Отец купил себе крошечное бунгало в пятнадцати минутах езды от дома моей матери и пригласил нас с Майком на ужин. Сейчас мне и самой непонятно, почему я согласилась. Может, я хотела быть рядом с Майком, чтобы убедиться, что ему не придется столкнуться с нашим отцом в одиночку. Может, мне было любопытно, какой дом он устроил для себя без нас. И то и другое, скорее всего, было близко к правде, но я знаю, что еще ближе: несмотря на все то, что он сделал, я все еще хотела, чтобы он любил меня.
По всему его дому были разбросаны знакомые вещи, как будто в своей прошлой жизни он побывал на гаражной распродаже. Кружка с радужными полосками, которой я как-то раз пользовалась для варки горячего шоколада, стояла на журнальном столике. Сломанная стереосистема без толку стояла на самом видном месте у стены. В прихожей была фотография нашей ия-ия в рамке, и рядом с ней – икона Богородицы. А над диваном висело то, что больше всего напоминало мне об отце. Это была та самая картина из спальни родителей, которая провела там всю мою жизнь, на ней было изображено клише с символами Крита: в одном углу виноградная гроздь, в другом существо с телом человека и головой быка, а вокруг дельфины. У отца еще была собака, лохматая дворняга, которую давно было нужно расчесать, кот по имени Джошуа и аквариум, полный унылых рыбок. Я не помню, что мы ели, о чем говорили и как долго там пробыли. Я сложилась пополам на краю дивана, голова собаки лежала на моих босых ногах, и я молилась, чтобы прийти в себя.
Когда я навестила его во второй раз, то купила упаковку из шести бутылок пива и пришла одна. На своем пути к взрослению я боролась со страшным словом – прощение – и проигрывала. Свои двадцать с небольшим лет я провела, вращая этим словом, как огненной дубинкой. Я спрашивала у всех, кого встречала, что это слово для них означает, и узнала, что у многих для такого случая заготовлены четкие и избитые фразы: «Он твой отец. Ты должна его простить. Это твой единственный отец». Я отвечала на это: «Иногда лучше вообще не иметь никакого отца, чем того, который есть», – и на меня смотрели так, словно увидели чудовище из сказок: неблагодарную дочь.
Пока я пишу это, «Книга прощения» Десмонда и Мпхо Туту лежит рядом с моим ноутбуком. Для меня все еще трудно разделить это слово на части, но вот что я поняла: никто не заслуживает прощения автоматически – ни из-за одной с тобой крови, ни из-за верности долгу или приличиям. Представление о прощении как о чем-то, что ты отдаешь, коварно. Почему мы должны отдавать еще больше себя тому, кто и так уже много забрал? По мнению некоторых, прощение – это то, что ты берешь для себя, и это звучит прекрасно, но я не знаю, что это значит. Правда. Как можно взять прощение для другого человека? Возможно, эти люди имеют в виду, что начать нужно с себя, и я считаю, что это верно во многих обстоятельствах, а возможно, во всех обстоятельствах, но в случае насилия над детьми, домашнего террора, в случае такой девочки, как я, которая была когда-то такой маленькой и беззащитной, – скажите мне, где тут взять прощение.
И все же я хотела попытаться. Я хотела пережить историю с отцом, выйти из нее, идти дальше без греческой обезьяны отца на спине. Я дала отцу пиво, мы выпили по бокалу, а потом уселись на его диван и стали смотреть Jeopardy! Для меня, наверное, это до сих пор лучшая партия, в которую я играла вот так в гостиной. Мне везло. Отец с восторгом посмотрел на меня и сказал:
– Ты всегда была умной.
Я хотела крикнуть: «Я знаю», – но вместо этого только улыбнулась. Он глубоко вздохнул, прежде чем заговорить.
– Прости меня, – сказал он. – За все.
Он положил свою теплую ладонь поверх моей. Я отдернула руку и посмотрела на него. Широко раскрытые глаза, легкая и мягкая улыбка. Он выглядел таким искренним, что я подавила слезы большим глотком пива.
– Все хорошо, – сказала я. – И ты меня тоже.
Тогда я еще не знала, как не извиняться за то, в чем не виновата, и, честно говоря, все еще чувствовала свою ответственность за то, как он себя вел. Уезжая, я подумала: «Может быть, теперь все будет по-другому», – но я ненавидела себя за эту свою надежду.
Несколько месяцев спустя я лежала в постели с гриппом, попеременно потея и дрожа, мое тело было наполнено тысячей вспыхнувших спичечных головок, и тут зазвонил телефон. Это был мой отец.
– Что я могу для тебя сделать? – спросил он.
– Ничего, – простонала я.
– Ну пожалуйста. Как мне помочь тебе?
Я подумала об этом, в то время как мой мозг был охвачен лихорадкой.
– Если тебе не сложно, свари мне авголемоно, – проговорила я.
Это был мой самый любимый суп в мире, терпкий сливочный бульон из яиц и лимона, который, я уверена, мог вылечить любую болезнь. До сих пор мой отец готовил лучший авголемоно из всех, что я пробовала.
– Я сварю, – ответил он. – Принесу тебе завтра.
Когда наступило завтра, я поворачивала свою затекшую шею каждый раз, когда на нашей тупиковой улице раздавался звук мотора, но отца все не было. Тот звонок стал последним, что я слышала от него в течение следующих трех месяцев. Когда он позвонил в следующий раз, я не взяла трубку. «Он что, считает меня настолько тупой?» – подумала я и впилась ногтями в ладонь.
Можно было бы подумать, что я отчаянно хотела выбраться из дома, в котором выросла, и съехала оттуда, как только мне исполнилось восемнадцать, но нет, я этого не сделала. Мэтт был на несколько лет старше меня, однако он все еще жил со своими родителями, и мы чередовали общение в его спальне на чердаке в стиле Грэга Брэди с моей детской спальней. Однажды вечером мы сходили в местный бар и напились там до такой степени, что когда мы вернулись к нему домой, я впервые в жизни увидела опоссума, то протопала за ним пять кварталов, пока Мэтт не уговорил меня отпустить это животное бродить ночью одному.
В углу своей спальни Мэтт складывал монеты, для этого ему служила огромная бутылка пива «Музхед», и пока он вынимал мелочь из карманов, он прыгал с ноги на ногу и размахивал рукой за головой, как бы демонстрируя ветвистые рога. Он выкрикивал то, что должно было быть лосиным кличем, а я задыхалась от смеха и в тот момент никого не любила так сильно, как Мэтта.
Утром я проснулась от того, что Мэтт стоял надо мной, и мое тело вздрогнуло.
– Какого хера? – сказал он.
Я быстро села. В моем теле зажглись все возможные сигналы тревоги.
– Что случилось? – спросила я и протерла глаза.
– Ты украла мои деньги, вот что, сука, случилось! – заорал он.
Я не стала объяснять ему, что зарабатываю в баре втрое больше, чем он, и что оплатила счет в баре накануне вечером.
– О чем ты вообще говоришь?
Синие вены как змеи извивались у него на шее. Он поднял с пола свои брюки и бесшумно потряс ими передо мной.
– Вчера вечером у меня была куча мелочи, а теперь там ничего нет. Ты сраная воровка.
Ну это просто зашибись. Лучше бы я встала, оделась и ушла навсегда. Тело заставляло меня поступить именно так. Оно накачивало меня кортизолом и говорило: «Беги, беги, беги». Но я не могла убежать от любви.
– Слушай, ты же положил деньги в свою бутылку вчера вечером. Ты разве не помнишь? Ты еще издавал звуки лося.
Я смотрела, как темная завеса поднимается и начинает пропускать достаточно света, чтобы воспоминания обрели четкость. Он сел рядом со мной на кровать и взял меня за руки.
– Боже мой, – сказал он. – Прости меня. Я очень тебя люблю.
И он выглядел таким искренним, что я остановила слезы и обняла его.
– Все хорошо, – сказала я. – И я тебя.
Но внутри у меня все горело. Я горела так до позднего вечера, когда мы отправились в бар, и там пинта за пинтой холодного пива затушили мой пожар.
Через несколько месяцев я подписала договор на аренду большого дома в неблагополучном районе, в десяти минутах езды от матери, но в противоположной стороне от отца. Мэтт, Мишель и я переехали туда вместе, и какое-то время я была уверена, что у меня в жизни новый этап. Я была независима, у меня было жилье и деньги. У меня была кухня, достаточно большая, чтобы я могла пройтись там колесом два раза подряд. У меня был пес, бассет-бигль по имени Данте, который не переставая лаял и преданно ходил за мной по пятам. Отец исчез из моей жизни. У меня был мужчина, который горячо любил меня – который говорил, что я важна для него. Я сделала его жизнь намного лучше. Он не мог без меня жить. Он оставлял мне любовные записки под стеклом моей машины, пока я работала, и покупал мне цветы просто так. Короче говоря, у меня было все, чего я только хотела.
Но что-то внутри меня закипало. Да, у меня все было, но бо́льшую часть времени я чувствовала себя ужасно. Что со мной не так? Я спрашивала себя об этом снова и снова. Почему я просто не могу быть счастливой?
Мне только недавно исполнился двадцать один год, когда я в последний раз навещала отца в его доме. Он хотел познакомить меня со своей новой женщиной и двумя ее детьми, а со времени того происшествия с забытым супом прошло достаточно времени, чтобы я смягчилась и предприняла еще одну попытку прощения. Праздники тоже пробуждали в нас сентиментальные чувства, так что на Рождество мы с Майком встретились в отцовском желтом бунгало. У меня было похмелье, и оно, казалось, сейчас сдерет с меня кожу живьем.
В доме меня обдало паром праздничной стряпни: в воздухе витала сладость какой-то приготовленной птицы, может быть, пирога, а еще чувствовалась какая-то затхлость, гостиная пахла скорее как чердак. Собаки не было, зато кот свернулся у меня на коленях, пока я сидя осматривалась. На полу мальчик лет шести или семи разбирал своих новеньких трансформеров из серии Power Rangers Turbo Deluxe Double Morphing Rescue Megazord. Я спросила:
– Эй, что это у тебя?