Уходя за кулисы, чтобы при случае помочь своим товарищам — в этот вечер он выступал в конце программы — Галинский лишь на секунду увидел в бушующем зале Мортона Лейка. Учитель близоруко щурил глаза, похлопывая в ладоши. По его спокойной позе было ясно, что ребята где-то поблизости.
Подбоченясь и притоптывая легкими сапожками, на сцену выходила первая пятерка танцоров...
Номера сменялись один за другим. Счастливые своей удачей, взмокшие от пота, неизменно веселые артисты появлялись за кулисами, преследуемые шквалом аплодисментов. Гул овации доносился даже с улицы, где концерт смотрело, не меньшее количество зрителей, чем в зале.
Помочь взопревшему собрату, стащить с него плотно облегающую обувь или поднести одежду, расправить складочку на шароварах, взглянуть на прическу, сказать при этом ободряющее слово — мало ли где может пригодиться на этой самой сценической кухне свободный человек? Мудрено ли, что в этих незаметных заботах об общем успехе Галинский совсем забыл о стайке луизианских путешественников.
Однако всему свое время.
Стремительно развертываясь, программа вечера приближалась к той самой сюите «Коробейники», о которой даже не сообщалось в программе.
Отчетливо и громко прозвучали слова конферансье. Переводчик тут же повторил его слова. При переводе на английский фамилия Галинского была названа без имени. «Ведущие роли исполняют артисты Тамара Захарова и Галинский...»
Неторопливо и напевно полилась под своды гигантского спортивного зала мелодия «Коробейников». С нарочитой прохладцей, с шутливыми выходками деревенского скомороха, знающего себе цену, неторопко вышел на сцену Галинский. Одной рукой он слегка похлопывал по берестяному коробу, другой вскидывал над коробом товары.
Нельзя было не залюбоваться этим пареньком, который поражал своей профессиональной выдержкой, чувством сцены. Тоненький, гибкий, как лоза, он был полон внутреннего огня, до поры таящегося в нем...
К коробу сходились покупательницы — озорные, статные, подвижные. В скупых движениях деревенских красавиц скрывалась гордая удаль.
Галинский, казалось, был олицетворением безмятежности. И только стоящим неподалеку от артиста было заметно, как с каждой секундой, покоряясь призывным звукам музыки и как бы все более сливаясь с ней, становясь одним из инструментов, оживала фигура артиста.
Мгновение — и полетел с плеча короб. В ответ на манящее покачивание плечиками самой смелой и самой озорной из покупательниц, Галинский порывисто выскочил на середину сцены. Еще миг — и огневая пляска закипела, забушевала, обрушилась на сцену. То сближаясь, легко касаясь при этом друг друга, то отскакивая на край сцены, двое самых юных, самых удалых начали свой задушевный разговор, объясняясь на языке искусства.
Четырнадцать тысяч человек в зале, затаив дыхание, внимали этому волшебному состязанию, следили за полетом рук, мельканием ног, ритмическими движениями гибких тел танцующих.
Подставляй-ка губки алые,
Ближе к молодцу садись...
Казалось, все в этом зале, на сцене и за сценой настроены на один всеобъемлющий мотив.
Говорят, в науке существуют моменты, когда накопленные за годы и десятки лет знания как бы скрещиваются в одном фокусе, сосредоточиваются в одном узле. Наступает прозрение, открывается истина. Человечество вслед за учеными делает еще один шаг вперед...
Но разве не случается нечто подобное и в искусстве? Разве этот юный Галинский и его славная партнерша окрыляющим мастерством не вводят зарубежных зрителей в неизвестный им мир характеров, раскрывая образ жизни народа — цельного, добронравного, щедрого, способного на такое, от чего дух захватывает? Их пляска — готовый ответ на многие мучительные вопросы века, связанные с определением причин стремительного возвышения «загадочных русских». Вот он русский человек, повествующий о времени и о себе!..
Артисты чувствуют приближение того мгновения, когда эмоциональное воздействие на зрителей достигает предела. Глаза сидящих в зале никогда не врут.
Четырнадцать тысяч человек в зале Мэдисон сквер гардэн замерли, потрясенные несценическим действием. Исполинский зал сковало то оцепенение, которое предшествует взрыву. Казалось, чуть замедли этот огневой ритм на сцене, и под своды зала устремится океанский прибой. Но Галинский уводил зрителей все дальше и выше, заставляя сладко замирать сердца. О, он многое мог, этот паренек, пришедший на профессиональную сцену из самодеятельного коллектива!
Вот Галинский, будто прикипев к одному месту, крылато раскидал руки и стал приседать, словно бы ввинчиваясь в пол. Работая руками, как винтами, медленно приседая и вставая таким образом, перемещаясь с места на место, Галинский пошел по широкому кругу. Ему полагалось дважды обойти сцену, прежде чем закончится победное шествие к славе. Но под конец первого круга в зале совсем неожиданно и, казалось, беспричинно пробежал шумок. Заскрипело и громко стукнуло опрокинутое кем-то кресло.
И вдруг уже потревоженную тишину всколыхнул изумленный приглушенный возглас:
— Андрей? Андрей?!
Слово это, произнесенное с мягким выговором буквы «р», звучало совсем не по-русски. Публике по оплошности переводчика не было названо имя Галинского. И вместе с тем молодого артиста в самый напряженный для него момент безошибочно окликнули из зала.
Немного смущенный этим возгласом, Галинский шел по кругу в прежнем темпе. Он отчетливо видел: по узкому проходу между подставными креслами, расставив руки, будто желая обнять Галинского, к сцене бежал его луизианский знакомый...
Галинскому и его юной напарнице хорошо аплодировали. Кто-то вызывал артистов на сцену, вопя «бра-во!» Но впечатление было все же испорчено.
Не обращая внимания на требования публики, молодой танцор рвал с себя мокрую от пота одежду и с яростью кидал на руки подоспевшим товарищам. В его отчаянных движениях сквозила досада, негодование, мальчишеская злость...
После «Коробейников» предполагалось сделать антракт. Однако, чтобы не расхолаживать публику, решили перестроить программу на ходу. С некоторой поспешностью и даже несогласованностью отдельных инструментов оркестр грянул веселый танцевальный мотив. На сцену устремились юноши и девушки в нарядных украинских костюмах. Неприятное возбуждение в зале с каждой минутой угасало.
Поуспокоившийся Галинский подошел к ширме.
Однако сколько он ни вглядывался в то место посередине зала, где прежде сидели луизианцы, — ни учителя, ни его учеников в тот вечер больше не увидел.
Странная выходка провинциального учителя в концертном зале осталась незамеченной даже бульварными газетами. Андрей Галинский и сам едва ли вспомнил бы о Лейке, если бы не встреча с Берликом Хьюзом.
Но чем меньше оставалось часов и минут пребывания в Америке, тем острее в его сознании проявлялось желание узнать еще что-нибудь об этом необычном учителе из южного штата. Лейк теперь, после слов Хьюза казался танцору не таким уж простым. В первые минуты знакомства он проявил себя достаточно воспитанным и сдержанным. Не ради же скандала в многотысячной аудитории решился этот человек на нелегкое путешествие, да еще с детьми!
Андрею теперь вспомнились чуть выцветшие печально-глубокие глаза Лейка, живо устремленные на него и тут же погасшие.
«Если уж говорить правду до конца, — думал Галинский, — то Мортон Лейк оставался предельно официален со мною даже в зале. Он вежливо поблагодарил за услугу... Мне еще подумалось тогда, что учитель или устал, или вообще флегматичен по натуре. И вдруг такой взрыв чувств! Память чувств? Но мы ведь никогда не встречались прежде...» Андрея преследовали мысли о Лейке. Танцор порой раздражался.
Уважаемый и благовоспитанный Лейк должен был, по крайней мере, на другой день явиться к кому-нибудь из участников ансамбля с извинениями. Или — что уж совсем просто — мог прислать вторую открытку... с видом парохода, плывущего по Миссисипи.
Раздосадованный на Лейка, а еще более на себя за чрезмерное любопытство ко всяким мелочам в жизни, Андрей встал с дивана и подошел к окну. Бродвейский отель «Клэридж» был, вероятно, так спроектирован, чтобы обитатели могли при желании в одну минуту освободиться от навязчивых раздумий. Для этого достаточно поднять жалюзи выходящего на площадь окна и попытаться глядеть на сатанинскую пляску света и красок в темноте.
Почти сразу внимание Галинского привлек неоновый силуэт мужчины с дымящейся трубкой. Трубка время от времени исторгала клубы розового дыма, на фоне которого появлялись плывущие буквы. Буквы эти медленно складывались в слова: «Курите... ароматные... сигары... фирмы... Аллена, Дж. Мортона и К°».
— И здесь Мортон, — недовольно поморщился Андрей. Он отошел к другому окну, с видом на угол 44-й авеню. Отсюда реклама преподносила новинки кино. Это было по-своему забавное зрелище, но в длинном списке имен артистов, исполняющих главные роли голливудского боевика, словно дразня Галинского, дважды мелькнуло имя «Мортон».
— Доконают меня эти Мортоны, — пробовал подшучивать над собой танцор.
Он начал было подумывать о галлюцинации, когда прозвучал телефонный звонок. Тоном, не допускающим возражения и вообще подлаживаясь под распорядительный стиль администратора, Вербов затараторил:
— Андрей Николаевич, вы персонально приглашены на чашку кофе к важной персоне... Отказ исключается!
Галинскому уже приходилось бывать на полуофициальных встречах в домах американцев. На этот раз он просто тяготился своим одиночеством.
— Борька, выступать будем? — крикнул он в телефон.
— Н-не исключена возможность, — пробасил Вербов.
Складывая в чемодан немудреный реквизит, Галинский мельком взглянул в окно. Самодовольный табачник как раз выпустил через трубку розовое облако.
— Прощайте, Мортоны! — ликующе крикнул юноша на улицу. — Мы вернемся за полночь, а завтра на рассвете самолет поднимет нас за облака...
У невысокого особняка с красной железной крышей машина остановилась. Андрей выпятил губу от удивления, узнав в хозяине дома Берлика Хьюза. Знаменитый трагик лишь потрепал по плечу Андрея как старого зн