Вот японцы. Культура в себе — до сих пор. А каких-то сто лет назад они вообще не пускали к себе иностранцев. За сто лет что-то просочилось. И как мы их представляем себе? Жестокие и честные самураи в красивых костюмах (кино!), Фудзияма в облаках (акварели!), хокку и танки (литература!). Ну, еще муравьиная работоспособность — об этом с изумлением рассказывают те, кто там побывал. Все. Вообще японцы, как мне кажется, совершенно не озабочены своим международным имиджем. Да думайте что хотите.
Мы — озабочены. Результат — либо нулевой, либо обратный. Ибо все наши культурные вехи, впечатлившие мир — литература, музыка, — остались в девятнадцатом веке. Ну да, кто-то помнит еще русское слово «интеллигент» (нет в других языках этого слова): страдает, копается в своей загадочной русской душе, все никак не накопается. А только память человечества становится короче с каждым днем, и на старом багаже уже не уедешь — да и какое отношение имеют эти великие писатели и композиторы к нам сегодняшним? Были еще всплески — в начале 60-х. Америка восхищенно аплодировала Евтушенко — да кто ж помнит? В годы перестройки мир радостно распахнул объятия нашим художникам и музыкантам — и через пару лет изумленно спрятал руки за спину: пища пошла обратно. Неудобно получилось.
Можно сколько угодно ругать американское кино или музыку, но весь мир сегодня смотрит и слушает именно это. Они что, насильно нас заставляют? Или просто очень качественно работают?
Какие-то наши имена, конечно, известны. Скажем, Виктор Ерофеев, «Русская красавица». Книжка мощная, но как портретик нации — так себе. То есть портретик как раз достоверный, но к любви не располагает. Совсем.
И вот эти огромные пустые пространства мы успешно заполняем кипучей деятельностью — раз уж с искусством не задалось. Законом Димы Яковлева, например.
про Радио
А ведь я еще помню, когда радио говорило нечеловеческим голосом. И было это совсем недавно.
Транслятор из веселенькой пластмассы включался в специальную радиорозетку и назывался радиоточкой. Он присутствовал в любой коммуналке, в любой парикмахерской или конторе и, сколько помню, всегда работал. Он имел в диапазоне три программы вещания, но как правило у всех стоял на первой кнопке. Впрочем, в особо важные для страны моменты программы синхронизировались.
Так вот по поводу голоса — я не смогу его сымитировать или достоверно описать. Примерно так говорит сегодня Сири — хотя у нее получается не так равнодушно-торжественно и более человечно. Были, правда, исключения — в детской передаче или в «Пионерской зорьке» пожилые тетеньки с театральным прошлым ненатурально изображали мальчиков и девочек, а в воскресной программе «С добрым утром» в голосах ведущих появлялась сладкая фальшивая задушевность.
Потом вдруг оказалось, что существует ФМ-диапазон, и на нем зазвучали, запели, заговорили первые станции. Заговорили своими, человеческими голосами! Я помню, как страна, оторопев, слушала Ксению Стриж — как вату из ушей вынули.
А потом количество станций стало расти, и через несколько лет ты уже не мог по трем секундам эфира угадать станцию. Конечно, три разных станции сделать проще, чем тридцать разных. Конечно, хорошо, когда много всего растет — плохо, когда растет одинаково. То есть это хорошо, но в питомнике. На колхозной грядке.
Одинаковые жизнерадостные болваны, разбавляющие своим трепом одинаковую безликую музыку, заполнили бо́льшую часть эфира. И как же отчетливо на этом фоне слышны голоса тех станций, ведущие которых сохранили способность мыслить, рассуждать, спорить — да просто иметь собственное мнение! Да, их мало — но ведь хорошего должно быть мало, верно? Я ощущаю их своими собеседниками, часто — единомышленниками.
Мне с ними интересно. И я благодарен им за это.
А музыку я заведу себе сам. Ту, которую люблю.
про Сеть
Хотите послушать про сеть? Ладно, расскажу.
Я знаю, что многие мои друзья с большой опаской, а то и с некоторым ужасом относятся к одному из любимых моих занятий — подводной охоте. Чувства их основаны на незнании предмета, поэтому я стараюсь не беседовать с профанами на эту тему: рассказ летчика про то, как он чудом выровнял и посадил машину при сильном боковом ветре, будет нам, скорее всего, малопонятен и потому неинтересен. При этом его коллеги станут слушать его затая дыхание, восклицая и вспоминая похожие случаи из своей жизни. Но раз уж я решил рассказать про сеть, придется сначала попытаться объяснить вам, что такое подводная охота — и что это для меня.
Формально это — спортивная охота на рыбу в водах морей, океанов, а также рек и озер. При этом охотник использует пневматическое либо резинового боя ружье с гарпуном и не использует акваланг либо прочее устройство для дыхания под водой — в его распоряжении маска и трубка длиной 30 сантиметров, над поверхностью воды она возвышается сантиметров на 10, не более. Через нее мы и дышим. Также можно набрать воздуха в легкие и нырнуть на задержке дыхания, если рыба находится на глубине. Ласты на ногах, гидрокостюм (подводная охота — занятие круглогодичное, и теплый летний сезон — отнюдь не самый для нее лучший.) Свинцовые грузы на поясе, чтобы добиться нулевой плавучести — гидрокостюм держит тебя на поверхности, без грузов ты не нырнешь. Кукан для добычи на том же поясе, нож в ножнах на аварийный случай — вот, собственно, и все, что нужно. Еще добавлю, что из всех охот эта охота — самая справедливая: если ты, находясь в чужой среде и имея в запасе единственный выстрел из оружия, напоминающего древний арбалет, и бьющего всего-то на пару метров, сумеешь добыть рыбу — ты охотник. Обычно для этого тебе необходимо самому перевоплотиться в рыбу.
В общем, я поехал на охоту к своим друзьям в Белоруссию — там есть совершенно дивные места. Мы приехали на берег озера уже к вечеру и поставили лагерь. Был самый разгар бабьего лета, вечер выдался тишайший, и я решил пойти в ночь — меня вообще в такие моменты охватывает детское нетерпение. Ночная охота отличается тем, что в руке у тебя фонарь. Поскольку во второй руке у тебя ружье, а третьей руки природой не предусмотрено, это делает ночную охоту несколько более сложной, но и более интересной. Я быстро оделся, мой минский товарищ дал мне свой фонарь — большой, тяжелый и, как я понимаю, дорогущий, — и я ушел в воду. Это любимый момент охоты — занавес поднимается, и дальше в любую секунду возможно все. Ночь была темной и абсолютно безветренной — тишина, черная поверхность озера как стекло, и только иногда плюхнет где-то невидимая рыба. Я, стараясь не шуметь, продрался сквозь камыш к открытой воде — дальше начиналась глубина — включил фонарь и тихо поплыл вдоль кромки. Мелкая рыба ночью, как правило, спит — окуньки и щурята развешаны в зарослях водорослей, как елочные игрушки, — крупная охотится. Я тоже крупная рыба, я вышел на тропу. Вперед!
Минут через сорок я чуть не влетел в браконьерскую сеть — она стояла перпендикулярно кромке камыша и уходила в темноту. Меня спасло то, что плыл я очень медленно. Сеть была из тоненькой прозрачной лески — еле поблескивала в луче света, и заметить ее было трудно. Поблагодарив Всевышнего и сделав в голове отметку — тут вот у нас сеть, — я обогнул ее большим полукругом и двинулся дальше. Еще минут через пятнадцать я подбил большого угря — килограмма на два: он проплывал прямо подо мной, я выстрелил наудачу и попал. Те, кто помнит, как выглядит угорь — длинная и довольно тонкая тварь, — понимают, что это был удачный выстрел. Следующие пятнадцать минут я отчаянно пытался переместить угря с гарпуна на кукан и понял, что это невозможно — невероятно сильная и скользкая гадина крутилась на гарпуне, кусалась, и я боялся упустить ее и остаться без добычи. В общем, я решил плыть обратно, держа фонарь, ружье и гарпун с угрем в руках. К тому же вода оказалась холоднее, чем я предполагал, и я начал подмерзать. Я развернулся и поплыл обратно — уже быстро. И через некоторое время, повторяя про себя: «Где-то тут должна быть сеть», я въехал в нее на полном ходу.
Невидимая, но на редкость прочная леска облепила меня, как паутина муху, и любое мое движение только усугубляло ситуацию — это я понял сразу. Угорь, решив, что это его последний шанс, забился с новой силой, запутывая меня окончательно. Я вспомнил рассказ Астафьева «Царь-рыба», и на минуту мне стало смешно. Потом смех прошел. Нож у охотника располагается в ножнах на левой голени, но ни подтянуть ногу к руке, ни дотянуться рукой до ноги я не мог — не хватало каких-то сантиметров. Видимо, тех же сантиметров не хватало для того, чтобы ноги хотя бы кончиками ласт уперлись в дно — я болтался в сети, и вытягивать голову вверх, чтобы глотнуть воздуха через трубку, с каждым разом становилось труднее. В этот момент я совершил непростительную ошибку — я расстегнул пояс с грузами, надеясь от него освободиться — и восемь килограммов свинца повисли у меня на ногах. Через минуту я понял, что начал прихлебывать воду. Это очень плохо — когда с каждым вдохом начинаешь прихлебывать воду. Больше и больше.
Интересно, что голова все это время работала спокойно и приоритеты в ней были расставлены четко: бросить фонарь? Нельзя — чужой и очень дорогой. Бросить ружье с угрем? Да вы с ума сошли — любимое ружье и такая добыча! Сам я со своей еще достаточно молодой жизнью располагался в этой иерархии на третьем месте — и никаких вопросов на тот момент это не вызывало. В общем, еще минут через тридцать мне удалось непостижимым образом стряхнуть ласту с левой ноги, после чего я подтянул вверх колено, достал наконец нож и изрубил чертову сеть в клочья. После чего, отдышавшись и даже не пытаясь найти утонувшую ласту, я двинулся в сторону дома, прижимая к груди притихшего угря, любимое ружье и чужой дорогой фонарь. Вы когда-нибудь пробовали плыть по прямой в полной темноте и с одной ластой на правой ноге? Это практически невозможно. Обратная дорога заняла, наверно, часа два.
Ну что вам еще сказать? На берегу мы много смеялись: что подумает браконьер, найдя в остатках сети ласту Макаревича, — ушел? Из угря сделали шашлык (это безумно вкусно, потом расскажу, как это готовится) и употребили его с водкой. А потом рассвело, и мы пошли на охоту.