Еще и Василич! Надеюсь, он не заметит такую маленькую меня. Может, сначала сходить туда на разведку днем? Это будет как черновик. Нет, шпаргалка! Я пойду преодолевать страх по шпаргалке!
Странно как-то. Я же люблю Олега? Да? Значит, не должна ничего бояться. И придумывать то, что будет, тоже не должна. Разве что обдумать ему новое задание. При мысли об этом на меня неожиданно набросилось незнакомое мстительное чувство. Придумаю ему что-то такое же противное!
Хочу, например, чтобы он как-нибудь смешно переоделся. Может, в девчонку? И пусть пройдется по улице. И днем. Вот это класс!
Хотя жалко его. Если он любит меня так же, как я его, он ведь не сможет отказаться? И тогда всё будут показывать на него пальцем.
Нет, нужно что-то другое…
В стекло стукнул мелкий камушек.
Я подошла к окну. Это был тот парень, щуплый, с речки. Привстал в седле своего покоцанного велика и ржет. Небось мечтает, что я с ним купаться поеду. Ну-ну. Мечтать не вредно!
– Чего тебе?
– Пошли на речку! Чего дома сидишь?
– Хочу и сижу.
– Не пускают?
– Кого не пускают? Меня?
– А чего тогда не едешь?
– Да поехали!
И мы рванули в сторону речки.
– Слушай, Санёк! Ты же тут всё знаешь?
– Ну.
– А от моего дома до кладбища далеко?
– До кладбища? Ну ты даешь! Да нет, близко. На велике – минут десять.
– А пешком?
– А зачем пешком? Велик же есть!
– Ну просто! Сколько пешком получится?
– Да за полчаса дойти можно. А для старушки – час, не меньше.
Если сложить показания Санька с бабушкиными, получается, минут за сорок точно должна дойти. Если только не заблужусь. Я так явно представила себе, как теряюсь в темноте, что аж зажмурилась на секунду.
Мы приехали на бережок, расстелили полотенца. Я легла на спину. Рядом рухнул Санёк.
– Классные облака сегодня! Я люблю, когда облака!
Я даже удивилась. Вроде весь такой серьезный парень, и тут – облака!
– И я люблю.
– Смотри, жираф! И утка за ним!
– Не утка, а собака!
– Утка!
– Ты не с той стороны смотришь! Собака это!
– Да ну! И с той стороны – утка!
– Да собака! Ой. Хвост отвалился… Ну вот…
Мы еще долго валялись, искали на небе уток и собак. Потом вдруг замерзли и поехали домой. Вечер же. Ужинать пора. Солнце заходит.
Никогда еще я так не ждала захода солнца. В июле темнеет поздно. Настоящая темнота – это когда становится тревожно. И когда всё время кажется, что в комнате кто-то сидит, и второй такой же страшный заглядывает в окно. И на чердаке – ну точно, кто-то влез через маленькое окошко и теперь ходит прямо над головой большими ногами. Каждый вечер перед сном становится страшно, зябко и бессонно. И то ли кто-то стучится в ворота, то ли твое собственное сердце пытается пробить в тебе дыру. А потом – внезапное глубокое погружение – и уже до утра, до веселых солнечных зайчиков.
Страх побеждает сон, а любовь побеждает страх. Я прямо на глазах становилась мудрой.
Но пора было выходить. Уже стемнело.
Бабушка в это время обычно смотрит на кухне телевизор. Двери все заперты до утра. Значит, надо выбираться через окно. Мой второй этаж исключался. На цыпочках я спустилась вниз, в одной руке кроссовки, в другой – телефон. Потихоньку, потихоньку… Так. Единственное окно, на которое бабушка не обратит внимания, – это маленькое окошко в козлятнике. Есть у нее в доме такое помещение, сырое и холодное. Когда-то в нем держали козу. Козы давно нет, один запах остался. Бр-р-р! Противное ощущение! Но выбора у меня не оставалось. Нельзя же из-за отвращения к козьему запаху забыть о своей любви. Это всё равно что променять прекрасный замок с башнями на кривенький замок из песка. Так что – вперед, только вперед, к новым победам, как говорит наш физрук Михаил Арташесович.
…Зачем я полезла в окно босиком? Вот ума палата! В результате приземлилась на кучу битых кирпичей. Не больно, скорее неприятно. И еще обидно, что я такая глупая.
Чтобы как-то себя подбодрить, решила придумать слоган к своему ночному приключению. Нет, «слабоумие и отвага» не подходит! Пусть будет «невидимость и удача». Очень хочется, чтобы меня никто не заметил.
В деревне было тихо. Тут вообще нет постоянного звукового фона. Зато если уж шум, то его будет слышно отовсюду: ругань там или дискотека. Вот и сейчас в самой тихой тишине на свете то и дело возникали резкие шумовые всплески: лай собаки, шелест проезжающей по шоссе машины, отдаленный свист.
Я шла вдоль дороги, и мне почти не было страшно. Непривычно – да. А так… Никто не попадался мне навстречу, да и дорога вполне сносно освещалась редкими фонарями. А я-то думала, придется освещать себе путь слабеньким фонариком из телефона!
Когда вышла из деревни, стало немного не по себе. Чтобы не привлекать внимания проезжающих машин, я спустилась прямо в поле и шла теперь низом, по неровной тропинке. Здесь видимость была похуже, но для невидимой тени это даже лучше.
Настоящий страх – маленький, скорее страшок, а не страх – закогтил во мне, когда тропинка твердо и окончательно повела меня в рощу. В черную, черную, черную рощу. «Нет! – подумала я. – Никогда!»
Не зайти в рощу было еще глупее, чем прыгать из окна босиком. Зайти в рощу было невозможно.
11
Я села прямо на тропинку, обхватила коленки руками и стала мрачно смотреть на темную рощу. Ну что в ней такого? Сколько раз я видела ее днем – обычные деревья, нормальные, здоровые и совсем не страшные. Бояться глупо. Надо идти. Вот вставай и иди. Встаю. Иду. Нет! Ни за что!
Сколько сейчас времени-то? Я нажала на экран телефона и тут поняла, где спасение: музыка! Ура! В наушниках будет безопаснее, чем в танке!
«Иди через лес, – велел телефон голосом Саши Васильева, – иди через ягоды, сосновые иголки к радуге на сердце…»
Я и пошла. Оказывается, ночная роща жуткая только снаружи. Изнутри она обычная, как днем. Ну, темная, конечно. Просто к ней глаза должны привыкнуть. И уши. Когда песня у меня в телефоне закончилась, я осмелела, вынула из уха наушник – и обнаружила, что роща дышит! Прямо как спящий человек, понимаете?! Она дышит совершенно как человек – глубоко и гулко!
Из-за этого, наверное, я не могла идти ровно и размеренно. Как будто я высадилась на другой планете и мне не хватает кислорода. Пару минут иду, потом минуту отдыхаю, прижавшись спиной к тонкому стволу. Подумав, я поставила песню заново. Пусть сегодня именно она будет со мной.
«А на зеленой траве, на зеленой траве не спрятать красные маки, не спрятать рисовые зерна. А на большой высоте летит самолет и посылает нам знаки, что дождь будет скоро!» – я сама не заметила, как начала подпевать, шагая по этой сумрачной, но совершенно обычной роще. Время от времени мелодия давала мне возможность вставлять еще одно слово – Олег. Получалось: «…что дождь будет скоро, Олег!»
Рощица кончилась, и с ее опушки стало видно кладбище. Оно было совсем близко, шагов сто вперед. Самые важные сто шагов по мокрой траве. Спать совсем расхотелось, мне уже не терпелось испытать себя по полной программе. Я побежала. При этом я орала, хотя и шепотом: «Сколько дорог ведет из дома домой – об этом лишь бог весть… Сколько камней легло вокруг нас, и вот опять кольцо… Сквозь сиреневый дым я вижу мир как он есть… Иногда я вижу твое лицо…» Мне уже не хотелось остановиться и отдохнуть, как будто я привыкла дышать на другой планете, стала здесь своей.
И вот оно, кладбище. Первые оградки могил и узкие проходы между ними. И ничегошеньки не видно – кладбище ночью не освещается. Саша Васильев пошел по четвертому или пятому кругу. Фонарик в телефоне то и дело что-то выхватывал из темноты – например, керамическую фотографию на памятнике.
Тут такие тропинки, что и днем можно заблудиться! А мне надо идти туда, вглубь. С другой стороны, кто сказал, что эти пять минут нельзя провести на краю кладбища? Вот здесь и останусь. Операция «Невидимая тень» продолжается.
Сначала я жмурилась, стараясь не читать имена на памятниках. Потом привыкла. Слева от меня лежал Сазонов Иван Антонович, справа – Круглова Прасковья Андреевна. Я подумала: «Вот, людей уже нет, а история продолжается», – потому что у Ивана Антоновича оградка была подновленная, красивая, с завитушками, у памятника стояла скамеечка для посетителей, рядом кормушка для птиц, по периметру высажены мелкие бархатцы. Домик – тьфу! – участок Прасковьи Андреевны был весь заросший, с железного креста на ее могилке облезла краска, в проплешинах показалась ржавчина. Ни скамеечки, ни кормушки. Сразу видно, кого помнят, к кому ходят, а кого уже забыли. Зато я подсчитала, что Прасковья Андреевна прожила 98 лет, а Иван Антонович – всего 49, то есть половину от ее жизни.
Мне стало одновременно и тревожно, как-то колюче изнутри, и при этом ужасно спокойно. Я поймала себя на этом и чуть не рассмеялась: не хватает еще здесь уснуть! Нет, правда, как тут спокой…
…Совсем близко, со стороны Ивана Антоновича, послышались шаги. Такие неспешные, хозяйские. Прошли и стихли. Я уже собиралась выдохнуть, как они снова послышались. При этом шаги явно приближались, сейчас в этом не было никакого сомнения. Мама! Бабушка!
Пять минут уже, наверное, прошли, но что-то подсказывало мне, что сейчас лучше не двигаться. Кто же там идет? Вспомнился Гоголь: может, мне, как Хоме Бруту, начертить на земле круг? Тогда оно пройдет и не заметит? А?
Из-за самой спины Ивана Антоновича раздался дребезжащий, но грозный голос:
– Кто там? Кто там есть? Чего надо?
А-а-а! Я стояла неподвижно и бесшумно, но напрочь забыла выключить фонарик. Ну, всё.
Я повернулась спиной к Ивану Антоновичу и Прасковье Андреевне и драпанула к роще! Бежала и слегка подвывала: «У-у-у! У-у-у!» Мне казалось, что существо гонится за мной. И чтобы спастись, нужно только перебежать эти десятки метров до первых деревьев.
Я вбежала в рощицу, как в дом родной. Вломилась, точнее говоря. И только там приостановилась. Снова вступали в действие законы другой планеты, нужно было дышать, как инопланетянин, и двигаться, как инопланетянин. Как это оно спросило: «Кто там есть? Чего надо?» Голос такой… царский! Да это же был сам хозяин кладбища! Стоп. Хозяин кладбища? Василич! Это наверняка тот самый строгий кладбищенский сторож!