– Где он?! – я, кажется, закричал.
– Костя, Алексея сегодня прооперировали.
В сердце стало гулко, как внутри колокола.
– Он… Он жив? – спросил я, от страха изо всех сил вцепившись в подлокотники своего кресла. Мне казалось, что я весь скукожился до размеров грецкого ореха.
– Жив, конечно, жив! – воскликнула Инна и хрипло закашлялась.
Грецкий орех раскололся, и я снова стал собой. Я задышал.
– А когда сможет ходить?
– Пока ничего неизвестно, Костя.
Ее позвали, и она поспешила со мной попрощаться:
– Ему что-то передать?
– Нет, я попозже перезвоню, – сказал я, давясь от горлового спазма. – Хотя… Передайте ему, что они все улыбались.
Передо мной угасал экран, а в серванте стояла матрешка, которой я так долго доверял свои главные мечты. Всю мою жизнь она была моим личным хештегом #не_плачь, и я чувствовал, как она смотрит мне в спину своими нарисованными глазами, будто просит: «Поговори со мной!» Но я не мог говорить, потому что спазм в горле наконец сделал свое черное дело, и я заплакал. Было удивительно и ново, и очень, очень больно. Лицо всё сморщилось, как будто захотело вывернуться наизнанку, в голове поселился чужой и не подходящий ей по размеру туман. Я думал прекратить это и попытался стереть свои дурацкие слезы, но в итоге только размазал их по лицу безобразными звериными движениями. Я выл и сморкался одновременно, и мне не становилось легче, и хотелось еще больше выть, сморкаться и сдирать кожу с лица, выворачиваться наизнанку, некрасиво трястись и раскачиваться, чтобы перестать быть тем человеком, с которым могло произойти всё, что произошло со мной. Мне хотелось, чтобы кто-то сильный, молчаливый и нечеловеческий взял и погладил меня изнутри – мои мысли, мою сердечную боль, бешеную тревогу, то, что я помнил и не мог забыть, то, чем я жил и что не мог преодолеть.
Мне было мокро и плохо.
Но это было единственное, в чем я нуждался в конце этого дня, удивительного, огромного, счастливого, доброго и милосердного ко всем – лучшего дня моей жизни.
Краем глаза я ухватил экран своего компа. Четыре новых письма с хештегом #не_плачь! Я громко высморкался, глубоко вдохнул и вернулся к экрану. Нужно прочитать и ответить. Люди ждут.
Марина Григорьевна#бабушка
Господи, Господи, пожалуйста, помоги моему внуку! Сейчас, когда я говорю с Тобой, у меня нет сомнений, что Ты сделал его таким, лишил возможности ходить, потому что имеешь на него особые планы. Так бывает не всегда, и Ты знаешь, какими сомнениями я бываю охвачена, как часто у меня опускаются руки и я задаю Тебе вопросы: «Почему именно мой внук? За что? За какие грехи?»
Это Костя думает, что я всё понимаю, что я старая и мудрая, как индеец. Ничего я не понимаю. Почему так получилось, что мой внук оказался в инвалидной коляске и – давайте без иллюзий – никогда не встанет на ноги? Почему моя дочь бросила детей и ушла из дома, даже не сказав, где она теперь и с кем? Ей всегда было тяжело, это правда, я ее жалела, а чего же не пожалеть, если она так мучается. Но мальчишек мне жалко сильнее. Они-то ни в чем не виноваты. «Я больше не могу, у меня тоже должна быть своя жизнь», – так она сказала. Почему мой зять, который так жестоко разделил детей, потерял всякий интерес к Костику? А он ведь умница, мой Костик, святой ребенок, светлый, добрый, великодушный… О таком сыне только мечтать! У него было бы прекрасное будущее, если бы не эта коляска, будь она проклята! Почему мой зять этого не видит? «Двоих не потяну морально, пусть хоть у одного будет нормальная жизнь», – так он сказал. Я тогда решила: у второго тоже будет нормальная жизнь, мой дорогой зять! У него прекрасная будет жизнь! И он будет счастливым человеком! Вот так. Голова у него светлая, а остальное как-нибудь преодолеем. Но главное – он умеет радоваться. А кто умеет радоваться, тот делится. Почему они не научились радоваться, моя дочь и ее муж? Почему они выбрали «свою жизнь», хотя ясно же, что их новая жизнь – далеко не своя, чужая? Это как вообще: пойду найду себе новых детей! А эти что, не свои? Бракованные они, что ли? Ладно муж, но дети? Поймет потом, а будет поздно. И еще я тогда решила: мы с Костиком будем радоваться каждому дню, каждому человеку, любому обстоятельству. Вот это я называю своей жизнью – когда целы все нити, связывающие тебя с другими, и когда эти нити не висят просто так, медленно истлевая от времени и бездействия. Мы счастливы, я и Костя. И двери наши открыты. Единственное, что меня волнует: мы никогда не говорили об этом, но Костя совершенно точно мучается от тысячи безобразных «почему». От тех же самых. И я ничем не могу ему помочь. Я сама, наверное, никогда не смогу понять, почему всё так получилось…
И я прошу Тебя, Господи, помоги моему внуку не зажалеть себя до полного бессилия. Я же вижу, что ему нравится жить – есть, готовить, разговаривать, учиться, наблюдать. Он часто чувствует себя счастливым. Пусть это останется с ним, Господи, пожалуйста, пусть он не будет считать себя несчастненьким, ни на что не годным, пусть он найдет себя и научится жить без подпорок, пусть так будет, помоги ему, пожалуйста…
Юля#хорошие_и_плохие
1
А если я вообще сейчас умру и буду лежать вся в цветах, красивая, как Джульетта? Он хотя бы тогда начнет раскаиваться? Посмотрит на меня, увидит, что на самом деле я была лучшая, и подумает: «Какой же я был дурак!» И Алиску свою бросит. Она, конечно, тоже явится на мои похороны. А он ее прямо тут же и бросит. Поймет, что второй такой девушки, как я, уже не встретит, и навсегда останется один. Люди будут шептаться за его спиной: «Вы знаете, в юности он потерял свою любовь… Видите эту седую прядь? С тех пор он одинок». И будут его жалеть.
Стоп. Вообще-то это меня нужно жалеть. И это у меня может появиться седая прядь от переживаний.
Головой-то я понимаю, что он гад из гадов. Но ничего не могу поделать. Вижу его и становлюсь не собой. И сразу начинаю смотреть на себя его глазами: какая я уродливая, неловкая, скучная. Всё понятно и окончательно: разве ТАКОЕ можно полюбить?
Хорошо, что на следующей неделе уже каникулы. Можно будет спрятаться. Поеду в деревню, наверное. Мама говорит, в этом году из-за переезда вряд ли будут деньги на море. Ну и ладно. Мне сейчас везде одинаково противно. Главное, чтобы об этом никто не догадался. А то начнется: «Давай поговорим. Не молчи. Расскажи мне о своих проблемах», – мамуля в последнее время играет со мной в психолога. Постоянно читает книжки о том, как сделать меня счастливой, как дать мне свободно развиваться и не вторгаться на мою территорию. Читает и смотрит на меня такими глазами, как будто я перед ней голая и в аквариуме. Наблюдает.
Раньше с ней здорово было поболтать о чем-нибудь. Особенно перед самым сном. Мама приходила ко мне, садилась на край кровати или ложилась рядом и о чем-нибудь рассказывала. Какую-нибудь смешную историю из своей жизни. Или из моего детства – я это просто обожала, я же ничего уже не помню.
А потом мама решила, что теперь я подросток и со мной надо обращаться по-новому. Типа давать мне личное пространство и всё такое. И папе запрещает вторгаться. Теперь я вся в этом личном пространстве – никто и спокойной ночи не пожелает ребенку!
У меня в голове всё смешалось. Мне кажется, что все события делятся на «до Олега» и «после». Как будто любовь может изменить жизнь! Мне даже хочется иногда поделиться с мамой… Но как представлю себе, что она вечером приходит в мою комнату и я ей рассказываю, как он посмотрел на меня сегодня или как он у меня геометрию списывал… Невозможно. Это просто невозможно. Может, она и права насчет личного пространства.
С кем-нибудь здесь можно поговорить о любви? О моей любви? Здесь, в этом мире? Только не с психологом! И не с родителями! У меня такое ощущение, что никто в мире никогда не влюблялся. Вот эта женщина на остановке – она разве могла бы кого-то полюбить? Эти люди в машинах? Этот продавец? Учителя? Чушь какая-то. Они и слова-то такого не знают!
Родители, наверное, любят друг друга. Но как-то иначе. Я этого не вижу. Не то чтобы я ждала, что они всё время будут говорить друг другу: «Я люблю тебя». Или целоваться, как волнистые попугайчики. Но что-то такое же должно чувствоваться? Исходить от них, что ли? В кино же исходит! И всё сразу понятно, даже без романтической музыки.
Мне, например, кажется, что все смотрят на меня и догадываются, что я влюблена. И знают, в кого. И это ужасно.
Главное – не показывать вида. Буду притворяться. Может, люди на улицах тоже все притворяются.
2
Всё! Сдали учебники! Приду домой и сожгу дневник. Мама разрешила. Она даже предложила поехать в лес и там устроить, как она выразилась, «очистительный костер». Сжечь всю макулатуру, которая может в каникулы напомнить об учебном годе: тетрадки там, атласы, контурные карты…
– Можно еще на огне сосиски пожарить! – мечтательно предложила она.
Что-то мама уж слишком разошлась.
Надо ее остановить.
– Мама! – сказала я. – Ты сама-то когда-нибудь жгла свои тетрадки?
Мама вздохнула и хихикнула:
– Нет. Хотя мне этого очень хотелось! Но бабушка мне бы никогда не позволила. Она за десять лет не выбросила ни одной моей тетради. Собирала стопочками и складывала на антресоли. Ты же помнишь!
Конечно, я помню. Мы эти тетрадные завалы чуть на новую квартиру не повезли! Потому что, когда мама нашла их на антресолях, она сначала называла их братской могилой и хотела сразу выкинуть не глядя, а потом решила полистать… И целый день она выхватывала из той или другой стопки то одну, то другую тетрадку, листала, прижимала к груди, кому-то звонила и что-то из них зачитывала. Как только кто-то из нас тянул руки к этим ее сокровищам, чтобы честно отнести на мусорку, она вскрикивала, как чайка: «Вы не понимаете! Это же десять лет моей жизни!» – и прикрывала их своим телом, как будто мы были вражескими снарядами, а тетрадки – ее новорожденными детьми.