на да Енисей на первых ролях, но и мы, забайкальские, не лыком шиты. Знать, как у нас говорят: «В Сибири соболей бьют ухватами, а золото гребут лопатами».
– Я по-другому слыхал, – не удержался Антон. – «Золото мыть – голосом выть».
– И то правда. Кому как подфартит. Иной пятитки под ноги стелет: вишь, иттить ему грязно! А другой без штанов остается. И разоряем землицу-т безрассудно. Тут уж кто ловчей, кто хитрей. А без хитростев как?..
– Как у нас делается? – затевал он разговор в другой раз. – Вот, скажем, намыл я шлиховое золотишко – должон записать его в шнуровую книгу, для окружного горного ревизора, пущай матери его земля будет пухом. А само золотишко отправляю в плавильную лабораторию, в Иркутск, Барнаул аль Екатеринбург. Там тоже сколько его осядет. Зато дале не моя уже забота: оттуда повезут его в слитках в Питер, на монетный двор, на чеканку. А мне пока вот энти «ассигновки», – он мял в пятерне хрусткие бумажки. – За их я теперь и получу свои империальчики. С каждой сотни пятнадцать – цареву кабинету. Считаю, это по-божески. Плохо только, что приходится полтора годочка ждать с того часа, как взял я шлих из забоя или с россыпи…
Мои россыпи как мне достались? Полвека назад государь-батюшка пораздарил участки своим графьям, генерал-адъютантам да камер-фрейлинам, даже какому-то Бернардаки подарил. Ну, эти графья да камер-фрейлины наше Забайкалье в глаза не видывали – подрядили местных, тех, што покрепче. Среди них и деда моего, Пантелеймона Переломова. А отец мой у того Бернардака уже полностью весь участок выкупил, мне во владение оставил, царствие ему небесное… Ну а уж я приумножил и сколько еще новых застолбил – от Шилки до Аргуни.
Как застолбил? Может, думаешь, искал, копал в тайге?.. Можно и так, коль ноги дуры. Не-ет, тут своя хитрость нужна. Перво-наперво надо разведать, где хищники-золотишники моют. Такой ушлой народ, упаси бог! Зазря работать не будут. У них особый нюх на золото. Коль моют и не бросают – стоит брать, верное дело. Зову исправника и казаков, да как нагрянем! Они – шасть в тайгу, а я – столб. Мое!
Переломов раскуривал пахучую сигару, посасывал ее, окутывал купе дымом.
– Можно и по-другому. Присмотрел участок, в газетке через бутербродника статейку тиснул с описанием: там-то, мол, и там-то. Среди старателей тоже грамотеи имеются. Прочтут – и туда! Помоют-помоют, коль слабы пески – бросят, а ежели богатые, вдругорядь призываю исправника и казаков – и хлоп: мое!
– Вроде бы не по совести?
– Тебе щенка, да чтоб не сукин сын? – посмеивался Переломов. Серьезнел. – По совести. Хищники старатели только разоряют землю. Верхушки сгребли – и айда дальше. А ей забота нужна. Уж коли я взял, так до последнего золотника выберу. Мои столбы с буквами «М.П.» по всей Сибири известны, что твой государев вензель.
И снова предлагал:
– Имеешь, галантерейщик, пять тышш в дело? Продам! Такой столб продам, озолотишься! Или куплю, вот те крест! Есть у тебя застолбленные участки, признавайся? Да ты не жмись, не жмись, дело нужно, оборот! Хошь – куплю, хошь – продам, мне все одно!
Сам же соглашался:
– Не, ежели не знаешь – не суйся: так продам, так куплю, век помнить будешь. Вот ты, скажем, эксперта наймешь, штоб он опробовал мои пески, а я твои деньги перекрою, и он честным для меня станет, твой эксперт. А коль уж такой стервец, что и не перекупишь, так я через своих людей, пусть на мешке пломбы со всех боков, так золотишко подсыплю – все эксперты на свете не догадаются. Знашь как? Выстрелю золотой дробью – и все. Или шприцем раствор вспрысну, или папироску невзначай стряхну, а в пепле опять же процент. Обкручу, как ты ту поповну, я вижу, глаз у меня – о! Не по закону, скажешь? А закон – он что в лесу паутина: муха увязнет, а шмель проскочит. Опасно тому, у кого тут не звенит.
Матвей Саввич похлопывал по карману сюртука, и действительно звенело.
– А не худо ли, что золото это – все рабами да кандальными, от протопопа Аввакума до нынешних дней?
– Нет, не худо, – твердо ответил Переломов. – Ежели во славу отечества – так, значит, оно и надо. Кабы за место кандальных стремились сюда своей доброй волей, как Поярковы и Хабаровы, да не одиночками, а тышшами – не надо было бы и кандальных. А пока без них Россия-матушка оборотиться не может.
Эта мысль поразила Антона.
– Да разве ж… да разве декабристов или народовольцев заковывали и гнали сюда только потому, что нужны были работники в рудники?
– А что, и такое соображение непременно было. Знашь, сколько досюда добирались из России, пока колесухи не было? Четыре года! Зачем же именно сюда было гнать, посуди сам, коль можно и поближе – на Соловки аль еще куда?
Переломов расправил бороду.
– Политики меня не касаются. По сердцу говоря, не шибко верю, что столичные стихоплеты и писаки такие же опасные злодеи, как Ваньки Каины и прочие лихоимцы. Народ темен, голоден, рван. Ему до виршей – как мне до господа бога. Да и читать не учен. Вот те, декабристы, аль энти в Чите, которые коммуну в пятом устраивали и на колесухе бунтовали, – их сечь и ковать нужно непременно, чтобы неповадно было мутить против царя-батюшки. А за стишки и статейки – разве для острастки другим.
– Думаете, стишками да статейками не расшевелить народ?
– Не. Народу они не нужны, – уверенно ответил промышленник.
– Вот вы говорите: слава и величие. Для кого же тогда они? – не отступал Путко. – Отечество – это и есть дом народа.
– Дом этой голи перекатной? – удивился Матвей Саввич. – Она же – чернь, быдло.
– Да вы же сами говорили, что и в вас только осьмушка голубой крови.
– Правду говорил. А вся остальная, коль хошь знать, каторжная. Мой род откуда? С Урала, от яицких казаков, которые с Пугачевым гуляли. Прапрадеду моему рвали ноздри – и в оковах сюда, на вечну каторгу. Да тут иных коренных и нет. С острогов тут все зачалось. – Он засмеялся. – Думаешь, отчего Горно-Зерентуйский централ такой крепкий? На яйцах кирпичи клали. Со всей округи повинность была – яйца на постройку возить. Дак один хрестьянин цельный воз вареных привез, дурень. А губернская Чита с чего началась? Тоже с острога. «Чи – та, чи – не та?» – это хохлов пригнали сюда. А деревни?.. Станицы – те не в счет, они для охраны. А все остальные деревни поставлены каторжниками, которые на поселение вышли. Это ноне Столыпин гонит сюда поселенцев за счастьем. Дак и у нас оно не валяется на земле. Счастье – не для голи перекатной.
– Сами же себе противоречите, – ухватился Антон. – Все эти люди и есть русский народ!
– Не противоречу. Боярами да дворянами на Руси не рождались, а княжеской и царской милостью назначались. Ежели покопать у всех этих Захарьиных или Голицыных, такие соловьи-разбойники у начала рода окажутся! Да, забайкальская земля – каторжная да ссыльная. Но не дураков сюда посылали. И я Переломовым на всю Сибирь не за здорово живешь стал – умом и усердием заслужил. Государь отдал земли графьям да князьям, а кто на энтих землях дело делат? Мы, практические люди. Переломовы, Бутины, братья Сабашниковы, Шумовы. Наши имена не то что по Сибири – на всю Россию звучат! Хоть вышли мы из той самой голи перекатной, да нас – один-два на сто тышш аль на мильён. Больше и не надоть. Талант, как самородок фунта в два, раз в жизни быват. Слыхал небось про Гришку Распутина?
– Не довелось.
– Как так? – воззрился на него Матвей Саввич. – Чудно, что не слыхал: по всей Руси молва об ем идет. Вор, конокрад, истинный варнак, а в Питере генералами да губернаторами вертит. Неужто не слыхал? Наш, сибирский, тобольский, Тюменского уезду, шельма. Истинной распутин!
В голосе его звучало восхищение. «Не насторожила ли его моя неосведомленность? Надо поосторожней…» Переломов не обратил внимания на перемену настроения «галантерейщика».
– Был в наших краях ссыльнопоселенцем Завалишин Дмитрий Иринархов, головастый человек, вокруг света плавал, – неожиданно сказал он. – У меня дома его часы настенные. Всё идут. Человека нет, а часы идут… У каждого должна быть своя потребность. У одного – в карты играть, у другого – водку пить, у третьего – деньгу копить. – Он расхохотался неожиданной рифме. – А моя потребность: землю шарошить. Жрать, пить люблю и от золотишка не откажусь, а все ж не в этом моя потребность, а в том, штоб имя мое в здешнем краю осталось! – Он стукнул тяжелым кулаком по вагонному столику.
Миновали уже Иркутск, Балаганск, Зиминск, Нижнеудинск… Разливы тайги сменились лесостепями, с травами в рост человека. Поезд то грохотал в расщелинах скал, то уходил в туннели или звонко перебирал колесами пролеты мостов. Великая бескрайняя страна открывалась взору изменчивыми, но неизменно прекрасными картинами. Те же самые картины Антон видел год назад из зарешеченного окна. Но как иначе смотрит на все свободный человек – и человек, лишенный свободы!..
– Станция Тайга! – прошел по вагону кондуктор.
Путко вскочил, раздвинул дверь купе.
– Чем знаменито сие место? – Переломов тоже вышел, осанисто пригладил ладонью бороду. – Разве што кофеем а ль пивом?
Курьерский стоял у перрона на том самом главном пути, где тогда остановился четырехвагонный, с зеркальными стеклами, поезд. Их же зеленый вагон загнали в тупик. Сейчас то место мешал увидеть товарный состав.
– Господа, в буфете борщ, повар тут знаменитый! – снова прошел по коридору проводник.
– Борща можно, – вкусно пожевал губами Матвей Саввич. – Без горячего в брюхе щемит. Не составишь компанию?
Они прошли в станционный ресторан. Им принесли полные тарелки с мозговыми косточками.
– Повар, видать, из малороссов-переселенцев! – опробовал блюдо Переломов. – К такому борщу и по штофу не грех.
Графин был запотевший, со слезой. «Как тогда раздирало горло от жажды… Как тарабанили мы тогда!..»
Они вернулись в вагон. С соседнего пути товарный состав уже ушел. А в тупике, за шпалерами накатанных рельсов Антон увидел зеленый вагон. Решетки на узких окнах, бледные пятна лиц…
Уральский Челябинск – граница между Азией и Европой – был своеобразным рубежом и для беглых. Антон наслышался от сидельцев об особом правиле: если беглеца настигают в пределах Сибири, его после нескольких месяцев тюремного карцера водворяют в прежнее место заключения, не прибавляя срока. Но если арестуют в Челябинске – привешивают добавочно три года каторги. Говорили, что жандармы даже шли на хитрость, когда хотели кому-нибудь из осужденных ужесточить наказание: выслеживали раньше, но хватали только в Челябинске. Что, если и с ним хотят сыграть злую шутку?..