– Пусть гниет, – сказала я.
– Какая же он сволочь, – сказала мать.
Майк поерзал на месте.
– Я думаю, мы должны устроить похороны.
– Зачем? – грубо спросила я.
Я знала ответ. Майк был ближе к нашему отцу. Так или иначе.
– Так будет правильно, – ответил он.
– Он не заслуживает ничего правильного, – сказала я и глубоко вздохнула, прежде чем разразиться тирадой о том, что похороны – это праздник жизни.
– Какого черта мы должны праздновать? – кричала я. – Он сраный убийца. И трус. Пусть его труп забирает округ. Отец не заслужил ничего от нас. Ничего.
– Дорогая, – сказала мать. – Ты же не хочешь потом пожалеть об этом решении?
Я фыркнула.
– Я не пожалею. Никогда. Но если вы двое хотите устроить похороны, вперед. Мне насрать.
Долгое время я писала и переписывала эту сцену, а потом ругала себя: какой же мразью я была. Моего отца не стало, и убитая горем семья сидела рядом со мной, вынужденная ходить на чертовых цыпочках ради меня. Я была зыбкой силой, глыбой сухого льда, тонким слоем ртути. Какая-то часть меня знала, что мы все проходим через это, но моя боль преобладала над сочувствием. Боль преобладала над всем, потому что я не понимала, что происходит внутри меня самой. В жизни я получала от отца только худшее; разве не он будет смеяться последним, если это же случится и после его смерти? Много лет назад я шутила, что он оставит нам в наследство только долги и плохую репутацию. Я не знала, что этот налог на наследство, который мне придется заплатить, будет исчисляться валютой ненависти, и уж точно не знала, что выплачивать его мне придется годами.
Очень больно узнавать, что противоположные идеи могут одновременно являться истинными. Мы любим рассматривать мир в двоичных терминах, но я уже достаточно взрослая, чтобы понимать: когда у тебя появляется двоичная картина мира, это повод передохнуть и хорошенько подумать. Бо́льшая часть мира существует в серых тонах, и в тот день, когда я покинула дом матери, я знала, что есть две вещи, которые настолько невероятно верны, что я чувствовала себя идиоткой, не распознав одну из них раньше: да, мой отец был насильником, но он также был и больным человеком. Насколько это очевидно, если оглядываться назад: раздутое эго, величие, быстрая смена настроения, неспособность держать член в штанах. Я считала, что знала худшее о своем отце, но это новое насилие – эти чертовы каталки с телами – показало мне совершенно нового человека. Что мог такой человек, как он, прятать у себя дома? Что мог скрывать человек, который кого-то убил?
Глава 9Человек
«Британника для подростков» утверждает: «Человек – высшая форма жизни на Земле». Я готова поспорить, что автор этих строк не унаследовал от своего отца место преступления.
По мере того как проходили дни после гибели моего отца, меня все больше угнетала моя растерянность. Нашли ли мы первым делом адвоката? Когда именно судмедэксперт подтвердил, что это и правда тело отца? Когда Мэтт перестал спать в нашей с ним спальне? Кто дал нам ключ от отцовского дома? Я начала перечислять события в блокноте, стараясь выстроить их последовательность, этот вырванный тетрадный листок до сих пор хранится у меня. Под номером 11 в этом списке значилось: «моя неспособность составить временную шкалу событий».
Травма мгновенно бросает вас под воду. Вы, конечно, можете открыть глаза, но, черт возьми, вы не можете ничего ясно там разглядеть.
Мы получили в наследство адвоката – того самого, кто представлял интересы моей матери при разводе, – и он посоветовал нам найти любые бумаги, которые могут оказаться полезными, поэтому мы вместе с Майком приехали в бунгало нашего отца и сели у обочины. С перил над ступеньками свисала полицейская лента. Майк первым нарушил молчание.
– Я не хочу туда идти.
– Я знаю, – сказала я и заглушила двигатель.
«Ученый изучает оставленные свидетельства, – говорит «Британника для подростков». – Эксперты собирают вместе фрагменты скелетов: несколько зубов, разбитый череп, несколько длинных костей, и создают модель того, как, по их мнению, мог выглядеть человек в прошлом». Я, конечно, знаю, как выглядел мой отец в прошлом, но прошло уже четыре года с тех пор, как я видела его или говорила с ним, и я была уверена, что должно было произойти нечто ужасное, чтобы вызвать это насилие. У всего есть причина; ничего не происходит просто так. Я была полна решимости разгадать эту головоломку.
Я остановилась на ступеньках перед его входной дверью, открыла банку ментоловой мази Vicks VapoRub, намазала немного на пазуху под носом и попросила Майка сделать то же самое. Если сериал «Закон и порядок» чему-то и научил меня, так это тому, что к вони смерти никогда нельзя привыкнуть, однако все эти бесконечные телемарафоны никак не подготовили меня к тому, чтобы впервые почувствовать эту вонь самой. Если бы рядом со мной оказался Ленни Бриско, он бы не преминул сообщить мне, какая я зеленая.
Этот запах: сера и нафталин, тухлая рыба, тухлые яйца и гнилая капуста. Гниль, гниль, гниль. Смерть пропитывает все, и ты забираешь ее с собой, когда уходишь. По сей день я могу учуять разложение, словно ищейка.
И хотя этот запах пронзил нас насквозь, стоять в этом доме было все равно что задыхаться. Никто из нас не плакал, вместо этого мы осматривались. В гостиной и прихожей полиция вырезала и унесла куски ковра по кривым линиям, оставив десятки нейлоновых волокон, которые тянулись к нашим лодыжкам, словно черви. Прямоугольник стены в прихожей тоже был вырезан, и мы по очереди показывали друг другу, когда обнаруживали пятна крови на полу, на стенах, на потолке. Море мертвых черных мух на дне ванны заставило меня быстро вернуться в коридор, и я свернула в спальню – в спальню дочери. Мое тело пульсировало: криминалисты оставили после себя ее матрас, пропитанный бурой кровью, и комнату, которая тоже вся была забрызгана. Майк заглянул мне через плечо.
– Боже мой, – сказал он и вернулся в гостиную. Гостиная казалась более безопасным местом.
Целый косяк разномастных пресноводных рыбок смотрел на меня. Я открыла их аквариум и высыпала туда немного хлопьев, наблюдая, как рыбки тут же ринулись к поверхности воды. «Полиция вообще их кормила?» – подумала я. И подняла газету с журнального столика. Десятое сентября – пять дней назад. Это последний день, когда кто-то из них был жив, чтобы принести газету, – если, конечно, они получали ее каждый день. Десятое число приходилось на среду, а некоторые получают газеты только в середине недели и в воскресенье. Это была еле заметная подсказка.
Или нет? Мой день рождения – тринадцатого сентября. Проснулся ли мой отец в то утро и так остро ощутил мою потерю, что это подтолкнуло его к жестокости? Было ли это его последнее загадочное послание для меня? Вот что происходит, когда вы вычеркиваете своего отца из жизни: вы лишаете его всякого страха. Сноп мерцающих огней заполонил мое зрение, и я потрясла головой, как в мультиках, чтобы заставить рой канареек исчезнуть после удара по голове.
У меня никогда не будет точного времени его смерти, вместо часов у меня будут слова, взятые из протокола вскрытия: вздутие, изменение цвета, сход кожи, заражение личинками всех стадий зрелости без куколок. Слова, которые останутся со мной на всю жизнь.
– Лиз, с чего нам начать? – спросил Майк.
Однако я застряла во внутреннем замкнутом круге: этот ужас произошел либо в мой день рождения, либо накануне. Когда я стояла там, в болоте горя, какая-то часть меня искренне желала, чтобы все это случилось в мой день рождения, чтобы я настолько переполнилась печалью и жалостью к себе, насколько это вообще возможно. То, что произошло, было непостижимо, но я отчаянно нуждалась в том, чтобы это выглядело как можно ужаснее, чтобы рассказ не оставил даже лазейки для добрых людей, которые изо всех сил старались бы меня утешить. Мне хотелось, чтобы никто не сказал: «Ну, хотя бы это не случилось в твой день рождения». В конце концов я бы поняла, что дата не имеет значения. Мои нейронные связи навсегда связали вместе эти два события.
– Лиз? – Майк сказал громче и встал рядом со мной, так что я сделала то, что делаю, когда все кажется невозможным: принялась за работу.
– Так, ладно, чувак. Разделяй и властвуй. Ты хочешь пойти наверх или вниз?
– Наверх.
Почему он хотел остаться наверху, мне было непонятно. По крайней мере, в подвале не было крови.
– Отлично. Ищи что-нибудь важное, что-нибудь ценное, – сказала я.
Наш отец был из тех людей, которые прятали деньги в стене, прежде чем отнести их в банк.
– Думаешь, мы что-нибудь найдем?
– Кто знает?
Но я надеялась, что найдем – пачки сотен, десятков тысяч долларов в качестве компенсации за то, что нам пришлось прийти в этот дом, за то, что мы вообще жили с ним.
– Если я тебе буду нужна, крикни.
Пройдя через кухню к двери в подвал, я остановилась перед плитой, на одной из ее конфорок стояла нержавеющая кастрюля. Заглянув внутрь через ее край, я обнаружила еще больше мертвых мух-падальщиц и три вздувшихся початка кукурузы, покачивающихся в белой, словно глазная катаракта, воде. Они готовили ужин. Варили кукурузу. Как все могло пойти настолько плохо, что они сидели за едой для пикников и окружных ярмарок? Я наклонила голову, у меня перехватило дыхание.
Даже когда я уже выросла, я по-прежнему считаю подвалы бесконечно жуткими. Они могут быть полностью обставлены дорогой кожаной мебелью и увешаны плоскими экранами, тщательно вычищены, без единой пылинки и паутинки. Это все не важно. Как только вы спускаетесь под землю, может произойти что угодно.
«Британника для подростков» утверждает: «Ранние жилища человека дарят нам другие важные свидетельства. В пещерах у древних русел рек, в кучах раковин на берегах океана и в больших земляных насыпях в глубине материка ученые обнаруживают инструменты, оружие, кухонную утварь, резьбу и прекрасные картины».