Я принял как неизбежное ежедневные избиения Птицы, устраиваемые им в Омори, а потом и в Наоэцу. Мне пришлось. Я никогда не жаловался. Меня вырубали ударом, я падал, утопая в крови, поднимался, меня снова сбивали с ног, я снова поднимался… Я ожидал удара. Я бы ни за что не позволил страху сломить меня. Иногда мне требовалось два дня, чтобы прийти в чувство, но я всегда был настроен на победу. Я был несгибаем. Ему ни за что не одолеть меня.
Однажды Птица попросил меня присмотреть за козой, но предупредил: «Если она вдруг сдохнет, сдохнешь и ты». Коза умерла. Я знал, что он мог убить меня, но вместо этого он решил унизить меня. Возможно, он решил, что наконец сломает меня; я не могу знать, что им двигало в тот момент. В качестве наказания я должен был поднять над головой тяжелую деревянную балку и держать ее так до тех пор, пока он не отведет от меня взгляд, – а он все смотрел, смотрел и смотрел.
Меня хватило на тридцать семь минут. Один из заключенных засекал время. Жестоко. Никто поверить не мог в то, что я не сломался, и меньше всех Птица. Может, я бы продержался дольше, но Птица ударил меня в живот, из-за чего я упустил балку.
Жизнь в лагере закалила меня и научила достойно нести выпавшее на мою долю бремя. Это означало не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Как когда-то сказал мой брат: «Неужели одна минута боли не стоит целой жизни, полной славы?»
Но не славы я искал в Наоэцу. Я просто не хотел доставлять Птице удовольствие глумиться над моим чувством собственного достоинства. Никому не позволяйте делать это.
Ненависть – это личное решение
Через много лет после возвращения с войны я как-то выступал в средней школе рядом с домом, а через несколько дней получил целую кипу писем от учеников. В одном из них школьница писала: «После того как вы ушли, я подошла к одной девочке из моего класса, которую ненавидела в течение двух лет, и попросила у нее прощения. Теперь мы с ней лучшие подруги».
Чудесно.
Консультируя трудных подростков, я обнаружил, что лютую ненависть у них вызывали самые разные вещи: сложившиеся обстоятельства, члены семьи, общество, существующие правила, а зачастую и они сами. По собственному опыту я знал, что ненависть способна вызвать извращенное чувство удовлетворения. Но это уловка. Самообман. Ненависть разрушительна – но разрушает она не объект ненависти, а вас.
Ненависть наносит гораздо больший ущерб, чем пьянство. Алкоголизм – это заболевание. Ненависть же – собственный выбор каждого.
Один мой приятель по несчастью потерял ногу в Японии, но пережил лагеря. После капитуляции Японии мы возвращались домой через Манилу и вместе лежали в госпитале на Гавайях. Иногда мы, бывало, ходили на пляж. Этот парень не позволял никому думать, что он инвалид, потому что теперь у него только одна нога. Поэтому иногда мы с ним в шутку устраивали бойцовский поединок. Он был тяжелее и сильнее меня, и зеваки, казалось, получали огромное удовольствие, глазея на то, как мы куражимся.
Когда мы вернулись в Штаты, ему сделали протез, и мы вместе ходили куда-нибудь развеяться – во «Флорентийские сады» или другие рестораны в Голливуде. Парень от души веселился, даже иногда танцевал. В то время мы как ветераны войны бесплатно получали ужин, выпивку – да почти все, что захотим, – при условии, что нам нужно было просто встать и сказать пару слов публике во время антракта. Я часто пользовался этим, так как пресса и фотографы, не дававшие мне проходу, сделали меня кем-то вроде знаменитости.
Звучит здорово, да? Но я прекрасно знал, что на душе у моего друга очень скверно. Со временем это заметили и окружающие. Он демонстративно не ел рис, когда был в лагере, и ни разу к нему не притронулся после окончания войны. Он стал ужасно желчным, и его ненависть росла. В конце концов он начал работать на диспетчерской вышке в аэропорту Лос-Анджелеса, и иногда я заскакивал к нему. Он заводился из-за любой ерунды и обрушивал поток ненависти на японцев, ампутировавших ему ногу, хотя в этом не было никакой необходимости. Может, и так, но ведь прошло уже столько времени. У парня впереди была вся жизнь, но он отказывался жить настоящим или думать о будущем. Ненависть разрушала его.
Поселив в своем сердце недобрые мысли, вы себе же сделаете хуже.
Истинное определение героя
Я никогда не считал себя героем. Я не могу запретить людям говорить то, что они хотят, но всегда держу в голове фразу из Книги Притчей: «Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, – чужой, а не язык твой». (Полагаю, даже Господу удобнее, чтобы кто-то другой занимался пиаром.)
Люди с легкостью используют слово «герой», порой даже злоупотребляя им. В наше время любой, кто сталкивается с какой-либо угрозой, считается героем. Я понимаю это чувство и поддерживаю смельчаков, оказывающихся лицом к лицу с опасностью, таких как полицейские, пожарные, солдаты. Я безгранично уважаю тех, кто жертвует собой ради других, а также тех, кто совершает добрые поступки, независимо от того, является это их прямым долгом или нет, например учителей или врачей. Полагаю, среди нас найдется немало героев, но к себе я это слово применить не могу. Когда я выступаю, скажем, на Дне ветеранов или Дне поминовения[10] и меня представляют как «олимпийца и героя войны», я обычно протестую. Герои и героини, возможно, сидят в аудитории: это те, кто потерял руку или ногу, или мать или отец, у которых на войне погиб ребенок, или кто-то, потерявший брата или сестру.
То же самое я говорил, выступая на круизных лайнерах. Я знал, что на борту находятся ветераны и люди старшего поколения, некоторые из них прошли войну – и неважно, какую именно, – и мне совершенно не хотелось притворяться перед ними кем-то более важным, чем они.
К тому же я таковым не был.
Что бы я ни делал в годы войны, я делал это для себя и своих товарищей по оружию. И делал не потому, что хотел выглядеть героем, а потому, что именно этому меня учили: выполнять свой долг. Я помнил правила, принятые в моей семье. Нужно предпринять все от тебя зависящее, чтобы хорошо было всем. Если я знаю, что решение каких-то вопросов в моей власти, почему кто-то другой должен рисковать своей жизнью?
Однажды я разговорился о войне с одним старым солдатом; во время беседы он постоянно постукивал себя по деревянному колену. Я тоже дотронулся – со всем уважением – и спросил: «Где вы потеряли ногу?»
– В Палау, – ответил он, имея в виду один из архипелагов в Тихом океане.
Вот он герой. А я всего лишь выживший.
Самое главное – правильное отношение
Акт прощения бывших тюремных охранников в Японии, 1950
Сохраняйте надежду
Всегда найдется солдат, который будет говорить: «Война скоро закончится, осталось каких-нибудь три месяца». Если он станет продолжать в том же духе, неважно, окажется он в итоге прав или нет (ну и, конечно, при условии, что он избежит шальных пуль и бомбежки), у него есть все шансы вернуться домой, сохранив ментальное здоровье.
Если же сидеть понуро и повторять: «Парни, да вы просто кучка оптимистов. Война не закончится никогда», шансы будут невелики.
Был у меня один такой знакомый в лагере. Он всегда сидел во дворе, уставившись бессмысленным взглядом в землю. Он даже не разговаривал с нами. Когда мы осторожно делились какими-то слухами: «Идет высадка в Нормандии», «Война закончится уже к Рождеству», он не проявлял ни малейшего интереса.
По окончании войны армия направила меня во Флориду, где я должен был пройти реабилитационный курс. Именно там я и познакомился со своей будущей женой, Синтией Эпплуайт.
Однажды мы сидели в пляжном клубе с группой десантников и обсуждали, как человеческий мозг функционирует в условиях войны. И вдруг я увидел его, старого товарища по несчастью. Он уселся возле бассейна и мертво смотрел в пол. Он почти ни слова не произнес за вечер. В его жизни ничего не изменилось. Может, конечно, он и вернулся домой живым, но как по мне, он был мертв. Такое может случиться в результате любой стрессовой ситуации. Тут дело не только в войне.
Никогда нельзя терять надежду. Ведь она дает вам новые силы.
Не позволяйте черным мыслям завладеть вашим сердцем – даже если полагаете, что ваши шансы равны нулю. Не скажу, что это очень просто сделать, но именно способность видеть свет в конце тоннеля поддерживает в вас жизнь.
Надежда наполняет вашу душу, позволяя двигаться дальше.
Не спрашивайте, за что. Спрашивайте, что дальше
Я был благословлен на долгую жизнь. Мое здоровье стало результатом особого образа жизни – я сочетал физические упражнения со специальной диетой, проповедовал милосердие и всегда сохранял жизнерадостное отношение к происходящему. В моем возрасте лучшей физической нагрузкой является ходьба. Год назад моя семья купила мне инвалидную коляску. Я счел это разумным решением, но по-прежнему настаивал на том, чтобы как можно больше ходить пешком. Хотя бы вокруг дома. Или до машины. Мне просто необходимо ходить, ведь ходьба стимулирует кровообращение. Благодаря ходьбе мои ноги остаются крепкими. Возможно, ходьба – лучший вид умеренной физической нагрузки из всех существующих. Конечно, не обходится и без падений, но я просто не могу позволить себе бросить ходить. Иногда я пользуюсь тростью для баланса. Но в целом стараюсь обходиться без нее. Нельзя переставать ходить!
Сейчас мне 97 лет. Удивлен ли я тем, что все еще хожу по этой земле, в то время как большинства из тех, кого я когда-то знал, уже нет рядом с нами? Безусловно. Но я не вижу в этом своей вины. И не чувствую себя одиноким. Я просто принимаю вещи такими, какие они есть. Вместо того чтобы зацикливаться на вопросе «За что?», я спрашиваю себя: «А что будет дальше?» Ведь это все, что нужно знать.
Всякий раз, оказываясь в больнице, я интересуюсь у врачей, сколько времени мне придется здесь провести, и стараюсь поправиться быстрее срока. До сих пор мой подход срабатывал. Почему? Я