Через минуту все трое уже шли, пригибаясь, до траншеи. Остановившись около одного пустого окопа, старший лейтенант достал бинокль и, навалившись на бруствер, стал рассматривать позиции противника. Егорьев с Пастуховым расположились рядом с ним.
— Вот, — указал старший лейтенант рукой вперед. — Видите вон ту возвышенность?
Пастухов, взяв у него бинокль, посмотрел в указанном направлении.
— Вижу, — отвечал он, возвращая бинокль старшему лейтенанту.
— Сидит как кость в горле, — пояснил старший лейтенант.
Егорьев тоже взял бинокль и направил его на видневшуюся невдалеке возвышенность, которая «сидит как кость в горле». Увеличенные оптикой, к нему приблизились позиции немцев. Егорьев долго смотрел на отрываясь на занятую немцами высоту, опоясанную траншеями. Все это было настолько близко, что Егорьев увидел даже сидевшего в окопчике немца. Немец ел что-то из жестяной банки и время от времени деловито поглядывал в сторону русских траншей. Как завороженный смотрел Егорьев на этого немца. В первый раз видел он живого врага и, может быть, лишь сейчас до конца осознал, что действительно уже находится на передовой. Немец тем временем, закончив свою трапезу, старательно облизал ложку и, закинув пустую банку на нейтральную полосу, скрылся в окопе. Егорьев даже отшатнулся — увеличенная во много раз банка, как показалось лейтенанту, смотревшему в бинокль, летела прямо в него.
Наблюдавший за этой сценой старший лейтенант, который, казалось, все прекрасно видел и без бинокля, заметив, как вздрогнул Егорьев, тихонько рассмеялся. Егорьев смутился и поскорее вновь приник к окулярам. На этот раз он осматривал левый фланг. Линия нашей обороны огибала занятую немцами высоту и выходила к реке. На другом ее берегу засели немцы. Егорьев подумал, насколько верно дал определение этой высоте старший лейтенант. Она действительно, вклинившись в наши позиции на этом берегу, заставляла изгибаться их дугой. Еще дальше слева Егорьев различил остатки сожженного деревянного моста через реку. Невдалеке от него был лес.
— Там уже не наш батальон, — сказал старший лейтенант, следивший за обзором Егорьева, когда последний опустил бинокль, спросил, кивком головы указывая в сторону высоты: — А, какова?
— Да, — вымолвил Егорьев, отдавая бинокль старшему лейтенанту.
— Вот то-то и оно. — Старший лейтенант водрузил бинокль себе на шею.
— Ну, пошли дальше.
Втроем они еще долго лазили по траншеям и ходам сообщения. Старший лейтенант показывал оборону немцев, говорил, где у них огневые точки, где какие укрепления находятся. Вернулись они в блиндаж только через час.
Мыльников ожидал их там, развалившись на койке командира. Старший лейтенант отдал ему каску и разрешил быть свободным. Солдат не заставил себя долго ждать.
Когда он ушел, старший лейтенант подвел Егорьева с Пастуховым к столу и, когда те сели, вытащил из планшета карту-пятиверстку.
— Вот, — ткнул он пальцем в середину карты, — мы здесь, — и указал на маленький кружочек. От него разбегались во все стороны условные обозначения траншей и ходов сообщения.
— Пулеметные ячейки обозначаются крестом, — объяснил старший лейтенант. — Вот этот пунктир, — он провел пальцем по пунктирной линии, уходившей от блиндажа в сторону каких-то квадратиков, — связь со штабом батальона.
— А это что? — Пастухов щелкнул ногтем по квадратикам. — Штаб батальона?
— Да, — отвечал старший лейтенант, — штаб батальона. Располагается в селе. Впрочем, вы там, наверное, уже побывали.
Егорьев утвердительно кивнул головой.
— Ну вот вроде и все, — подвел итог старший лейтенант и, спохватившись, добавил: — Да, артиллерия на левом фланге.
— А вы куда теперь? — поинтересовался Егорьев.
— Куда пошлют, — усмехнулся старший лейтенант. — Пока вот велено со своей ротой в 18.00 прибыть к штабу батальона.
— Так вы ротой командуете? — удивился Егорьев.
— Ай, — поморщился старший лейтенант. — Фактически рота. А на деле — взвод. Так что не волнуйтесь — лишнего оборонять не будете.
Последние слова были обращены к Пастухову. Взводный, насупившись, с недовольным видом отвернулся в сторону.
Старший лейтенант, увидев гримасу Пастухова, усмехнулся и, подойдя к нему, дружески хлопнул по плечу:
— Да ты не обижайся, лейтенант. Больно ты злобный, как я погляжу. Не надо так. И еще. — Старший лейтенант повернулся к Егорьеву. — Хочу вам совет один дать — голову под пули не подставляйте. В прямом смысле слова. Вот ту высоту, — старший лейтенант махнул рукой, будто высота была сразу за стенкой блиндажа, — ни в коем случае нельзя недооценивать. Ну, впрочем, вы всему сами учены. — Он рассмеялся. — Бывайте. Как говорится, ни пуха.
— Всего хорошего, — холодно ответил Пастухов.
Егорьев, несколько удивленный таким поведением Пастухова, пожал плечами:
— До свидания.
— К черту, надо говорить, к черту, — улыбнулся старший лейтенант и, взяв с койки вещмешок, направился к выходу.
Ни Пастухов, ни Егорьев не могли слышать, как он тихо промолвил, уже уходя и не обращаясь ни к кому:
— Дай бог вам остаться живыми.
— Зачем ты так на него? — спросил Егорьев, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь.
Пастухов презрительно хмыкнул:
— А не люблю таких. Из себя строит невесть что. Герой-фронтовик! Советы дает. Без него учены.
— Не знаю, почему ты так говоришь, — сказал Егорьев, — он мне показался неплохим человеком.
— Показался, — проворчал Пастухов. — А мне не показался. Каждый свое мнение иметь может. Ну ладно, все.
В это время дверь с шумом распахнулась, и в проеме показалась фигура старшины Кутейкина.
— Старший лейтенант Полесьев, — объявил Кутейкин.
— Дорогу, старшина, дорогу, — говорил Полесьев, отстраняя Кутейкина и входя в блиндаж.
Егорьев с Пастуховым взяли под козырек.
— Освоились, лейтенанты? — сразу перешел к делу Полесьев.
— Так точно, — отрапортовал Пастухов.
— Очень хорошо, очень хорошо. — Полесьев уселся за стол. — А почему карта не там где надо? — Полесьев указал на карту, оставленную старшим лейтенантом.
— Виноват. — Пастухов поспешил упрятать карту в планшет.
— Очень хорошо, очень хорошо, — опять проговорил Полесьев, барабаня пальцами по столу.
— Что хорошо? — вставил реплику Кутейкин, стоявший у входа.
— А вы идите, старшина, — повернулся ротный к Кутейкину. — Подождете меня в окопе, здесь вам делать нечего.
Кутейкин вышел.
— Хочу вам напомнить, лейтенант Пастухов, — обратился Полесьев к взводному, вставая из-за стола, — что с этого момента вы исполняете обязанности командира в боевых условиях. Вы обороняете участок фронта, и спрашивать с вас будут соответственно. Имейте это в виду!
Пастухов выпрямился, но тут же стукнулся головой о потолок. Полесьев, посмотрев на бревна наката, перевел взгляд на потиравшего макушку Пастухова, усмехнулся и собрался уходить.
— Разрешите обратиться, — шагнул вперед Егорьев.
— Чего обращаться, — прервал ротный лейтенанта. — Вы завтра направитесь в штаб батальона. Там придумаем что-нибудь, без должности не останетесь.
И Полесьев скрылся за дверью.
7
Четвертый взвод обустраивался на новом месте. Солдаты располагались в землянках, разговаривали с бойцами еще не покинувшей своих позиций роты, занимавшей здесь оборону до них. Вскоре роту отвели за передний край, и этот участок уже полностью перешел «во владение» Пастухова и его людей.
Лучинков, Золин и все отделение под командованием сержанта Дрозда заняли освободившуюся землянку. Землянка была довольно большая, человек на пятнадцать, так что места всем хватило с избытком. Золин, поставив противотанковое ружье у входа, закинул вещмешок на верхние нары и, устало опустившись на нижние, стер со лба пот, промолвив:
— Ну вот и прибыли.
— Да, наконец-то, — усмехнулся Лучинков, усаживаясь тоже на нары.
Напротив них разместились красноармейцы Синченко и Глыба. Лучинков уже успел заметить, что эти два украинца были настолько дружны между собой, что их никогда нельзя было застать поодиночке. Где Синченко, там и Глыба, и наоборот. Синченко был здоровенный малый, чуть ли не под два метра ростом; в плечах — косая сажень. Глыба же представлял полное несоответствие собственной фамилии: маленький, худой, он был левофланговым во взводе. Сержант Дрозд за глаза называл их не иначе как «козаки днепровские», на что Синченко, однажды услыхав подобное определение, спокойно отвечал, что они не днепровские, а хуторские.
И на этот раз «хуторские» заняли нары по соседству. Остальные солдаты отделения тоже выбрали себе места. Лишь один из них, рядовой Рябовский, забрался аж в самый конец землянки и там стал раскладывать свои вещи.
— Вы что, Рябовский, — обратился к нему Дрозд, — от коллектива отрываетесь?
— Да я, — Рябовский замялся, потом ответил: — Я знаете ли, во сне громко разговариваю. Мешать, думаю, буду, так чего…
— А, ну как хотите, — удовлетворился таким объяснением Дрозд и распорядился: — Всем отдыхать!
С полчаса солдаты отделения, развалившись на нарах, отдыхали с дороги. Потом внимание всех привлекла со скрипом раскрывшаяся дверь, и какой-то человек ввалился в землянку.
— Ах, кузькину мать! — выругался человек, зацепившись ногой за порожек, и сержант Дрозд, узнав в пришедшем старшину Кутейкина, поднимаясь с койки, приветствовал его словами:
— Землянку занимает второе отделение!
— Вижу, — отвечал Кутейкин, оглядываясь кругом, и, увидав несколько свободных мест, сообщил: — Я тады к вам.
Старшина направился занимать одну из пустующих коек, а Дрозд, поглядев ему вслед взглядом, выражающим фразу: «Принесла нелегкая», гаркнул во все горло:
— Подъем!!!
Солдаты зашевелились на нарах, Кутейкин, довернувшись к сержанту, выразительно покрутил пальцем у виска. Дрозд, сам не зная отчего, еще больше распаляясь, крикнул:
— Встать!
На него сверху посмотрело несколько лиц: сонное Лучинкова, недоумевающее Золина, возмущенное Синченко.