И эта постоянная бездомность,
и эти пересуды за спиной,
и страшной безнадежности бездонность,
встававшая везде передо мной,
и эти горы голые,
и море
пустынное,
без паруса вдали,
и это равнодушие немое
травы и неба,
леса и земли…
А может быть, я только что родилась,
как бабочка, что куколкой была?
Еще не высохли, не распрямились
два беспощадно скомканных крыла?
А может, даже к лучшему, не знаю,
те годы пустоты и маеты?
Вдруг полечу еще
и засверкаю,
и на меня порадуешься ты?
«Ну, пожалуйста, пожалуйста…»
Ну, пожалуйста, пожалуйста,
в самолет меня возьми,
на усталость мне пожалуйся,
на плече моем усни.
Руку дай, сводя по лесенке,
на другом краю земли,
где встают, как счастья вестники,
горы дымные вдали…
Ну, пожалуйста, в угоду мне,
не тревожься ни о чем,
тихой ночью сердце города
отопри своим ключом.
Хорошо, наверно, ночью там, –
темнота и тишина.
Мы с тобой в подвале сводчатом
выпьем местного вина.
Выпьем мы за счастье трудное,
за дорогу без конца,
за слепые, безрассудные,
неподсудные сердца…
Побредем по сонным дворикам,
по безлюдным площадям,
улыбаться будем дворникам,
будто найденным друзьям.
Под платанами поблекшими
будем листьями шуршать,
будем добрыми, хорошими,
будем слушать осень позднюю,
радоваться и дышать!
В самолете
Молчали горы – грузные и грозные,
ощеря белоснежные клыки.
Свивалось их дыхание морозное
в причудливые дымные клубки.
А в синеве, над пеленой молочной,
как божий гром,
«ТУ-104» плыл,
уверенный в себе,
спокойный, мощный,
слепя глаза тяжелым блеском крыл.
Он плыл над неприступной цитаделью
отвесных скал,
лавин,
расселин,
льда…
Он неуклонно приближался к цели,
и даже без особого труда.
Следила я, как дали он глотает, –
цель! Только цель! – и больше ничего.
И думала:
как сердцу не хватает
непогрешимой точности его.
«Мало в жизни я повидала…»
Мало в жизни я повидала,
и цветов мне дарили мало,
и еще мне жаль, что ни разу
я на свадьбе не пировала.
Очень нравились мне наряды,
а ходила в платьишке драном,
очень в жизни хотелось правды,
а она пополам с обманом.
То обиды, то неудачи,
то душевная непогода,
да разлуки еще в придачу,
да четыре военных года…
Столько горя, потерь и боли!
Вот бы заново мне родиться,
вот бы взять и своей судьбою
по-другому распорядиться.
Жизнь, направленная искусно,
потечет по иному руслу,
заблестят маяки другие,
полетят облака другие,
в бездну канут,
во мраке сгинут
берега мои дорогие…
Берега, острова, излуки,
наши праздники и разлуки,
и любимое твое сердце,
и надежные твои руки,
и суровые твои брови,
все, что было у нас с тобою,
все, что будет у нас с тобою…
Я молчу… я от счастья плачу…
Ничего не хочу иначе!
Звезда
Река текла
тяжелая, как масло,
в ней зарево закатное
не гасло,
и я за блеском неба и воды
не разглядела маленькой звезды.
Померкла гладь
серебряная с чернью,
затихла птичья сонная возня,
зажгли костер…
И звездочки вечерней
не разглядела я
из-за огня.
Истлели угли,
теплый и густой,
распространился сумрак по откосу.
Я за багровой искрой папиросы
звезды не разглядела
золотой.
Потом окурок горький затоптали,
погас последний уголь,
и тогда
я увидала, что из дальней дали
мне в сердце смотрит
вечная звезда.
Сновидение
Вижу сон: у окошка
сидишь ты в бревенчатом доме,
подаешь мне сережки
на старушечьей темной ладони.
Два грошовых цветочка,
со стеклянною сердцевиной,
и тоскливо мне, точно
я не в гости пришла,
а с повинной.
И тревожно мне, будто
какое-то горе нависло,
будто эти минуты
исполнены тайного смысла.
Ты напомнить мне хочешь?
Так я ж ничего не забыла,
все, что я полюбила,
я раз навсегда полюбила…
Но навечно, навечно
таежная глушь между нами,
бесконечные версты
с полями,
лесами,
снегами.
Никогда не приеду,
заволглую дверь не открою,
твои старые плечи
пуховым платком не укрою,
не скажу тебе доброго слова,
не приласкаюсь…
О, как я пожалею когда-нибудь,
как я покаюсь!
«Здесь никто меня не накажет…»
Здесь никто меня не накажет
за тягу к чужому добру.
Худого слова не скажет, –
хочу и беру!
Беру серебро,
и лебяжье перо,
и рафинад голубой,
бисер и бирюзу, –
все увезу
с собой.
Всю красоту,
всю чистоту,
всю тишину возьму,
крыши в дыму,
морозной зари
малиновую тесьму.
Берез кружева крученые,
черное вороньё,
все купола золоченые
возьму я в сердце мое,
пусто, пусто в нем, обворованном.
Все я спрячу в нем, затаю, –
маленький город,
небо огромное,
молодость,
нежность,
душу твою.
«Лес был темный, северный…»
Лес был темный, северный,
с вереском лиловым,
свет скользил рассеянный
по стволам еловым,
а в часы погожие
сквозь кусты мелькало
озеро, похожее
на синее лекало.
И в косынке беленькой,
в сарафане пестром,
шла к тебе я берегом,
по камушкам острым.
И с тобой сидела я
на стволе ольховом,
ночь дымилась белая
сумраком пуховым.
Сети я сушила
за избой на кольях,
картошку крошила
в чугун на угольях.
До восхода в сенцах
не спала, молчала,
слушала, как сердце
любимое стучало.
«Как мне по́ сердцу вьюги такие…»
Как мне по́ сердцу вьюги такие,
посвист в поле, гуденье в трубе…
Напоследок гуляет стихия.
Вот и вспомнила я о тебе.
Вот и вспомнила утро прощанья,
по углам предрассветную мглу.
Я горячего крепкого чая
ни глотка проглотить не могу.
Не могу, не хочу примириться
с тем, как слаб иногда человек.
Не воротится… не повторится…
Не навек – говоришь?
Нет, навек!
Посиди, перестань суетиться,
не навек – говоришь?
Нет, навек!
…Что на белом-то свете творится,
как беснуется мартовский снег…
Вот и вспомнила: утро седое,
и рассвет все синей и синей,
и как будто бы выстлан слюдою
убегающий след от саней.
Кузнечик
Горем горьким измучена,
ничему не научена –
слышу: строчат беззвучье ночное
часы мои маленькие, наручные,
стрекочет время мое ручное.
Стрекочет кузнечик в пыльной полыни,
при дороге, что нет уже и в помине,
то ли в Крыму, то ли в Средней Азии,
то ли в детстве,
которое было разве?
То ли в поле полуденном, за деревней,
стрекочет кузнечик…
Всегдашний. Древний.
Над туманной двухверсткой
лесов и речек
стрекочет железный смешной кузнечик,
серо-зеленый, десятиместный,
безотказный кузнечик
линии местной…
…А в чаще избушка на курьих ножках.
Лопухи катают росу в ладошках,
расступаются заросли иван-чая,
душу бездомную привечая.
Дверь распахиваю не стучась я,
с плеч роняю на пол кошелку,
и считает-отсчитывает мне счастье
кузнечик в траве густой
без умолку…
Ох, как тихо! Одни только часики
трудятся,
к счастью торопятся что есть силы.
Спасибо, маленькие, спасибо
за все, что сегодняшней ночью чудится!
За то, что когда-нибудь это сбудется,
спасибо, маленькие, спасибо!
«Сколько же раз можно терять…»
Сколько же раз можно терять
губы твои, русую прядь,
ласку твою, душу твою…
Как от разлуки я устаю!
Холодно мне без твоей руки,
живу я без солнца и без огня…
Катятся воды лесной реки
мимо меня… мимо меня…
Старые ели в лесу кряхтят,
к осени тише птичья возня…
Дни твои медленные летят
мимо меня… мимо меня…
С желтых берез листья летят,
и за моря птицы летят,
и от костра искры летят
мимо меня… мимо меня…
Скоро ли кончится – мимо меня?
Скоро ли вечер долгого дня,
плащ и кошелку – и на вокзал,
как приказал ты,
как наказал…
Будет, ах будет лесная река,
кряканье утки, треск сушняка,
стены тесовые, в окна луна,
и тишина, тишина, тишина…
Буду я гладить русую прядь,
сердце твое целовать, отворять,
будут все горести пролетать
мимо меня… мимо меня…
Эхо
К тебе тропа меня вела.
Шагать бы молча той тропой,
так не стерпела,
позвала,
послала душу за тобой.
И бором – от ствола к стволу –