В какую игру играют эти трое?
У кого спросить?
9
– Ты можешь есть побыстрее? Что ты копаешься?
Ну, началось. Всё как всегда. Монпэр с нами.
Вчера, когда я вернулся, он торчал на лестничной клетке.
– Ты где шатаешься? – с ходу набросился он на меня. – Почти полночь!
Его старой знакомой в квартире уже не было. Посуда помыта, в воздухе всё как было, никаких духов. Я испытал такое облегчение, что сразу без сил упал на кровать и уснул, не раздеваясь.
Утром мои сорок две минуты сократились до десяти, и я просто сварганил огромные сэндвичи со всем, что попалось под руку. Монпэр никак не отреагировал, только спросил:
– Мне показалось, ты кричал во сне. Тебе что-то приснилось?
Честно говоря, я ничего не помнил. Заснул, будто в черный колодец ухнул. Но, когда отец задал этот вопрос, мне ни с того ни с сего захотелось заплакать, как маленькому.
Я уже падал в этот черный колодец, когда еще в школу не ходил. Перестал видеть сны и каждое утро начинал со слез. Сижу, плачу, и так всё плохо, так холодно, и рукав фланелевой пижамки весь мокрый от слез и соплей, потому что я рукавом вытираю лицо, и всё время близко-близко вижу няшных жирафиков – такая у меня была пижамка. Я этих жирафиков и сейчас хорошо помню, от и до, могу нарисовать с закрытыми глазами. Я вообще из детства почти всё забыл, даже странно, но вот эти жирафики, наверное, никогда не сотрутся из памяти.
И отец тогда стал водить меня в какой-то кабинет… Стоп. А не Татьяна ли это была? Не ее ли голос тогда со мной разговаривал? Такой звонкий и одновременно мягкий… Я играл в машинки, а она со мной разговаривала, потом я делал какие-то упражнения, дышал, прыгал, сгибался во все стороны, и постепенно ко мне вернулись сны, а слезы ушли и с тех пор не возвращались. И вот на тебе, плакать захотелось…
– Слушай, – крикнул я отцу в прихожую, – а помнишь, ты меня в детстве водил на занятия? Когда я маленький был?
Тишина.
– Это не Татьяна тогда со мной занималась?
Опять тишина. И вот он, долгожданный ответ, который прольет свет на мои таинственные воспоминания и от которого мне станет легче:
– Влад! Я тебя отсюда вообще не слышу! Ты можешь есть побыстрее?! Мы опаздываем!
Бесполезно. Лучше смириться.
В школе на последнем уроке к нам пришел психолог. За всё время, пока я учусь в школе, он появлялся у нас всего пару раз. Мелькнет – и всё, сидит у себя в кабинете, ни во что не вмешивается. И хорошо, а то я не люблю, когда вмешиваются.
А тут, надо же, биологичка ему свой урок отдала. Сама сидит на последней парте, тетради проверяет.
А психолог весь такой оптимистичный, в приподнятом настроении, как тогда, когда с директором приходил меня поздравлять.
– Ребята! – говорит. – В нашей школе вместе с вами теперь будут учиться ваши ровесники с ограниченными возможностями!
Он сделал паузу, будто мы все должны были дружно закричать: «Ура! Как долго мы об этом мечтали!» Мы молчали. Тогда он продолжил:
– И в ваш класс со следующей недели придет такой ученик.
Он хотел еще что-то сказать, но его перебил Разорёнов, наш классный говорун:
– Зачем?
Психолог даже не понял:
– Что – зачем?
– Зачем он придет в наш класс? Такие разве могут нормально учиться?
– Ты чего?! – заорала Семенова. – Чего ты несешь, Разорёнов?!
– А что? – Теперь Разорёнов обращался уже не к одному психологу, а ко всем нам. – Придет такой, сядет, будет слюни в тетрадку пускать, ходить по классу, когда ему вздумается! Я знаю, мне мама рассказывала.
Семенова закатила глаза и покрутила пальцем у виска:
– Ты хоть знаешь, что такое инклюзия? Про равные возможности слышал?
– Я много о чем слышал, – гордо сообщил Разорёнов. – Только, когда он будет здесь учиться, мои равные возможности больше не будут такими равными!
– Ну ты совсем уже! – Семенова продолжала крутить пальцем у виска.
В классе начался бардак. Кто-то, как Семенова, принялся орать на Разорёнова, кто-то обходился одной мимикой: «Ну конечно, знаем мы ваши равные возможности!», кто-то равнодушно наблюдал. Вэл, как всегда, спал. Я попробовал тоже что-то выкрикнуть в сторону Семеновой, мол, она слишком наивна и не понимает, о чем рассуждает, но понял, что в таком гвалте никто никого не слышит. И я точно знал, что чувствует большинство моих одноклассников: нас всех подташнивало от одной мысли, что с нами в одном замкнутом помещении будет сидеть (или лежать, я не знаю) странное существо, может, даже опасное для общества, которое не сможет связать пары слов, будет здесь мычать и вопить… Мне было отвратительно и немного… да, страшно.
Одноклассники орали, как будто сейчас, прямо в эту минуту, принималось решение: пускать или не пускать его в класс. Ребята, не парьтесь, всё давно решили за вас!
Тут на последней парте на пол грохнулась пачка тетрадей. Все потянулись посмотреть, что там такое, и тут же затихли. Биологичка, совершенно красная, злая, как ядовитый осьминог из мультика, вставала из-за парты.
– Вы почему подняли такой крик? – возмутилась она. – Какие выражения! Какие мысли! Вы действительно такие дремучие или вам просто покричать захотелось?
– А что? – напыжился Разорёнов. – Что не так-то?
Биологичка глубоко вдохнула.
– Хорошо, – сказала она. – Возможно, тут моя вина как специалиста, что я вам плохо всё объяснила раньше. И я этим займусь обязательно и в ближайшее время. Потому что у вас в голове каша: кто-то что-то где-то сказал, а вы услышали. Ребята, ау! Нельзя составлять свое мнение о предмете на основе слухов! Просто нельзя! Но об этом потом. Сейчас вот что: насколько я понимаю, речь идет о новом ученике с нарушением двигательной активности. То есть это человек с сохранным интеллектом, но ограниченный в передвижении. Вы хоть знаете, сколько усилий он потратит, чтобы просто добраться до школы из соседнего дома? И ему будет при этом не просто тяжело, ему будет больно! Вот ты, Разорёнов, ты готов приложить чисто физическое усилие, чтобы ходить в школу?
– Не, я не готов! Я лучше дома посижу! – бодро ответил Разорёнов, и все заржали.
– Во-о-от. Чувствуешь разницу?
– Ну хорошо, – заметил Разорёнов. – Если у него такая тяга к знаниям, можно же дома учиться. Сейчас столько разных возможностей! Включил комп – и учись себе. Без усилий!
– Вот в этом, Разорёнов, – уже спокойно сказала биологичка, – твоя основная ошибка. Ты воспринимаешь новенького как отдельного человека. А идея как раз в том, чтобы воспринимать его как часть общества. А общество – это не отдельные люди, а все мы вместе. Есть такое понятие – «здоровье общества». Вот ты его как понимаешь?
– Ну как? – начал Разорёнов. – Все не пьют, не курят, занимаются спортом, книжки читают…
Все опять заржали.
– Всё так, – согласилась биологичка. – Но не это главное. Здоровье общества – общее состояние, при котором одни не унижают других, не хамят на ровном месте, не выстраивают пищевые цепочки, в которых старики, больные люди, дети оказываются в бесправном положении. Вы же понимаете, что это неправильно?
Все сразу загудели, засоглашались. Разорёнов молча кивал. Меня тоже задело. Ведь так действительно не должно быть!
– Поэтому людей с ограниченными возможностями нельзя отделять от общества. А наоборот, надо помогать им почувствовать себя, насколько это возможно, частью одного организма.
– Селезенкой! – выкрикнул Разорёнов. На этот раз никто не заржал. Вообще не смешно было.
Биологичка кивнула.
– Может быть, селезенкой. А может быть, сердцем. Мне как биологу такие аналогии понятны. Но каким бы органом вы себе ни представляли людей с ограниченными возможностями, главное понимать, что им нужно помогать. Придержать дверь, пропустить вперед – это самое простое. Потому что здоровое общество – такое, в котором, если с тобой что-то случится – не дай бог, конечно, – ты мог бы рассчитывать на помощь других людей.
Я подумал: ладно, пусть этот парень «с нарушением двигательной активности» приходит. Придержу ему дверь, если надо.
После звонка ко мне подошел Шурок:
– Слушай, ты можешь ту сцену поскорее смонтировать?
– В принципе, могу. Когда вы хотите?
– Сегодня к вечеру сможешь?
Я обалдел.
– Трудно, конечно, но ладно, попробую.
– Ты попробуй. Тогда и рассчитаемся.
10
Есть такая штука – распределительный щиток. Для квартиры он просто центр управления полетами. Если он в порядке – полет нормальный. В прошлом году во всем доме отключили свет, и люди в полной темноте при мерцании мобильников стекались к своим щиткам. Лица у всех были синие от света экранов. Если бы я не знал эти лица – ха-ха! – в лицо, мог бы запросто подумать, что началось нашествие зомби: кто в халате, кто в трениках, да еще свет этот…
Так вот сейчас в нашем щитке деловито копался парнишка в черной футболке. На ручке нашей двери висела его куртка, а внизу валялась сумка для инструментов с логотипом известной коммуникационной корпорации. Я как его увидел, сразу же начал приметы запоминать на всякий случай.
Отец сказал бы: звони мне. Но я решил сделать всё сам. Правда, не знал как. Поэтому я стал осторожно двигаться на парня.
– Эй! – вот и всё, что я смог ему сказать.
Он оторвался от ковыряния щитка, посмотрел прямо на меня.
– Ой, извините! – он сдернул куртку с дверной ручки.
И улыбнулся.
Я бестолково спросил:
– А что вы тут делаете?
– Соседи ваши интернет устанавливают. А вы? Не интересуетесь?
– Спасибо, у нас есть, – пробормотал я и просочился в квартиру.
А парень так и стоял с другой стороны с курткой в руках. Я приоткрыл дверь:
– Слушайте, если вам некуда куртку деть, вешайте обратно на нашу ручку.
– Да? – обрадовался парень. – Спасибо. А то правда не очень удобно.
Ну что, это же круто! Соседи устанавливают интернет! При предыдущей бабуле ничего такого не было.
Правда, размышлять о том, кому из соседей понадобилась глобальная сеть, мне было некогда. Я даже не стал обедать (хотя обед – святое дело), засел за комп монтировать ролик.