,
так прожить,
как я живу!
«Небо желтой зарей окрашено…»
Небо желтой зарей окрашено,
недалеко до темноты…
Как тревожно, милый,
как страшно,
как боюсь твоей немоты.
Ты ведь где-то живешь и дышишь,
улыбаешься, ешь и пьешь…
Неужели совсем не слышишь?
Не окликнешь? Не позовешь?
Я покорной и верной буду,
не заплачу, не укорю.
И за праздники,
и за будни,
и за все я благодарю.
А всего-то и есть:
крылечко,
да сквозной дымок над трубой,
да серебряное колечко,
пообещанное тобой.
Да на дне коробка́ картонного
два засохших с весны стебля,
да еще вот – сердце,
которое
мертвым было бы
без тебя.
«Без обещаний…»
Без обещаний