Правда, в последнем я сомневаюсь. Скорее всего, он просто лучше меня умеет пользоваться Интернетом и базами LexisNexis. Вот, пожалуй, единственный плюс работы в юридической фирме: доступ к базе данных, которая позволяет искать публичные записи и проверять сведения.
Мягко говоря, я раздражена; похоже, не способна ничего сделать правильно. Я не плакса, но целых две секунды мне кажется: я вот-вот сломаюсь. Хочется уткнуться лицом в салфетку из «Сабвея» и зарыдать. Но тут Бен тянется ко мне и быстро проводит рукой по моей ладони. Я стараюсь не придавать особого значения его жесту – он всего лишь дружески утешает меня, – но трудно не растаять, когда он говорит:
– Сомневаюсь, чтобы Эстер на тебя злилась. Вы с ней неразлейвода.
Так же раньше думала и я; мне казалось, что мы с Эстер неразлейвода. Но сейчас я уже ни в чем не уверена.
– Значит, ты позвони в книжный магазин, а я попробую отыскать ее маму. Мы найдем ее, – обещает он. – Непременно найдем.
И тут я понимаю, что мне нравится его голос, мне нравится уверенность и серьезность, с какой он взвалил задачу на себя, и я улыбаюсь, потому что больше не одна разыскиваю Эстер Вон. Я очень рада, что у меня появился сообщник.
Алекс
Стою у двери дома Ингрид Добе и смотрю на палисадник, заваленный опавшей листвой. В следующий раз надо будет принести грабли и сгрести листья. Вот самое малое, что я могу сделать для Ингрид.
Вряд ли она способна сгрести листья сама, потому что для этого нужно выйти из дому, а она из дому не выходит. Скоро выпадет снег. Не хочу, чтобы ее газон пожух.
В руках у меня два бумажных пакета с покупками – по одному в каждой руке. В кармане сдача, доллар семьдесят пять центов. Так как обе руки заняты, я жму на звонок коленом и жду, когда Ингрид мне откроет.
На улице светит солнце. Не тепло – даже наоборот, но хотя бы солнечно. Морозный денек. Чайки что-то раскричались, подняли шум. Стаями кружат над головами прохожих, садятся на крыши и навесы.
Когда Ингрид открывает, вид у нее неважный. Волосы растрепаны; она встречает меня в халате, наброшенном поверх ночной рубашки. Она не накрашена, на лице проступили глубокие морщины – под слоем косметики я их не замечал. В голову приходит одна-единственная мысль: Ингрид выглядит старухой.
– Доброе утро, – глухо здоровается она, и я отвечаю:
– Доброе утро.
Впустив меня, она сразу же захлопывает за мной дверь. Она очень спешит, чтобы не впустить в дом ветер с улицы. Иногда ее беспокойство усиливается. Бывает, страх внешнего мира начинается и заканчивается на пороге, и, пока Ингрид находится в доме, она разговаривает и ведет себя как совершенно нормальный человек. Но за его пределами она боится самого воздуха: микробы, загрязнение, пыльца, дым, чужое дыхание… да мало ли еще какие ужасы таятся на улице! Видимо, сегодня как раз такой день. Она быстро втаскивает меня в прихожую, озирается по сторонам, чтобы убедиться, что за мной нет слежки, что ветер не залег за мной в засаде, готовый наброситься на нее, – и сразу же захлопывает дверь, задвигает засов и запирается на ключ.
Потом она глубоко вздыхает и улыбается.
«Уф, – говорит ее улыбка. – Чуть не попалась!»
У Ингрид бывают хорошие и плохие дни, но какой сегодня день, дело не мое, поэтому я притворяюсь, будто ничего не заметил и мне все равно. Я не совсем понимаю, что такое агорафобия, зато знаю, что почтальон довольно часто оставляет у ее двери пакеты. Иногда они такие пухлые, что не пролезают в щель для писем. Мальчик-сосед возит ее мусорные баки к обочине, я или другой простофиля вроде меня покупают ей продукты и выполняют другие поручения. Судя по тому, что мне известно, все началось с панической атаки на рынке в центре городка. Несколько лет назад, летом в субботу там собралось много народу. На рынке было очень тесно, и именно тесноту сплетники винят в том, что у Ингрид началась паническая атака. Толпа. Кроме того, было жарко, жарко и душно, тяжело дышать. Очереди казались бесконечными; вокруг были люди, незнакомцы, которых Ингрид никогда раньше не видела. Туристы, приезжие. Одни зеваки видели, как она схватилась за горло и стала хватать ртом воздух; другие слышали, как она визжит: «Убирайтесь!» и «Оставьте меня в покое!». Ее поспешили оставить в покое и вызвали службу спасения.
«Не трогайте меня!» – кричала Ингрид, по слухам. Она боится, как бы паническая атака не повторилась, и потому вообще отказывается выходить на улицу. Боится потерять самообладание, боится умереть на местном рынке, чтобы все глазели на нее, показывали пальцами. Конечно, она никогда бы в этом не призналась; я только так думаю. Потому что и сам я меньше всего хотел бы умереть на местном рынке в окружении вонючего рыбного филе и многочисленных туристов.
Ингрид забирает у меня пакеты и несет их на кухню; я плетусь за ней следом. Вижу на кухонном столе колоду карт. Она раскладывает пасьянс «Солитер». Как грустно! Рядом с картами лежит листок бумаги. Она ставит галочки в тех случаях, когда пасьянс сошелся. Пока счет три-один в ее пользу.
Кроме того, на столе лежат материалы, нужные для изготовления бус: ленты, нити, шнуры. Бусины и застежки. Пустые картонные коробки из-под украшений. Папиросная бумага всех цветов радуги. Написанный от руки список заказов, который нужно отправить по почте. Несмотря на то что Ингрид обрекла себя на затворничество, она на удивление изобретательна. Ингрид изготавливает украшения и открыла собственный интернет-магазин. Все необходимые материалы ей доставляют на дом, готовые заказы забирает курьер с почты. Ингрид передает ему большие коробки с ожерельями или серьгами. Она зарабатывает себе на жизнь, не покидая собственного дома. Когда-то давно она и меня пыталась приобщить к делу, хотела научить делать украшения, которые мне все равно некому дарить. Но мои неумелые руки никак не могли освоить, как гнуть проволоку, как нанизывать бусины. Ингрид с милой улыбкой заявила, что ученик из меня никудышный. После того случая я только выполняю ее поручения, покупаю продукты и приношу обед из кафе. Позже она подарила мне украшение на шею, которое сделала сама. В нем нет ничего девчачьего или вычурного. Это ожерелье из акульих зубов на шнурке, длину которого можно регулировать. На нем совсем немного черных и белых бусин. «Для силы и защиты», – пояснила Ингрид, вкладывая ожерелье мне в руку. Наверное, она уже давно поняла, что мне нужны сила и защита. Видимо, акульи зубы именно их и символизируют. Ожерелье стало моим оберегом, моим счастливым талисманом. Я ношу его не снимая. Правда, пока оно ни разу не сработало.
Сегодня мы болтаем о всякой всячине. О том, как «Львы» продули вчера «Гигантам», о том, что сегодня она собирается печь печенье. Мы говорим о погоде, говорим о чайках.
– Никогда не слышала, чтобы они так громко кричали, – замечает Ингрид.
– Мне тоже не приходилось слышать, – отвечаю я.
Хотя я, конечно, слышал. Чайки всегда громко кричат.
Я думаю, стоит ли упоминать о сквоттерах в желтом доме через дорогу от моего; решаю, что лучше не надо, скорее всего, ей неприятны такие темы. Я помогаю Ингрид вытащить продукты из пакетов. Складываю покупки на стол, чтобы ей легче было все разложить по местам. Она дает мне еще двадцатку за труды. Я отказываюсь, но она всовывает купюру мне в руку. На второй раз я ее беру.
Одно и то же повторяется каждую неделю.
Раскладывая покупки, Ингрид что-то напевает себе под нос – незнакомую монотонную песенку. Я ее не знаю, но мне отчего-то становится грустно. Она навевает тоску. У Ингрид тоже грустный вид. Усталый и грустный. Она сутулится и движется как в замедленной съемке.
– Давайте помогу, – предлагаю я, забирая пустые бумажные пакеты с рабочего стола и складывая их пополам.
– Я почти закончила, – отвечает Ингрид. Она ставит на полку коробку с попкорном для микроволновки и закрывает дверь кладовой. – Алекс, ты обедал? – спрашивает она и предлагает сделать мне сэндвич.
Я вру, что обедал. «Спасибо, не надо», – говорю я. Предполагается, что я пришел ей помочь, а не взваливать на нее лишнюю работу. Трудно сказать, кто из нас ведет более жалкую жизнь – Ингрид или я.
После того как продукты разложены и я понимаю, что можно попрощаться с Ингрид и уйти, я неожиданно для себя беру колоду карт и начинаю ее тасовать.
– Сыграем в джин рамми? – предлагаю я.
Ингрид немного успокаивается и даже улыбается. Я знаю, что она любит джин рамми, потому что мы с ней уже как-то играли. Мы садимся за стол, и я сдаю карты.
Даю ей выиграть первую партию. Мне кажется, что я поступаю правильно.
Во второй раз я сражаюсь дольше, но она снова выигрывает.
Ингрид неплохо соображает в картах; пальцы у нее ловкие. Она смотрит на меня поверх своих карт, которые держит веером; старается просчитать, что у меня на руках. Королева бубен, валет и туз пик.
Кроме того, она здорово умеет выспрашивать, но вопросы задает настолько тактично, что трудно на нее сердиться.
– Ты работаешь у миссис Придди полный день? – интересуется она, когда я в третий раз тасую колоду, и я отвечаю:
– Да, мэм.
Она приглаживает волосы ладонью, чтобы не стояли дыбом. Плотнее запахивает халат. Садится поудобнее. И все же ей не по себе; ее выдают выражение лица и беспокойные глаза. Она встает и подходит к кофеварке. Спрашивает, хочу ли я кофе. После того как я отказываюсь, наливает кофе себе, добавляет сухие сливки и сахар. Я снова вспоминаю Перл – как она выходит из озера Мичиган и с нее капает вода. Со вчерашнего дня эта картина все время стоит у меня перед глазами.
– Все твои ровесники разъехались по колледжам, – говорит Ингрид, как будто эта подробность от меня ускользнула, как будто я не замечаю, что в нашем городке не осталось никого из тех, с кем вместе я рос. – А ты что же, не захотел? – спрашивает она, когда я сдаю карты: десять ей, десять себе.
– Колледж мне не по карману, – говорю я, хоть это и неправда. С одной стороны, конечно, так и есть – нам с отцом колледж не по карману. Но дело не только в стоимости обучения. Мне предлагали полную стипендию, оплату обучения и общежития, но я отказался. Поблагодарил и отказался. Я умный, что мне прекрасно известно. Не люблю хвастать своими познаниями. Предпочитаю считать себя хитрым и изворотливым. Хотя знаю много умных слов, я редко пользуюсь ими в разговоре… Впрочем, иногда все же пользуюсь. Иногда умные слова очень пригождаются.