И именно тогда она поцеловала меня сухими, деревянными губами – так целуются двенадцатилетние дети. Для меня с того дня мало что изменилось. Трудно усовершенствоваться в чем-то, если у тебя нет практики. Зато у Ли в то время практики было хоть отбавляй – в этом я не сомневаюсь.
Потом мы долго сидели молча, понимая, что больше уже не будем прежними друзьями; после нашего поцелуя что-то изменилось. Если это можно назвать поцелуем – мы сидели, прижимаясь друг к другу губами, секунды две, не больше.
К тому времени, как мы вернулись на пляж за телескопом, там уже собралась целая компания придурков из баскетбольной команды; они смотрели в телескоп на парочку, которая обнималась чуть дальше на пляже. Быстро оглянувшись на карусель, я тогда еще подумал: интересно, что еще они видели. Когда я попросил вернуть телескоп, они меня обругали. Обзывали меня неудачником и умником. И еще пидором. Они перебрасывали телескоп друг другу, чтобы я его ловил. Потом они сказали Ли: зря она со мной связалась, ведь она может найти кого-нибудь получше. И она почему-то им поверила. Когда я, грустный и одинокий, возвращался домой с телескопом в руках, Ли осталась с теми парнями.
Уже тогда я сознавал свою роль в социальной иерархии. Прошло шесть лет, но в моем положении почти ничего не изменилось.
Ли уехала, те парни уехали. А я по-прежнему здесь, сижу на карусели совершенно один и выслеживаю какую-то недосягаемую девушку; она так же далека от меня, как девушка моей мечты.
Куин
Эстер – замечательная соседка. Была такой почти всегда. Она ни разу не сердилась на меня до того дня, когда я переставила продукты в ее кухонном шкафчике. Тогда она разозлилась на меня по-настоящему. То есть я хочу сказать, что у нее реально поехала крыша – мне так показалось. Кстати, я даже не переставляла ее продукты. Мне нужно было кое-что найти – сушеный укроп. Я хотела добавить его в свой попкорн для микроволновки. Немного соли, немного сахара, немного чеснока, немного сушеного укропа – и готово! Попкорн – одна из многих моих слабостей. Эстер была на занятиях, на вечерних занятиях по трудотерапии, а я пришла домой и собиралась посмотреть какую-то телепередачу.
У каждой из нас есть свой шкафчик для продуктов. Один шкафчик общий, для посуды, но запасы хранятся отдельно. Мой шкафчик под завязку забит всякой ерундой, чипсами и прочим, а по шкафчику Эстер сразу понятно, что она любит готовить и придерживается здорового образа жизни. У нее на полках стоят лапша с водорослями, семена базилика, сушеный укроп, арахисовая мука и даже смесь гарам-масала – понятия не имею, что это за фигня. А на завтрак она ест готовые хлопья.
Итак, я решила приготовить попкорн. Конечно, я могла бы ограничиться одной солью, но, зная, что у Эстер есть все необходимое для моей особой заправки, я немного порылась в ее специях, крупах и остальном в поисках сушеного укропа. Мне показалось, что я потом все поставила на место, но Эстер, видимо, так не считала. Когда она пришла домой, я смотрела телевизор и ела попкорн. Звук мы по вечерам всегда прикручиваем, чтобы не побеспокоить миссис Бадни снизу. Стоит сделать звук телевизора чуть-чуть погромче, как она начинает стучать нам в пол шваброй. Живо представляю, как она стоит посреди комнаты в платке на своей круглой голове, с белым рыхлым лицом, и дрожит от ненависти.
В тот день телевизор работал так тихо, что я сама почти ничего не слышала. Эстер вернулась в хорошем настроении, но все изменилось, когда она полезла в свой кухонный шкафчик за зерновыми хлопьями.
– Куин! – позвала она тоном Ганнибала Лектера в «Молчании ягнят», когда тот говорил: «Здравствуй, Кларисса…» Потом она влетела в гостиную и выключила телевизор.
– Эй, ты что? – возмутилась я. – Я же смотрю!
Эстер бросила пульт в клетчатое кресло.
– Поди сюда, пожалуйста, – попросила она и тут же, не дожидаясь моего ответа, вышла из гостиной.
Я отложила попкорн и побрела за ней на кухню. Ее шкафчик был приоткрыт. Мне вовсе не показалось, что на полке беспорядок. По-моему, все стояло на своих местах. Укроп стоял там, где ему и положено быть, – между петрушкой и фенхелем. Она расставляет специи в алфавитном порядке.
– Ты трогала мою еду? – спросила Эстер, и голос у нее странно дрожал – раньше я ни разу не слышала, чтобы у нее дрожал голос.
– Отсыпала немножко сушеного укропа, – ответила я. – Извини, Эстер, – добавила я, заметив, как она расстроилась. Я еще больше удивилась, потому что обычно Эстер на меня не обижалась. – Я куплю тебе еще, – обещала я, когда она покраснела как маков цвет, мне даже показалось: у нее из ушей вот-вот пойдет дым, как пар из паровоза. Она все больше злилась.
Подойдя к открытому шкафчику, Эстер крикнула:
– Сушеный укроп стоит здесь! – Она приподняла банку с укропом и с грохотом поставила точно на то место, где я ее оставила. – А арахисовая мука – здесь! – Она так же приподняла и плюхнула на место пакет муки – часть муки высыпалась на полку и на пол.
Поскольку я не трогала арахисовую муку, я хотела обидеться и сказать Эстер, что не прикасалась к муке. Но потом я поняла, что все разговоры сейчас бессмысленны.
– Вот смотри, что ты наделала, – продолжала Эстер. – Смотри, что ты наделала, Куин. Посмотри, какой беспорядок!
Она имела в виду дорожки муки на полке. Вдруг она опрометью выбежала из кухни, а мне пришлось убирать за ней. Убирать, хотя беспорядок был ее рук делом!
«Век живи – век учись», – твердила я себе и на следующий день купила себе отдельную банку сушеного укропа, будь он неладен.
Я возвращаюсь домой из кофейни; иду по обшарпанному коридору к нашей квартире. В коридоре постелено старое, протертое и оборванное, ковровое покрытие. Практичный рыжеватый цвет маскирует грязь и другую дрянь, которую мы приносим на подошвах обуви. Стены облупились. Одна лампочка перегорела, поэтому в коридоре полумрак.
Здесь тоскливо. На подступах к нашему дому не грязно и не опасно, а просто тоскливо. Все старое. Очень старое. Как полотенце, которым уже невозможно вытираться. Коридоры не мешает заново покрасить, настелить новое покрытие. Проявить хотя бы видимость заботы. Хотя, по контрасту с убогим коридором, наша с Эстер квартира кажется особенно уютной. Там приятно и тепло.
Вставляя ключ в замок и поворачивая ручку, я очень надеюсь, что Эстер уже вернулась домой. Представляю, как она готовит ужин в любимом свитере с застежкой на спине и джинсах. Запахи, которые приветствуют меня, восхитительны и божественны. Либо включен телевизор – кулинарный канал, либо проигрыватель, и из трех супердорогих динамиков льется акустический фолк, а Эстер подпевает, и ее легато и диапазон голоса гораздо лучше, чем тот, что льется из проигрывателя, хотя той певице платят за то, что она поет.
Если радиатор не включен на полную мощность, Эстер встретит меня у двери с моей вытертой флисовой курткой и тапочками. Потому что это Эстер. Святая Эстер. Такая соседка, которая встречает у двери, готовит ужин, а по воскресеньям приносит мне кофе и бейглы, даже если я ее не прошу.
Но Эстер нет, и я весьма обескуражена, чтобы не сказать большего.
Без Эстер мне самой приходится искать свою флиску. Потом я нахожу тапочки. Включаю проигрыватель.
Роюсь в холодильнике в поисках съестного; останавливаюсь на замороженной пицце, в которой много жира и куриного мяса «механической обвалки». Я не отличаюсь здоровыми пристрастиями в еде, скорее наоборот. Обожаю жирную пищу – и мороженое. Это своего рода бунт, естественно, способ отомстить матери. Мать все детство кормила меня курицей в сухарях, запеканками и тушеными замороженными овощами, которые быстро остывали на тарелке: горошком, кукурузой, резаной зеленой фасолью. Мне запрещалось вставать из-за стола, пока я все не съем. И не важно, сколько мне было лет – восемь или восемнадцать.
Первым делом, вселившись к Эстер, я бросилась в магазин и скупила все то, что мать никогда не разрешала мне есть. Еда стала моей Декларацией независимости: отныне я сама себе хозяйка! Эстер выделила мне кухонный шкафчик и полку в холодильнике. Свой шкафчик я тут же набила чипсами и печеньем «Орео». А в морозилке у меня столько готовых пицц, что ими можно накормить целую футбольную команду.
Конечно, иногда Эстер намекала мне, что я питаюсь неправильно. Эстер отлично готовит, лучше всех, кого я знаю. Даже цветная капуста и спаржа получаются у нее вкусными – восхитительными, пальчики оближешь! Она ищет рецепты в Интернете; она читает кулинарные блоги. Ну а я? Я не готовлю. Сейчас, когда Эстер нет, некому готовить для меня. Поэтому я нахожу противень и сбрызгиваю его растительным маслом.
Пока запекается пицца, я захожу в комнату Эстер. Там темно, и я включаю настольную лампу, которая стоит на краю ее письменного стола. Комната оживает. Понимаю, что рыбка Эстер, далматинская моллинезия, умирает с голоду. Смотрю в ее черные глазки-бусинки, и мне кажется, будто она просит: «Накорми меня». Засыпаю в аквариум пригоршню корма и начинаю наугад вытягивать ящики письменного стола и комода. Вчера я осматривалась с чисто ознакомительными целями, но сейчас начинаю поиски всерьез. Полный обыск. Без всяких барьеров. Я пришла не для того, чтобы что-нибудь выудить (простите за невольный каламбур). Мне нужны сведения.
Вытаскивая наугад бумаги из ящиков, я вдруг понимаю, что у нас с рыбкой есть кое-что общее: Эстер нас обеих бросила. Бросила на произвол судьбы, оставила на смерть.
В основном мне попадается всякая ерунда. Меню из ресторанов. Эссе по приспособительной реакции и еще одно – по диспраксии. Заметки по кинестезии, где попадаются такие словосочетания, как «зрительно-моторная координация» и «сенсорные ощущения». Они записаны на листках отрывного блокнота почерком Эстер. Поздравительная открытка от ее двоюродной тетки Люсиль. Стихи церковного гимна. Клейкие листочки с напоминаниями: «Забрать вещи из химчистки» и «Купить молока». Случайный телефонный номер. Коробка контактных линз, цветных контактных линз – найдя ее, я замираю на месте. Потом внимательно осматриваю содержимое. Линзы голубые, ярко-голубые, как написано на коробке. Я представляю себе ангельское личико Эстер, с одним карим глазом и одним голубым. Разные глаза – явное доказательство ее непохожести на других, ее избранности.