Я притворно вытянула запястья перед ними и сказала:
– Ну давайте.
– Ты думаешь, мы шутим? – крикнул офицер Пэтчи Гоути. – Ты хоть знаешь, что там происходит? Ты себе такого дерьма и представить не можешь. Там страшно.
– Я этого не боюсь, – сказала я.
И в кои-то веки мне и правда не было страшно.
– Возьми себя в руки, девочка, – предупредил регулировщик. – Неужели тебе не жалко маму?
Он сделал паузу и огляделся вокруг.
– Твои родители дали тебе хороший дом. Они о тебе заботятся. Не забывай об этом.
Я посмотрела на мать, всю в слезах. «Ну и ссыкло», – подумала я. Затем я уставилась на полицейских. «Сделайте что-нибудь, – думала я. – Обратите внимание на то, что тут творится. Вас же этому учили. Заметьте это. Заметьте угрозу. Заметьте. Заметьте. Заметьте ее».
Один из них повернулся к матери и пожал плечами, а другой похлопал ее по плечу. Все эти действия говорили: «Мы попытались. Удачи вам со всем этим».
Когда они уехали, я усмехнулась матери:
– Ты хочешь, чтобы я убралась отсюда? Ну так выгони меня на хер. Я готова свалить.
Она вытерла слезы на щеках.
– Господи, Лиза. Я пытаюсь помочь тебе, – ее взгляд обратился к ковру. – Я не знаю, как тебе помочь.
Сейчас мне трудно вспомнить, где тогда была моя семья, но однажды летней ночью весь дом оказался в моем распоряжении. Майк, скорее всего, спал у Кевина. Мать, вероятно, выступала где-то далеко, настолько, что для этого ей потребовалась сумка для ночевки. Отец ушел на работу так поздно, что я была уверена – он не вернется до рассвета. Я никогда не приглашала гостей до этого, но позвала Мишель и Белого парня с дредами. Вместе мы выпили бутылку водки и ящик пива, а затем выкурили три грамма травы. Короче говоря, мы нахлобучились. Я оказалась в душе с Белым парнем с дредами, а затем переместились наверх, чтобы продолжить заниматься нашим ужасным сексом там. Когда он оказался сверху, то задал всего один вопрос: «Почему у тебя такие толстые бедра?»
В конце концов мы втроем вырубились на одеялах в подвальной спальне, туда не проникал свет, поэтому там не было ничего видно. Я проснулась от ощущения, которого давно не испытывала: что в одном с нами помещении есть кто-то еще. Когда я открыла глаза, то увидела в дверном проеме силуэт своего отца, освещенный лампами дневного света. «Британника для подростков» отмечает: «При изготовлении содержимого атомной бомбы выделялось огромное количество тепла». При виде отца мое тело обдало жаром. Ко мне пришла такая ясная мысль, что я до сих пор чувствую ее у себя в сознании: «Нам конец».
Я растолкала локтями Мишель и Белого парня с дредами, мы втроем сели и уставились на фигуру в дверном проеме.
Из темноты отец задал нам вопрос:
– Ребята, хотите чизстейков?
Я откашлялась и промямлила что-то утвердительное. Когда я поднялась наверх, свидетельства нашей вечеринки были повсюду: пустые бутылки и опрокинутые стаканы, сигареты, высыпавшиеся из пепельниц, наша одежда на кухонном полу. Я оделась и выпрямилась, мое тело было уже готово взорваться, когда во входную дверь постучали – это был наш ужин. Мы сидели на диване в гостиной, по телевизору что-то показывали, уже не помню что, а отец шутил с нами. Я почувствовала, что Мишель смотрит на меня, и встретилась с ней взглядом для телепатического разговора.
Мишель: Слы-ышь, это чё за херня?
Я: Да-а, я тоже в шоке.
Мишель: Можно мы уйдем? Я хочу свалить.
Я: Нет, нельзя. Ешь сэндвич.
Мишель: Мне нужно бояться?
Я: Да.
Злодеи не одеваются в черное и не подкручивают свои усы, пока придумывают, как бы сделать вас несчастными. Их не так-то просто вычислить. Как было бы легко жить, если бы это было так: если бы мы могли замечать опасность при каждом ее приближении. Но насильник – это карта, на которой не проведено ни одной линии. Где-то здесь есть драконы. Нельзя предсказать, куда ты по ней идешь, или отметить, где ты уже была. Есть только вероятность того, что ты будешь вознаграждена или наказана, и твое поведение мало на это влияет. Если ты ребенок, который изучает пустую карту, если ты постоянно смотришь на нее в поисках подсказок и не находишь их, то продолжаешь блуждать в потемках, ты растеряна и не знаешь, что тебя может ждать. Ты ходишь вокруг этой пустой карты на цыпочках, уверенная, что быть той, кто сделает на этой карте первую пометку, оставить след на этом чистом холсте – значит провести прямую линию от тебя к беде. Лучше вообще никуда не двигаться, оставаться невидимой. Лучше позволить карте оставаться такой загадочной, насколько она сама этого захочет.
Тот вечер с чизстейками – это предпоследнее воспоминание о моем отце у нас дома. За пару месяцев до того, как мне исполнилось шестнадцать, развод моих родителей был завершен на почве «крайней жестокости». Если родители и устроили со мной какие-то особые посиделки после школы, чтобы объявить о разрыве, то я этого не помню. Я помню, что их ссоры больше не оставались за закрытой дверью и не сопровождались приглушенным шепотом. Они ругались всегда, как только видели друг друга и давали повод, и, несмотря на всю свою слабость, которой, как я считала, была поражена моя мать, мне было ясно, что она сбросила старую кожу. У новой матери, которая возникла после этого преображения, уже было свое мнение. Эта новая мать кричала в ответ. Мой отец по-прежнему бушевал и кричал, и именно тогда все мы должны были бояться больше всего; уход от обидчика – это самый опасный период. Но иногда я сидела на кухне, смотрела, как они набрасываются друг на друга раз за разом, и улыбалась. Слишком долго я думала, что улыбалась потому, что была испорченным подростком, но теперь я понимаю, что это была улыбка облегчения. Наконец-то восторжествовала хоть какая-то справедливость. Наконец-то теперь не я одна боролась против отца.
Сейчас мать говорит мне, что узнала о наличии оружия у отца, хотя и не помнит точно, как именно. В назначенный судом день он должен был уйти из дома, но было ясно, что он не собирается уходить. Вместо этого он без перерыва твердил фразу, хорошо знакомую мне с детства: «Это мой дом». Он сказал матери, что разрушит все, прежде чем его заставят уйти отсюда.
Тогда мать обратилась в полицию, и те были готовы действовать, едва услышав слово «оружие». Она условилась о тайном сигнале с подругой. Если она звонила подруге и говорила: «Пойдем в кино», – это было сигналом к тому, чтобы подруга вызвала полицию. Она объясняла эту схему подруге, когда отец подъехал к дому, поэтому мать начала повторять снова и снова: «ПОЙДЕМ В КИНО, ПОЙДЕМ В КИНО, ПОЙДЕМ В КИНО», – так что полиция приехала, чтобы увести его. Мать говорит, что мой брат был в гостях у друга, и я подозреваю, что он всегда там был; Майка нет во многих подобных воспоминаниях, этот мальчик был достаточно умен, чтобы проводить дома как можно меньше времени.
Я сидела на лужайке, прижав колени к груди, и смотрела, как отец носит вещи в фургон. Я ни минуты не верила, что все будет вот так просто. Он вернется, если только полицейские не планируют жить у нас круглосуточно. Я была уверена в этом. Я выдергивала траву с корнем из земли и слушала, как он кричит в пустоту: «Это Америка! У человека есть право иметь дом. Я оплачиваю счета. Кто вы такие, чтобы заставлять меня покинуть СВОЙ дом?» Позже в тот день сосед сменил нам замки, но в течение нескольких месяцев после этого, клянусь, я слышала, как отцовские ключи скрежетали о замочную скважину – он изо всех сил пытался попасть обратно. Я никогда уже не узнаю, правда ли он был там и делал это. Мне было слишком страшно проверить, так ли это.
Кажется странным, что если выкинуть из семьи одного человека, то в результате это лишь поможет развитию остальных. Многие считают, что развод – это самое пагубное, что только можно затеять, когда у вас дети, но все, чего я когда-либо хотела, – это жить без отца. Мать рассказывает, что мне было четыре года, когда я впервые спросила ее, можно ли нам переехать. Для нее это одна из очаровательных историй, когда дети говорят самые странные вещи, но я слышу здесь мольбу о безопасности, призыв к побегу. Уверяю вас, даже в таком маленьком возрасте я не хотела, чтобы мы переезжали вместе с ним. Я хотела быть как можно дальше.
Тем не менее, когда отец ушел, а мать часто пропадала на работе, мы с Майком снова сблизились. Мы проводили неловкие часы, играя на лужайке перед домом, слушали «Нирвану» и Pearl Jam, Бетховена и Боба Марли. Мы были чудаками с ветром в головах и оказались на свободе. Я медленно сбрасывала свою броню, и та подлость, которую я так долго носила в себе, таяла в моменты озарения. Моя ярость долгое время помогала мне чувствовать себя ближе к отцу, а переход к доброте был еще одним актом отказа от него, от всего, чему он учил меня.
Впервые с ранних лет я и Майк делили общее пространство нашего дома, смеялись до колик на диване за просмотром «Мистера Бина» и шоу «Чья это строчка?», играли в пики с Мишель и Кевином за нашим кухонным столом. Вечером мать могла принести нам ведро из KFC или пакет дешевых тако, и мы с жадностью и благодарностью поедали все это. Может, размер нашей семьи и уменьшился, но мы с Майком стали приятелями, и после стольких лет, проведенных в одиночестве, я очень скучала по своему другу.
Глава 6Развитие
Опасно верить в то, что у вас есть одна главная проблема – большое препятствие, которое достаточно устранить, и вы станете самыми счастливыми. Люди думают так: «Я буду счастлив, когда стану стройнее, когда стану богаче, когда у меня появятся лучшая работа или партнер», – но они не понимают, что все гораздо сложнее. Да, мой отец убрался из моей жизни, но без него, чтобы сосредоточиться на ней, я должна была понять, как жить в руинах своего тела. У меня появился избыток энергии, потому что когда-то вся она отдавалась ему. И он забирал ее. Куда все это должно было деться после того, как его не стало рядом? Шар моего отца, который крушил все на своем пути, раз за разом прилетал в меня по меньшей мере шестнадцать лет. Я была разрушенным зданием.