– Заходите… Только не ударьтесь о притолоку.
Генрих пригнулся и бочком пробрался в небольшую комнатенку с высоким потолком. Тут так же, как и около двери, не было никаких следов мха и сырости. Воздух был свеж, холоден. И запах… Так пахло в горах и в поле после грозы…
– Что за черт? – пробормотал Генрих.
В комнатенке ощутимо пахло озоном.
– У вас тут вентиляция?
– Вы с ума сошли? Как вы думаете организовать вентиляцию в этом подземелье? Нет, мой друг… – Факел освещал Лооса и какие-то ящики, расставленные около стен. Барон подошел к центральному. Снова зазвенел ключами. – Прошу…
Генрих пригляделся.
В свете факела это более всего напоминало череп на тонкой-тонкой ножке. У черепа была срезана верхушка так, чтобы образовалась чаша. Желая лучше рассмотреть предмет, Генрих щелкнул выключателем фонарика. Ничего не произошло. Еще раз.
Фон Лоос ухмыльнулся.
– Ничего не получится.
Генрих разобрал фонарь, проверил батареи, снова попытался включить, но нет…
– Полное радиомолчание. Никаких электрических соединений. Ничего. Батареи исправны. Лампочка тоже. Когда выберемся из этой комнаты, все снова включится. Но до этого момента… ничего. Зеботтендорф их разве что не облизал. Но не смог даже понять, из чего они сделаны…
– Ну-ка… – Генрих подвинул факел ближе к чаше.
Череп только на первый взгляд был человеческим. Совсем другой. Совсем.
– Что это? То есть… Я хочу сказать, кто это?
– Не знаю. Как видите, пропорции больше, некоторые формы совершенно иные. Мы даже пытались воссоздать голову… Ну, знаете, как восстанавливают динозавров по костям. Однако и с этим вышел конфуз.
– То есть? – Мюллер осторожно рассматривал чашу.
– Специалист сошел с ума.
– Вот как?
– Именно так. Просто сошел с ума. Его нашли тут, на полу. Весь обделался и мычал. Нажрался своего пластилина, которым хотел лепить голову.
– Может быть… мистификация, подделка?
– Мы нашли ее там, в пирамиде. То, что этот объект не был знаком современным ученым, – факт. Когда мы прорвались через эти заросли, мох… – Фон Лоос закашлялся. – Кстати, то, что растет за дверями, тоже… Не совсем растения. У нашего Доктора есть мнение, что это какой-то защитный механизм чаш.
– Их много?
– Четыре. Каждая сейчас находится в специальном контейнере из свинца. Если вытащить все четыре, начнется такое светопреставление… Но свинец каким-то образом помогает. По крайней мере, мох растет не так быстро. Когда мы все-таки вошли в помещение, то потеряли треть команды разом.
Фон Лоос осторожно взял чашу и спрятал ее в сейф. Генрих отметил, что руки барона мелко-мелко трясутся.
– Нам надо идти. Человеку очень трудно находиться около этих предметов. Очень… А я провел тут слишком много времени…
В кабинете было тепло. Однако фон Лоос накинул на плечи шерстяной плед и сел в кресло.
Генрих наблюдал за ним с некоторой тревогой. После подвала барон резко переменился в настроении. Стал молчалив, хмур, под глазами обозначились темные круги.
– Чего мне тут не хватает, Генрих, – наконец сказал фон Лоос, – так это настоящего камина. Знаете, как в замке. Большой камин, чтобы в нем пылали огромные дрова и можно было подойти и протянуть к огню руки. Согреться. Это придает уюта. И эта природа. Все эти пальмы… Мне не хватает суровости севера. Горы. Заснеженные вершины. Снег. Ели. Когда все закончится, я переберусь куда-нибудь… Куда-нибудь, где похолоднее. И можно жечь камин круглый год. Пить горячее вино…
– Вы не спали всю ночь, Лоос. Отдохните. – Генрих встал.
– Я не спал уже пятые сутки, Генрих. И не буду спать еще черт знает сколько. – Барон пожал плечами. – Не знаю почему. Спросите у Зеботтендорфа.
– А я пойду. После того, что вы показали мне, я чувствую себя не в своей тарелке.
– Понимаю.
Генрих подошел к дверям. Потом остановился и спросил:
– Скажите, Лоос, а вы не боитесь, что путч провалится?
Барон скрипуче засмеялся.
– Нет.
73
– Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Повторяю! – орет в четыре железные глотки фургончик, спрятавшийся за двойным полицейским кордоном. – Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Все собравшиеся на площади должны разойтись по своим домам. В противном случае будет применена сила!
– Работу и свободу! Работу и свободу! – неслось с площади. – Чили не пройдет!
Там, перед оцеплением, волновалось людское море.
– Работу и свободу! Работу и свободу!
Фургончик поперхнулся. Заглох.
Аугусто Рикас, старый и толстый, открыл дверь, выбрался наружу из прокуренной духоты.
– Черт знает что… – Он откашлялся, сплюнул на мостовую. Закурил. – Дурная работа.
– Радуйся, что такая есть, – ответил стоящий рядом лейтенант. – А то бы торчал вот там…
И он ткнул пальцем на площадь.
– Я вообще-то спортивный комментатор, – пожаловался Аугусто.
– Да? – Лейтенант оскалился. – Много ты матчей видел в последнее время?
– Нет. – Рикас покачал головой и снова прочистил горло. – Душно там… Чего они хотят?
– А то ты не слышишь? Работы хотят и свободы. Можно подумать, их кто-то держит… Требования какие-то передали.
– Требования?
– Ну да. Бумажки.
– И что?
Лейтенант косо посмотрел на Аугусто и ответил чуть презрительно:
– Послал я их куда подальше.
– Это куда же?
– К майору! – Лейтенант захохотал. – Не мое это дело, бумажками заниматься.
– Жалко. Интересно все же… Чего они хотят? Ну там, понятно, работы, свободы, но конкретно что? А то ведь собрались, кричат…
– Марксисты, не иначе. – Лейтенант жестом попросил у Рикаса закурить. Тот покрутил головой:
– Последняя…
– Да? Катись тогда к себе в вагончик! Тебе не за болтовню платят!
– Это как посмотреть, – проворчал Аугусто, но полез обратно.
– Вы нарушаете декрет…
А там, за оцеплением, звенели стекла витрин. И в первые ряды выбирались люди покрепче. Откуда-то передавались по-над головами длинные штакетины, которые выставлялись вперед, словно пики. Несанкционированную демонстрацию полиция остановила на подходе к бульвару Независимости. Впрочем, сейчас все демонстрации были несанкционированными, поскольку первым же декретом новая власть запретила любые общественные сборища. Толпа попыталась прорваться, но крепкие парни в форме ощетинились дубинками, и люди откатились назад. Теперь же дело явно шло к повторному штурму.
Лидеры передали лейтенанту свои требования, как в письменной, так и в устной форме. На что лейтенант, как и было сказано выше, послал их официально к майору, а неофициально к такой-то матери. Майор бумажки принял, и вскоре они оказались на площади Колон.
Полиция готовилась ко второму штурму и нервно ожидала водометы, которые застряли где-то на выезде. То ли не было воды. То ли какая-то авария.
– Работу и свободу! Работу и свободу!
Зазвенела витрина. На асфальт перед демонстрантами полетели стулья, кресло. Видимо, пострадала мебельная лавка. Ножки от столов быстро разошлись по толпе в качестве импровизированных дубинок.
– Работу и свободу! Работу и свободу!
Откуда-то из дворов была прикачена огромная бочка. Упал фонарный столб. Из задних рядов, раздвигая толпу, выкатилась легковушка. Бойкие ребята с засученными рукавами грамотно развернули ее поперек и принялись раскачивать под неумолкающее:
– Работу и свободу!
Громкоговоритель умолк в очередной раз. Потный, в расстегнутой рубашке, Аугусто снова выполз наружу.
– Не могу больше… Глотку перехватывает… – Он сложил пополам листок с текстом и принялся обмахиваться им, как веером. – Что там? Машину выкатили?
– Выкатили, – все тот же лейтенант зло прохаживался за спинами своих подчиненных. – Выкатили. Догадайся, куда они слили из нее бензин?
– Куда?
Лейтенант зыркнул на комментатора и ничего не ответил. В отличие от Аугусто Рикаса, он знал, что такое «коктейль Молотова», не понаслышке.
– Сейчас, поди, ихние бабы свои трусы на фитили переводят…
– Да ну! – Аугусто заулыбался. – Что ж, так и будут без трусов?
– А то! Это ж особый кайф у них. Чтобы бутылкой с трусами своей бабы шарахнуть… Кураж такой вроде. Чего лыбишься?
– Да представляю, как они там. Без трусов-то!
– Да никакой разницы. Марксисты и есть. – Лейтенант сплюнул и заорал надсадно: – Чего топчетесь?! Ровно стоять! Щиты перед собой, собаки! Не опираться на край, зубы лишние есть? Опустить забрала!
Аугусто уважительно покосился на него.
– С твоей глоткой на стадионе хорошо.
– С моей глоткой везде хорошо…
Сзади к демонстрантам с рыком подъезжал легкий грузовик. Он остановился в толпе. Стоявшие в кузове люди начали раздавать обрезки арматуры, железки, палки. Водитель, стоя на ступеньке кабины, о чем-то ругался с кем-то из организаторов. Наконец несколько крепких рук вцепились в водителя и выволокли его наружу. За руль тут же прыгнул кто-то из своих. Машина угрожающе взревела.
– Ага… – рассудил Аугусто и забрался в свой фургончик. Но не внутрь, а на место водителя.
Лейтенант проводил его завистливым взглядом и сплюнул. Он тоже сейчас хотел бы убраться подальше.
– Прошу, господа. – Генерал Видела кинул на стол несколько отпечатанных листков. – Ознакомьтесь.
– Что это? – Министр экономики подтянул к себе листок и подслеповато вгляделся. Остальные, привстав, заглядывали через его плечо.
– Это, господа, требования. То, чего хотят от нас господа марксисты.
– И чего же они хотят? – поинтересовался Доминик Фернандес, глава тайной полиции. Он сидел развалясь, широко расставив жирные ноги. Его фигура, обрюзгшая, расплывшаяся, вызывала у генерала омерзение.
– Вообще-то это должны были сказать мне вы. – Видела стоял, отвернувшись к окну.
– Они же не присылают мне своих требований, – улыбнулся Доминик.
Генерал покосился в его сторону, но промолчал.
– Итак, господа, что же мы будем делать? – обратился он ко всем собравшимся. – Я позвал почти весь старый правительственный кабинет. И хочу услышать ваше мнение.