предполагает, что люди находятся в безопасности у себя в спальне. Моя привычка бодрствовать только усугубилась после смерти отца. Я не могла спать. Я не спала нормально годами, но теперь, если не напивалась до потери сознания, то я могла не спать всю ночь, зрачки мои были расширены, мысли в мозгу все крутились, крутились и крутились.
Обычно, когда ты бармен, деньги не пахнут, но любые другие чаевые воняют. Однажды кто-то оставил мне три банки кошачьего корма за мои услуги, хотя у меня была собака. Другие оставляли купоны для магазинов, куда я не ходила, совали центы, опутанные ворсинками из ткани кармана, и – что хуже всего – фальшивые двадцатки, которые вызывали много мыслей о щедрости дарителя, когда я это обнаруживала.
Но однажды кто-то оставил мне брошюрку под названием «101 способ победить бессонницу». Интересно, она просто оказалась под рукой у посетителя или же он увидел круги под слоями консилера вокруг моих глаз, а то и увидел, как я без остановки зеваю, смешивая «Джека» с колой, не в силах перевести дух.
В первой десятке советов из этой брошюры я нашла повторение совета из той самой моей энциклопедии: «Некоторые люди, у которых обычно есть трудности с засыпанием, могут испытывать меньше трудностей, если перед сном выпьют стакан теплого молока». У меня была непереносимость лактозы. Брызги лаванды на подушку ничего не дали, а совет «выкиньте все заботы из головы перед сном» просто вызывал смех.
Однако один совет все-таки сработал: составить в голове список штатов в алфавитном порядке. Если я ошибалась – например, пропускала Висконсин, то возвращалась к началу и начинала с Айдахо. Это помогало, потому что не позволяло мне начинать реветь от чувства вины. В конце концов я быстро навострилась – могла быстро прокрутить в голове все пятьдесят штатов, – поэтому стала придумывать свои собственные списки для упорядочивания по алфавиту: названия фильмов из одного слова («Амели», «Блейд», «Ворон»), из двух слов («Американский психопат», «Большой куш», «Вспомнить всё»), способы умереть (автомобильная авария, броситься под поезд, выброситься из окна).
Бо́льшую часть своей жизни в юности я умудрялась как-то существовать после трех-пяти часов сна за ночь, и вот я снова вернулась к этому режиму, постоянно испытывая недосып. Когда мне удавалось заснуть, я просыпалась в поту, в слезах, иногда со смехом, как будто после удара, сердце мое при этом замирало. Я стала коротко стричь ногти. Если они были длинными, то ночью я царапала кожу и утром обнаруживала кровавые линии на груди, на ногах, на руках, на лице. Мой отец появлялся почти в каждом моем сне, и ужас, нарушавший мой скудный сон, не покидал меня целыми днями. Я почти не ела и не могла дышать – не хватало воздуха. Моя грудная клетка едва-едва поднималась и опускалась как ночью, так и днем. Я никогда не дышала животом – просто не знала, что так можно. Только когда мне было уже сорок, врач обратил внимание на то, что я дышу шиворот-навыворот, по сути, у меня постоянно происходит гипервентиляция легких.
Приступы паники, которые не покидали меня с пятнадцати лет, усилились, и меня могло выбить из колеи что угодно: дорога на работу, проезд по мосту, езда за рулем, ходьба по магазинам, прогулка, поход в спортзал, сидение в классе, душная комната, отсутствие выхода из помещения. Окружающие, казалось, легко справлялись со всеми этими задачами, но независимо от того, чем занималась я, адреналин бурлил в моей крови и заставлял мое тело нагреваться, дыхание – учащаться, сердце – колотиться. Я воспринимала это как наказание за то, что я – это я, молодая женщина, сломленная до неузнаваемости, единственным спасением для которой стала бутылка с бухлом. С первой рюмкой наступало легкое успокоение, легкий ветер обдувал мозг. К концу второй я переставала бесконечно вертеть мысли в голове, мое беспокойство превращалось в бормотание. После пятой, седьмой, десятой – какое беспокойство, о чем вы? А теперь все прочь с дороги, чтобы я могла поспать.
Хотя Мэтт и работал на двух работах, он был вечно на мели и к моменту смерти моего отца был должен мне несколько тысяч долларов. Мы, конечно, ссорились, но деньги были темой для ссор.
Обычная перебранка
Семнадцатисекундная пьеса
Место действия: кухня, пригород Нью-Джерси
Лиза, двадцать семь лет, стоит у кухонной столешницы, сложив руки на уровне груди.
Мэтт, тридцать два года, шагает, широко раскрыв глаза, изображает притворную недоверчивость.
Лиза:
Перестань ходить за мной и делать вид, что это случайность. Я не тупая.
Мэтт:
(отводит взгляд)
Я не хожу за тобой.
Лиза:
Да какого хера! Не просто же так ты появился в Атлантик-Сити в три часа ночи! Ты прямо как он. Вечно следишь за мной.
Мэтт:
ПРЕКРАТИ СРАВНИВАТЬ МЕНЯ СО СВОИМ МЕРТВЫМ ОТЦОМ!!! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Занавес
Мэтт много чего устраивал за эти годы. Он бесконечно преследовал меня. Однажды, когда мы разошлись на пару месяцев, он постучал в окно дома, где мы с парнем спали. Он подглядывал и подслушивал мои разговоры, его ноги тайком оказались в саду моей матери, пока я болтала по телефону с Майком – тогда я и Майк еще дружили. Если какой-нибудь мужчина смотрел на меня как-то не так или приставал ко мне, Мэтт без колебаний шел за ним в туалет бара и там угрожал ему или бил его. Однажды он затеял драку в баре на глазах у моей матери. В другой раз он разозлился на меня по непонятной причине и подвесил моих плюшевых зверей за петли к потолку нашей спальни; позже он извинился, вырезав из строительной бумаги комиксовые облачка и приклеив их на стену надо ртом каждого зверька. Во время отпуска в Новом Орлеане он пришел в такую страшную ярость, что я забилась в угол нашего номера и сидела там на полу, поджав колени к груди, пока он метался и кричал. В конце концов он вырубился, и я в который раз пожалела, что выпила. Если бы я была трезвой, то я бы угнала его машину и одна проехала бы пару тысяч километров обратно в Нью-Джерси. Но на следующий день меня нужно было отвезти, и он извинился – они всегда извиняются, – и мы поехали через озеро Поншартрен, пока на небе сгущались тучи. На следующей остановке, в Саванне, он почувствовал отравление, и я была счастлива гулять по этому городу в одиночестве. Я чувствовала, что хотя бы раз Вселенная быстро отплатила мне за то, что случилось.
Понятное дело, я тоже не была ангелочком. Мэтт вызывал во мне все худшее, но я не делала ничего жестокого. Я никогда не заставляла его цепенеть от страха. А еще я не умела любить по-настоящему, доверять мужчине настолько, чтобы дарить ему свою привязанность и не отказывать в ней, когда мне что-то было нужно. На протяжении многих лет я расставалась с Мэттом, но держала его на крючке, уверенная, что смогу вернуть его себе одним телефонным звонком. Я еще не знала, что любовь не должна быть похожа на сделку. Я еще не знала, что быть одной вполне нормально.
Мы – люди, которые подвергались постоянному насилию, – можем вынести многое. Очень многое. Гораздо больше, чем сможет или захочет вынести человек с нормально работающими мозгом и нервной системой. Нам все по плечу; наш базовый уровень нормальности – тоньше, чем прямая линия, и длиннее, чем путь грозовой молнии. Но когда мы все-таки решаем покончить с каким-то дерьмом, то это всерьез. Я представляю себе это в виде постепенно растягивающегося мусорного мешка – и вы угадали, в этой метафоре я и есть мусорный мешок. Вы можете набить меня всяким хламом, который никому не нужен; годами я могу думать, что мне бы нужно отнести себя к мусорному баку, но вместо этого я ногами заталкиваю все это поглубже внутрь. В конце концов пакет рвется, и причиной может стать любая мелочь, даже яблочная кожура, после которой все вывалится.
В случае с моим отцом этой яблочной кожурой стал момент, когда он не узнал мой голос по телефону. С Мэттом ею стала одна его покупка. Он задолжал мне кучу денег, и, хотя мы говорили о возврате долга, он никогда не выполнял обещание. Однажды он пришел домой, ухмыляясь. «Пойдем, я кое-что покажу», – сказал он, и там, на нашей дорожке у дома, стоял сраный мотоцикл. Вместо того чтобы вернуть мне долг, он купил мотик. Говорят, что нельзя почувствовать, как у вас поднимается давление, но, уверяю вас, можно. Пока он любовался им, я стояла там, как дремлющий вулкан, который начинает грохотать.
Через неделю или около того я порвала с ним, и как бы мне хотелось, чтобы я просто приукрасила то, что было дальше. Мы стояли в фойе во время расставания, входная дверь была открыта, по длинному стеклу входной двери яростно хлестал дождь. В середине этой финальной схватки – почему все должно быть таким сложным? – нас прервал странный звук, мы посмотрели вниз и увидели хорька-альбиноса, который царапался в дверь. Ну просто какая-то херь из старых фильмов Дэвида Линча. Я не очень любила знаки, но любила символы, и, хотя точно не могла определить, что он означает, я была уверена, что это все не к добру. Мэтт ушел из дома той ночью, а на следующее утро все рыбки в аквариуме, который я унаследовала от отца, плавали кверху брюхом.
Я сразу же начала встречаться с другим, с тем, кого я долгие годы называла «Лучший парень, которого я знала». Была ли я готова ходить на свидания? Конечно, нет. Он поступил бы мудро, если бы сбежал сразу же, как только я рассказала ему, что происходит у меня в жизни.
Лучший парень, которого я знала, работал и сам обеспечивал себя. Он был простым работягой, но редко жаловался. Его рабочая этика была твердой. Он был самым веселым мужчиной из всех, с кем я встречалась, и даже когда я злилась на него – словесно набрасывалась на него, как будто он был Мэттом, – он наклонял голову и говорил: «Ты такая красивая», – а я смеялась и просила прощения за то, что была такой стервой. Он поддерживал меня даже в таком состоянии, и, хотя мне понадобилось время, чтобы почувствовать это, его постоянство – это именно то, что заставило меня полюбить его.