ый шар, который она то и дело поглаживает ладонями. На ней нечто длинное вроде туники, раздутое в центре; видимо, свободное платье должно скрадывать протуберанец. Ребенок! У миссис Хаккет будет ребенок, причем скоро. Почему-то, увидев ее живот, я улыбаюсь, хотя она смотрит на меня неодобрительно, скрестив руки и поджав губы.
– Я всем говорила: не может быть! Я говорила, что не поверю, пока не увижу собственными глазами. А оказывается, ты в самом деле здесь. – Она протягивает ко мне руки, и я с вымученной улыбкой отвечаю:
– Ну да, вот он я, во плоти.
– Почему, Алекс? – со страдальческим видом спрашивает она. – Почему? Почему ты отказался от стипендии?
Я пожимаю плечами:
– Наверное, я просто домосед. Не могу уезжать далеко от дома.
Мои слова – и правда, и неправда. В нашем городке все знают, почему я никуда не уехал, хотя никому не хочется говорить об этом вслух.
– Как твой отец? – спрашивает миссис Хаккет.
– Нормально, – отвечаю я.
Она вздыхает.
– Раньше ты, бывало, все время приходил сюда. – Она обводит рукой библиотеку.
Так и есть. Прежде я целыми днями торчал в библиотеке и рылся на полках; передо мной на столе высились башни книг по астрономии. Я читал их до позднего вечера, пока библиотекари меня не выгоняли. Небо завораживало меня с самого детства; я мечтал о небе еще до того, как научился читать. Когда-то давно, когда отец еще мог себе это позволить, он купил мне телескоп. Я уже почти не помню, когда это было. А в телескоп я не смотрел с той самой ночи, когда мы с Ли Форни целовались на пляже. Меньше всего мне хочется вспоминать, что мои мечты уплывают в космос с облаками межзвездной пыли и туманностей. Вот чем я хотел заниматься, когда вырасту… Я хотел стать астрономом или, если не получится, строить авиационно-космическую технику. Космические корабли и самолеты. Изучать Вселенную, искать внеземные цивилизации, доказывать то, что я интуитивно знал с самого детства: мы не одни. Вот чем я хотел заниматься, а не работать целый день в кафе Придди, убирая со столов грязную посуду. Мог ли я представить, чем все закончится? Где-то дома валяется письмо, которое я иногда перечитываю, чтобы напомнить себе, что это не выдумка. Мне в самом деле предложили стипендию в Мичиганском университете, от которой я был вынужден отказаться. Через два дня после того, как пришло письмо, отец так напился, что его экстренно увезли в больницу с алкогольным отравлением. По-моему, мы до сих пор расплачиваемся за то его лечение. После долгих переговоров с экономическим отделом больницы мне удалось уладить дело с беспроцентным кредитом.
Я смотрю куда-то вдаль, на корешки книг, выстроившихся в ряд, а миссис Хаккет продолжает:
– Давно тебя здесь не видела.
– Я все время занят, – отвечаю я.
– Работаешь? – спрашивает она.
– Работаю, – киваю и спешу сменить тему, показывая на ее большой круглый живот: – Мальчик или девочка?
Все, что угодно, лишь бы она перестала напоминать мне о том, как я не оправдал ее ожиданий… Она отвечает, что внутри круглого шара девочка. Имя ей уже придумали: Элоди. Элоди Мэри Хаккет.
Я говорю, что имя мне нравится. Она спрашивает, не хочу ли я потрогать живот, но я отказываюсь.
Потом ухожу, не в силах вынести ее разочарования.
В центр городка я возвращаюсь той же дорогой. Думаю только о том, как выйду на берег озера и, как всегда, отправлюсь домой. Почти пять часов; скоро стемнеет. Отец, скорее всего, проголодался и гадает, куда это я запропастился и почему не готовлю ужин. Сегодня у нас макароны с сыром в томатном соусе (из банки) и консервированная кукуруза. Шеф-повар в нашей семье обычно я. Возможно, я разогрею немного колбасы и добавлю ее к макаронам. Правда, тут мои мысли принимают другой оборот.
Срезаю путь по Главной улице, мимо дома Ингрид и кафе, хочу скорее выйти на берег озера. Я думаю о Перл – может, она придет туда, чтобы искупаться. Если она окажется там и снова улыбнется, мне, возможно, удастся помахать ей в ответ, а не обделаться в буквальном смысле слова. Вдруг я слышу, как хлопает сетчатая дверь. На крыльцо синего домика выходит доктор Джошуа Джайлс собственной персоной.
Он запирает свой кабинет на ночь.
На нем пальто и перчатки, под мышкой кожаная сумка.
Прием окончен; последние пациенты ушли, и доктор Джайлс направляется домой. Улица пустынна. Почти все магазины закрылись на ночь, хотя машины снуют туда-сюда. Едут медленно, останавливаются на бессветофорных перекрестках, где есть только знак «Уступи дорогу». В квартале отсюда какая-то женщина выгуливает собаку, маленькую, вроде терьера; перед тем как перейти улицу, она берет ее под мышку и пропускает проезжающую машину. Появляются первые звезды: сначала Сириус, самая яркая звезда на ночном небе. Я останавливаюсь на углу и задираю голову. Слышу, как через наш городок проезжает поезд. Доктор Джайлс идет домой.
Все понятно, и все логично.
Однако совсем непонятно, почему я следую за ним.
«Любовь моя, я многое забываю. Но кое-что запомню навсегда: твой голос, твою улыбку, твои глаза. Твой запах, то ощущение, когда твои руки впервые коснулись моих рук.
Я не напрашивалась. Тебе следовало уйти, ведь и я об этом просила. Я так и сказала: уходи. Но ты по-прежнему здесь, ты рядом, и я больше ничего не могу поделать. Ты здесь, а уйти пришлось мне. Иногда я гадаю, вспоминаешь ли ты меня. Ты помнишь меня?
С любовью,Э. В.».
Куин
Мать постоянно поучала меня, и несколько ее уроков я запомнила на всю жизнь. «Не выдавливай прыщи, останутся шрамы». И еще: «Пользуйся зубной нитью, иначе к тридцати пяти потеряешь зубы». Да-да, она в самом деле считала, что кариес и гингивит влекут за собой потерю зубов. Кроме того, она пугала меня дурным запахом изо рта; по ее словам, он способен оттолкнуть молодых людей. Неужели я хочу остаться старой девой? Такие разговоры мать вела со мной, стоя у двери ванной в нашем пригородном доме и следя, чтобы я не забывала пользоваться зубной нитью. Мне было лет двенадцать, а она уже представляла меня старой девой, которая живет с тысячей кошек.
Но один урок выделялся из остальных. В виде исключения она тогда дала мне хороший совет. Мне было пятнадцать, и я поссорилась со своей лучшей подругой Кэрри, с которой мы дружили одиннадцать лет. Мы поссорились по самой банальной причине: из-за парня. Я собралась пригласить одного футболиста на танцы по случаю нашего перехода в старшую школу, но оказалось, что Кэрри пригласила его первой. «Кто не успел, тот опоздал», – сказала мне Кэрри, и именно тогда я решила, что нашей дружбе конец. Мне хотелось наорать на нее, отругать ее публично, затеять неприличную драку прямо в школьном коридоре, выдрать ей волосы. Я жалела, что не могу по желанию выпускать когти, как кошка; очень хотелось выцарапать ей глаза на глазах у толпы подростков, которые делали бы ставки на победителя и подзадоривали нас.
Но мать мудро предупредила меня: это ничему не поможет. Подумав, я поняла, что она права. Начать с того, что Кэрри была выше ростом и сильнее. Она играла в баскетбол и волейбол. Наверное, если бы мы подрались, она бы меня отлупила, поэтому я решила не давать ей такой возможности. Потом мама предложила мне написать Кэрри письмо. Письмо бывшей подруге.
– Излей свои чувства на бумаге. Подробно запиши все, что ты испытываешь, – посоветовала она и добавила: – Только не отправляй письмо по почте. Не отдавай его ей. Храни у себя. Вот увидишь: как только ты выразишь свои чувства на бумаге, ты сможешь жить дальше. Ты справишься со своими эмоциями и сумеешь обдумать ситуацию. Ты обретешь покой.
И она оказалась права. Я написала не одно письмо, а несколько. Я ругала Кэрри последними словами на линованных тетрадных листках. Письма я писала любимой гелевой ручкой. В своих письмах я отчитывала Кэрри. Хватала ее и уводила в сторону, где ругала без посторонних. Я признавалась ей, что ненавижу ее. Писала, что желаю ей смерти.
Конечно, я не отправляла Кэрри своих писем. Я писала их и выбрасывала. И в конце концов мне действительно стало легче. Я обрела покой.
Вскоре я нашла и новых подруг, хотя и не таких близких, какой когда-то была Кэрри.
Так было до того дня, когда я познакомилась с Эстер.
И вот я сижу на полу в комнате Эстер, ем горячую пиццу, подбирая пальцами моцареллу, а думаю вот о чем: наверное, примерно то же испытывала и Эстер, когда писала человеку, к которому обращалась словами «Любовь моя». Таково было ее намерение, она хотела излить чувства на бумаге, чтобы ей стало легче обрести покой после того, как кто-то разбил ей сердце.
Она не собиралась отсылать эти письма.
Порывшись еще в нескольких ящиках, в обувных коробках, в чулане и под кроватью, я опускаю руки. В списке моих находок – коробка с контактными линзами, распечатки лекций о потере и горе, фото на паспорт, прошение о смене имени… Мои находки вызывают больше вопросов, чем ответов. Главный из них: кто же такая Эстер на самом деле?!
Я подавлена, и это еще мягко сказано. В голову лезут разные мысли: Эстер, она же Джейн, получила паспорт и уехала за границу. А может быть, Эстер, она же Джейн, сейчас где-то прячется. Она настолько охвачена горем, что у нее просто нет сил вернуться домой. Странно сознавать, что Эстер настолько плохо – а я ничего не замечала. Разыскиваю визитку психотерапевта и набираю номер, напечатанный на лицевой стороне. Пропускаю пять гудков, но он не отвечает. Меня переключают на автоответчик, и я оставляю сообщение, в котором делюсь своими тревогами.
– Моя соседка Эстер Вон исчезла, – сообщаю я. Далее объясняю, что нашла его визитку в ее вещах. Может быть, он знает, где она? В глубине души я надеюсь: может быть, Эстер сказала психотерапевту, куда собирается уехать, где хочет спрятаться. Если она решила поехать за границу, почему не взяла с собой телефон? А может быть, она даже объяснила ему, почему решила поискать другую соседку в «Ридере»? Почему хочет заменить меня рыжей Мег из Портейдж-Парк? Вдруг он знает. Может быть, Эстер сидела у него в тускло освещенном кабинете и рассказывала, какая я никудышная соседка. Я не всегда полностью вношу свою долю за квартиру, не люблю и не умею готовить. Съела ее сушеный укроп. Иногда психотерапевты даже поощряют своих пациентов начать жизнь заново, разорвать прежние связи. Может быть, это он посоветовал избавиться от меня, выкинуть меня на обочину? Велел ей уйти без сожаления, раз уж ее так раздражают мои лень и неряшливость. Возможно, он посоветовал ей, чтобы она не позволяла мне ее использовать?