ребенком.
Я вхожу в поисковую систему и вскоре узнаю, что мне можно предпринять. Заплатив тридцать четыре доллара, я получу право запросить свидетельства о рождении и смерти в отделе записи актов гражданского состояния штата Мичиган. Необходимо составить запрос, заплатить еще двенадцать баксов за доставку и ждать. У меня нет времени ждать. Ответы нужны мне сейчас, немедленно. Судя по тому, как там все устроено, мне, возможно, вообще не пришлют копии документов, о которых я попрошу; скорее всего, эти документы – конфиденциальная информация. Впрочем, мне не нужно свидетельство о рождении Женевьевы, зато ее свидетельство о смерти очень даже пригодится, поможет мне понять, почему ее гроб оказался пустым.
Пробую зайти с другой стороны. Пытаюсь найти следы заброшенного дома напротив, разыскать семью, которая в нем жила. К сожалению, дом забросили давно, еще до того, как возникли базы данных недвижимости «Зиллоу» и «Трулиа». Можно найти в Сети сведения о банкротствах, но только тех, которые произошли за последние несколько лет. Так, я нахожу дом на две семьи на западной окраине нашего городка, жалкую хибару на востоке и еще несколько домов между ними. Наверное, банкротство – веяние времени. Грустно; всех этих людей выгнали из домов, потому что они не платили по счетам.
Довольно скоро их ряды пополним и мы с отцом; будем стоять на каком-нибудь оживленном перекрестке, держа перед собой картонные плакаты: «Бездомные» и «Помогите». Мы будем благодарны, если нам подадут доллар-другой…
Пробую найти некролог Женевьевы – возможно, в нем упомянуты какие-нибудь родственники. И снова захожу в тупик. Ничего. Ноль. Ввожу ее имя и слово «некролог», потом проверяю правописание спелчекером. Добавляю название нашего крошечного городка, чтобы сузить поиск, но результатов все равно не найдено. Конечно, какие-то Женевьевы всплывают, но не те, которые мне нужны: женщина средних лет из Гамильтона (штат Огайо) и монахиня-доминиканка из Нэшвилла (штат Теннесси), которая скончалась в возрасте 82 лет. Это не моя Женевьева. Насколько я могу судить, некролога маленькой девочки нигде нет. Может быть, дело просто в том, что она умерла двадцать с лишним лет назад, а может, тут что-то другое.
Мимо проходит библиотекарь, и я прошу ее включить аппарат для чтения микропленок. Возможно, некролог двадцатилетней давности отыщется в архивах какой-нибудь местной газеты. Пожилая библиотекарь останавливается рядом со мной; у нее на шее, на золотой цепочке, висят бифокальные очки. Волосы легкие, как пух, и совершенно седые. Мне кажется, что старше ее я никого не видел. Бреду за ней по залу в дальний угол, где стоит аппарат для чтения микропленок. Навстречу нам попадаются две библиотекарши помоложе. Они, конечно, двигаются быстрее и ловчее управляются с техникой, чем старушка, к которой я обратился. Уныло думаю, что напрасно трачу время. И вдруг оказывается, что старушка именно тот человек, который мне нужен.
Прежде чем включить аппарат, она спрашивает:
– Ты что-то ищешь?
– Пожалуй, можно и так сказать, – отвечаю я.
– Какого рода сведения тебя интересуют? – доброжелательно спрашивает старушка. Она вовсе не любопытна. Хотя мне не очень хочется говорить, я все же признаюсь:
– Хочу побольше узнать о заброшенном старом доме на Лорел-авеню.
– Что именно ты хочешь узнать?! – Старушка замирает. Я понимаю, что привлек ее внимание, но пока сам не знаю, хорошо это или плохо. Как бы там ни было, понятия не имею, как читать микропленки на устройстве; без ее помощи мне все равно не обойтись.
– Просто интересуюсь, кто жил там раньше, – с небрежным видом говорю я, как будто речь идет о сущем пустяке. Но ее ответ переворачивает все вверх дном. И ее голос, и все поведение резко меняются. Она смотрит на меня, как будто я либо полный идиот, либо только что слез с дерева.
– Для этого тебе не нужны микропленки. – Она нагибается ко мне, и от резкого запаха ее лака для волос меня мутит. – Я и так могу тебе рассказать, кто жил в том доме. – Ее лицо так близко, что я вижу гнилые зубы, прозрачную, морщинистую кожу и, хотя я ожидаю очевидного, например, что она начнет туманно разглагольствовать о призраке Женевьевы, ее слова заставляют усомниться во всем, во что я когда-то верил.
Куин
«Любовь моя!
Ты отняла у меня моих родных и теперь должна понять, что чувствуешь, когда теряешь любимых. Мне пришлось уйти из-за тебя. Хочу убедиться, что ты все узнаешь. Мне говорили, что я плохая девочка и именно поэтому не могу остаться. Но мы обе знаем, что это неправда.
Та девушка ни в чем не виновата. Во всем виновата ты. Хотелось бы сказать: мне жаль, что она ушла, но мне не жаль. Это было необходимо. Все было просто, проще некуда, раз – и готово: подменить муку, пока ты была на работе. Очень рекомендую поменять замок на двери, моя дорогая. Нехорошо, если посторонние рыщут у тебя дома, пока тебя нет.
А как я веселилась, наблюдая за вами! Ты насыпала муку в миску и скормила своей бедной, ничего не подозревающей соседке. Она схватилась за горло, ее вырвало – ситуация стремительно вышла из-под контроля. Все прошло даже лучше, чем мне представлялось. Да, это было забавно. Очень забавно! Мне пришлось ждать несколько дней, пока ты приготовила что-то не с той мукой, но ожидание того стоило. Я получила настоящее наслаждение, наблюдая за сценой, которая разыгрывалась у меня перед глазами. Все было словно в пьесе, которую я написала сама. Превосходно, идеально.
К несчастью, пришлось забрать у твоей соседки „Эпипен“.
А ведь он бы ей так пригодился, правда? Теперь он мой.
Знаешь, ведь это ты виновата в том, что я вернулась. Ты сама меня нашла. Могла бы просто оставить меня в покое.
Если бы не ты, мне бы ни за что не узнать, что я уже умерла. Видела бы ты меня сейчас, милая Эстер! Видела бы ты, какая я стала!
Я уже давно за тобой наблюдаю; успела изучить твои привычки, твои манеры, твой распорядок дня. Я следила за тобой и знаю, где ты работаешь, где учишься. Знаю, какие поручения ты выполняешь. А ты меня видела? Ты знала, что я рядом?
Я делаю покупки там же, где и ты, и одеваюсь так же, как ты. У меня такие же туфли, такое же пальто, такие же волосы. Это оказалось нетрудно. Когда-то ты была единственной Эстер Вон, но теперь я тоже Эстер.
Ты думала, что можно сменить имя, можно просто исчезнуть. Можно заплатить мне, чтобы я уехала. Какая ты наивная!
Ты всегда была ее любимицей, но, если я стану тобой, может быть, она меня тоже полюбит.
С любовью,Э. В.».
Алекс
Я бегу изо всех сил, не чувствуя под собой ног. Я вообще ничего не чувствую.
Поднявшись на крыльцо, я молочу в дверь кулаками – раз, и другой, и третий. Металлическая рама сотрясается от моих ударов.
Она открывает дверь и смотрит на меня с озадаченным видом; волосы зачесаны назад, маленькие руки сложены на животе.
– Алекс! – говорит она, одновременно спрашивая и утверждая. Я вхожу и затворяю за собой дверь. – Вид у тебя такой, словно ты увидел привидение. С тобой все в порядке?
Я не могу ответить. У меня нет слов. С трудом пытаюсь отдышаться. Ингрид, шаркая, идет из прихожей в гостиную, а оттуда – на кухню. Я слышу, как она шаркает, но не могу произнести ни слова – мне не хватает воздуха. Сгибаюсь пополам, кладу потные ладони на колени, а когда это не помогает, сажусь на корточки.
– Принести тебе воды? – спрашивает Ингрид издали. Не успев ответить, я слышу, как она открывает кран на кухне и наливает воду в стакан; потом о стекло звякают кубики льда. На улице кричат чайки, перекрывая рокот мотора, – по тихой улице проезжает грузовик. На повороте он притормаживает, визжат покрышки.
«Дыши, – приказываю себе я. – Дыши!»
– Сегодня я тебя не ждала! – кричит Ингрид из кухни. – Если бы предупредил меня заранее, я бы что-нибудь испекла. Банановый кекс или…
Она говорит и говорит, но я не слышу ни слова, потому что в голове у меня слова старой библиотекарши, сенсационные и совершенно неожиданные. «Раньше там жила Ингрид Добе, – сказала она, и я застыл, разинув рот. – Это был ее дом. По мужу ее фамилия Вон… ты не знал? А после его смерти она снова взяла девичью фамилию, Добе. По-моему, Добе – голландская фамилия. Конечно, никто не говорит о том, что раньше дом принадлежал Ингрид. Там ведь такая трагедия случилась. Ты слышал о ее дочке Женевьеве?» Старушка еще что-то говорит, а я уже бегу со всех ног. Оказывается, всякий раз, сидя в кафе и глядя в окно, Перл смотрела вовсе не на дом доктора Джайлса.
– Я не голоден. – Вот и все, что мне удается ответить Ингрид. Заставляю себя выпрямиться и плетусь на кухню, с трудом переставляя ноги. Чтобы не упасть, держусь рукой за стену. Перед глазами у меня все плывет. Очень хочется встать на голову, чтобы кровь прилила к мозгам. Голова кружится, мне трудно дышать. А Ингрид как будто ничего не замечает.
Я делаю еще несколько шагов; она выключает воду, в доме становится тихо. И вдруг я слышу, как она мурлычет песенку, простую, незамысловатую песенку – я уже слышал ее раньше.
Еще день или два назад я бы сказал, что не знаю этой песенки, но теперь все изменилось: эту колыбельную я узнаю где угодно.
– «Спи, малышка, не плачь», – говорю я, остановившись на пороге кухни и глядя Ингрид в глаза. Она держит в руках стакан с водой для меня. Я произношу слова, но не пою их. Голос у меня дрожит, хотя я и пытаюсь унять дрожь, держаться прямо. Напоминаю себе испуганного кота, который выгибает спину, чтобы казаться больше.
– Ты знаешь эту песенку? – спрашивает Ингрид с довольной улыбкой, а когда молча, уныло киваю – я устал, мне страшно и я уже ничего не понимаю, – она признается: – Я пела ее своим дочкам, когда они были маленькие, – и, не пропустив ни такта, продолжает: «Спи, усни, моя малышка»…
А я вижу перед собой Перл, которая прижимает к груди старую тряпичную куклу и покачивается вперед и назад на старых половицах в старом доме. В старом доме Ингрид…