пошло:
ау!.. ау!.. ау!..
Пошло по кручам, по реке,
ушло в ночную синеву
и в самом дальнем далеке
отозвалось:
ау!.. ау!..
И сердце замерло во мне,
и слушала я не дыша,
как неприкаянно во тьме
скитается моя душа.
И снова только шорох хвой,
прихлынувшая тишина…
Как страшно слышать голос свой,
когда в глухом лесу
одна.
«Как часто лежу я без сна в темноте…»
Как часто лежу я без сна в темноте,
и всё представляются мне
та светлая речка
и елочки те
в далекой лесной стороне.
Как тихо, наверное, стало в лесу,
раздетые сучья черны,
день у́был – темнеет в четвертом часу,
и окна не освещены.
Ни скрипа, ни шороха в доме пустом,
он весь потемнел и намок,
ступени завалены палым листом,
висит заржавелый замок…
А гуси летят в темноте ледяной,
тревожно и хрипло трубя…
Какое несчастье
случилось со мной –
я жизнь прожила
без тебя.
Синицы
Я с детства зверей любила,
котов за хвост не таскала,
а если синиц ловила,
так вскорости отпускала.
Тоскливо мне видеть было,
как птицы о прутья бьются,
как шариками унылыми
дремлют, чтоб не проснуться.
А за окном вьюжило,
в сени снег задувало,
клетку я выносила,
дверку приоткрывала,
и ждала с нетерпеньем,
и прыгала, и смеялась,
как будто бы в то мгновенье
в синицу переселялась.
Как будто с ней в путь отправилась…
И еще одно допускаю:
мне мое всемогущество нравилось –
вот поймала
и отпускаю!
Может, долго не поняла бы
я без этих пичужек славных, –
отпускать –
это счастье сильных,
взаперти держать –
мука слабых.
«Много счастья и много печалей на свете…»
Много счастья и много печалей на свете,
а рассветы прекрасны,
а ночи глухи…
Незаконной любви
незаконные дети,
во грехе родились они –
эти стихи.
Так уж вышло, а я ни о чем не жалею,
трачу, трачу без удержу душу свою…
Мне они всех рожденных когда-то милее,
оттого что я в каждом тебя узнаю.
Я предвижу заране их трудную участь,
дождь и холод у запертых глухо дверей,
я заране их долгой бездомностью мучусь,
я люблю их – кровиночки жизни моей.
Все равно не жалею.
Мне некогда каяться.
Догорай, мое сердце, боли, холодей, –
пусть их больше от нашего счастья останется,
перебьются!
Земля не без добрых людей!
«Сутки с тобою…»
Сутки с тобою,
месяцы – врозь…
Спервоначалу
так повелось.
Уходишь, приходишь,
и снова,
и снова прощаешься,
то в слезы, то в сны
превращаешься,
и снова я жду,
как во веки веков
из плаванья женщины ждут
моряков.
Жду утром, и в полдень,
и ночью сырой,
и вдруг ты однажды
стучишься: – Открой! –
Тепла, тяжела
дорогая рука…
…А годы летят,
как летят облака,
летят-пролетают,
как листья, как снег…
Мы вместе – навек.
В разлуке – навек.
«Искалечить жизнь меня хотела…»
Искалечить жизнь меня хотела:
злом изранить,
отравить неверьем…
Верю правде сердца,
праву тела.
Верю детям, птицам и деревьям.
Даже без пристанища,
без крова,
под чужою запертою дверью,
все равно я верю счастью,
верю.
Пусть не у меня,
так у другого.
Отступить от веры не могу я,
душу не возьму себе другую.
Верю очагу
и верю дому,
верю вечному теплу земному!
«Я стучусь в твое сердце…»
Я стучусь в твое сердце:
– Отвори, отвори,
разреши мне
в глаза поглядеться твои,
оттого, что забыла уже
о весне,
оттого, что давно не летала
во сне,
оттого, что давно
молодой не была,
оттого, что
бессовестно лгут зеркала…
Я стучу в твое сердце:
– Отвори, отвори,
покажи мне меня,
возврати, подари!
Вечер. Снегопад
Сегодня первый снегопад
под вечер начался.
В лебяжий пух разубран сад,
дорога в перьях вся.
Тяжелый снег, крутясь, закрыл
бессолнечную высь,
как будто сотни белых крыл
бесшумно понеслись.
И город сквозь метель поплыл,
качаясь все сильней,
и мрак его посеребрил
гирляндами огней.
А у меня на сердце грусть
и холодно рукам…
Скажи, когда я отучусь
грустить по пустякам?
Когда я наконец пойму,
что, где бы ни был ты,
не надо сердцу моему
пугаться пустоты.
Судьба соединила нас
на весь остаток дней.
Но я сейчас,
сейчас,
сейчас
хочу любви твоей!
Молчание
Ты верен святости обряда,
и в том душа твоя права.
Ты слов боишься,
но не надо
переоценивать слова.
Я понимаю, понимаю,
твое смятение щажу
и тоже молча обнимаю,
и тоже молча ухожу.
Ты не преступишь обещанья,
ты не откликнешься на зов,
но не солжет
твое молчанье –
оно отчаяннее слов.
Все изумленнее, жаднее,
нежнее слушаю его
и ни о чем
не сожалею,
и не жалею
ничего!
Без тебя
Я бы рада спрятаться
где-нибудь в подвале,
чтоб меня не звали
полевые дали,
Чтоб не воевали
с тишиной грачи,
чтоб не колдовали
надо мной лучи.
А они, как назло,
в сердце бьют без промаха…
Зацвела черемуха…
Отцвела черемуха…
Отзвенели ландыши
по овражкам,
Уступили ландыши
лес ромашкам…
Я от лип медовых
ночь не сплю которую,
от небес бездонных
окна – шторою.
А за шторой плотною
сердце мается.
Это я «работаю»,
называется!
Нет, не стану каяться,
лень виня, –
руки опускаются
у меня.
Без тебя не могу
столько долгих дней!
Забелели в снегу
лапы тополей.
Без тебя пуста земля,
белый свет потух…
Тополя… тополя…
тополиный пух…
«Где-то по гостиничным гостиным…»
Где-то по гостиничным гостиным
изводилась я тоской по доме,
самолет ждала твой
на пустынном,
солнцем выжженном аэродроме.
Отсылала письма почтой спешной,
спешные ответы получала…
Дни любви преступной и безгрешной,
испытаний будущих начало.
Прилетел ты злой и запыленный,
с добрыми покорными глазами.
Городок, от зноя полусонный,
раем простирался перед нами.
Ты любил,
и я тебя любила…
По ночам черно и душно было,
и скрипели ставни неустанно,
и шумели старые платаны.
Ты любил,
и я тебя любила…
А совсем не нужно это было,
зря мы ревновали и страдали, –
нас другие счастья в жизни ждали.
Только, друг мой, стоит ли лукавить?
Разве можно жить, как строчки
править?
Ты любил,
и я тебя любила…
Это нужно, неизбежно было!
Отчего ж иначе сердце полнит
нежность, неподвластная забвенью?
Я тебя не помню, – губы помнят,
я тебя не помню, – руки помнят
каждое твое прикосновенье…
Ни в каких грехах я не повинна,
мне не надо опускать ресницы,
жизнь моя зашла за половину,
поздно в ней вычеркивать страницы!
Ничего я не прошу обратно,
помню грустно, жадно, благодарно.
…На подушке солнечные пятна…
на тарелке – виноград янтарный.
«Щедры на ласку тополя и кедры…»
Щедры на ласку тополя и кедры,
добра земля,
приветлива вода…
Зачем же люди так жестокосерды,
так скаредны бывают
иногда?
Ведь если бы их сердце отвечало
на каждый зов,
как эхо за рекой,
ведь если бы их сердце излучало
свое тепло, как солнце
день-деньской,
и, как луна,
в осенней тьме светило,
и утоляло жажду,
как река,
насколько бы нам радостнее было,
как жизнь бы сразу
сделалась легка.
Но, видно, чтобы стало все иначе,
чтоб сердцу всех одаривать сполна,
оно должно, как солнце,
быть горячим,
большим, как мир,
высоким, как луна.
«Как часто от себя мы правду прячем…»
Как часто от себя мы правду прячем,
мол, так и так, – не знаю, что творю…
И ты вот притворяешься незрячим,
чтобы в ответе быть поводырю.
Что ж, ладно, друг,
спасибо за доверье,
в пути не брошу,
в топь не заведу…
Но все тесней смыкаются деревья,
и вот уж скоро ночь, как на беду.
Я и сама лукавлю, – не отважусь
признаться, что измаялась в пути.
А если б на двоих нам
эту тяжесть, –
насколько легче было бы идти.
«А я-то тебе поверила…»
А я-то тебе поверила,
я-то к тебе приехала,
прилетела, пришла пешком,
с великой радостью в сердце,