– Все равно не понимаю.
– Я и тогда говорил тебе: практики и техники еще понадобятся для революции. Ты только представь: за десять лет нашего века осуществлено инженерных идей больше, чем за два минувших столетия. Еще недавно карета без лошади на питерских проспектах казалась порождением дьявола, а ныне? Восемь лет назад братья Райт на своем авионе одолели первые две сотни метров неба, в позапрошлом году Блерио пересек на моноплане Ла-Манш, а нынче Гарро пролетел уже от Лондона до Парижа! Вот как убыстряется движение науки и техники!
– Но при чем тут вы?
– Все еще не хочешь понять? Я – электрик. Овладение электрической энергией – великое торжество людей в познании природы. Не так давно в Цоссене я сам присутствовал при опытах применения электричества для железных дорог большой скорости – до двухсот верст в час. Революционной России непременно нужны будут инженеры. Я не только хочу увидеть ту преображенную нашу страну, залитую электрической энергией, я сам хочу участвовать в ее преображении. Познание идет рука об руку с революцией. Я буду полезен ей как инженер. Я убежден: каждый должен заниматься своим главным делом.
– А как же наше, партийное дело?
– Я не отказываюсь… И всегда готов помогать товарищам. Хотя ты сам понимаешь, что, коль я останусь в России – легально, на виду, я должен буду вести себя в десять раз осторожнее. – Он замолчал. Сказал после паузы: – Ты тоже будущий инженер.
Антон тяжело вздохнул. Он не в силах был разобраться: то ли его старший товарищ прав, то ли это форма отступничества… Леонид Борисович, его учитель, бесстрашный боевик!.. Но и согласиться с ним… Да и согласен ли Красин сам с собой?.. Когда так длинно и путано объясняют там, где надо сказать лишь «да – нет», – это или пытаются уйти от ответа, или просто не знают его… Но он, Антон, знает ответ!
– Нет, Леонид Борисович, не могу я с каторжного рудника в синие нарукавники. Мне надо во всем разобраться самому. За этот год много всякого произошло. Я хочу в гущу, в организацию. Но еще в тюрьме я слышал: по Питеру прошли аресты. Кто остался? Как мне связаться с ними?
– Ты очень рискуешь. Может, лучше тебе выбраться за границу?
Антон подумал: хорошо бы!
– Вы не знаете, что с Ольгой? Она все еще в мюнхенской тюрьме?
– Уже на свободе! – мягко улыбнулся Красин. – Незадолго до отъезда видел Олю. Ей досталось. Ничего, поправляется. И все остальные товарищи, арестованные по делу Камо, тоже освобождены. Ильич и другие наши добились. Вот только сам Камо…
– Что с ним?
– По-прежнему в тюрьме. Каждый день может ждать расправы.
– Значит, тогда, прошлым летом, его освобождение сорвалось из-за меня? Вот куда нужно мне ехать! Немедленно!
– Это опасно. – Красин с тревогой глянул на Антона. – Для тебя опасно вдвойне и втройне.
– Вы бы поехали?
Леонид Борисович провел пальцем по переносице – памятный Антону, характерный его жест.
– У тебя есть уже опыт… Но хотелось бы, чтобы ты подольше пробыл на свободе. Знаешь, какой максимальный срок партийца-нелегала от ареста до ареста? Полгода. А ты только вырвался…
– Дайте адрес!
Инженер положил руку на его плечо.
– Район Сололаки, Кахетинская улица. Это у Коджорской горы. Дом десять. Спросишь Васо Гогишвили. Скажешь, что от меня. Повтори. – Выслушал. Кивнул. – Коль так, выезжай немедленно. Если снова появишься в Питере, я временно живу на старой квартире. – И больно сжал пальцами его плечо. – Доброго тебе ветра, мальчик!
Это было давнее, так хорошо знакомое Антону напутствие.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Начальник главного управления по делам печати переслал Столыпину в числе наиболее опасных подпольных изданий, обнаруженных за последние дни в пределах империи, брошюру в мягкой желтой обложке, на которой были оттиснуты имя и фамилия автора: Леонид Меньщиков.
Этот весьма преуспевающий чиновник департамента полиции вскоре после вступления нового министра в должность подал прошение об отставке с поста начальника варшавского охранного отделения. Столыпин исходатайствовал для него две тысячи годовой пенсии. И вдруг – «письмо», и не конфиденциальное, а на тебе – «открытое», напечатанное в парижской типографии и нелегально распространяемое в России. Весьма странная форма обращения сотрудника охранной службы к своему высшему начальнику!.. Петр Аркадьевич надел очки, вооружился деревянным ножом. Брошюра оказалась уже разрезанной. Отвернул обложку:
«Милостивый государь!
Ровно 25 лет тому назад я был арестован… За что меня бросили в тюрьму? Мне было 16 лет. К тайным организациям я не принадлежал, в революционных предприятиях не участвовал. Мой юношеский ум стремился к знаниям, и я читал, не исключая и того, что миновало цензуру. Молодое сердце мое жаждало правды – и я шел к тем, кому она была так же дорога, как и мне. Этого оказалось достаточно для того, чтобы грубая рука жандарма выхватила меня из общества, оторвала от родных, отняла школу, лишила труда!..»
Чтоб неповадно было!.. Столыпин читал дальше: «С самого начала моего сидения в тюрьме в мою душу закралось подозрение, что сделался жертвою доноса…» Вполне возможно. Хотя слово «донос» в устах чиновника департамента… Итак: «…Очень скоро выяснилось, что я и многие другие были арестованы вследствие предательства одного молодого человека. Имя этого господина вам должно быть известно: министерство, во главе которого вы числитесь, платит ему ныне 5000 рублей ежегодной ренты. Это был С.В. Зубатов…» Вот оно что: обделили! Господину Меньщикову – две тысячи, а Зубатову – пять. Но – по справедливости. Разве может сей сочинитель равнять себя с Сергеем Васильевичем? Все последние годы Столыпин, вынашивая планы реформ, не раз задумывался над неудавшимся опытом бывшего начальника московского охранного отделения и пытался разобраться в причинах его поражения.
В начале века, когда в массах работного люда начали бурно произрастать революционные идеи, Зубатов решил противопоставить им организованное экономическое движение неимущих. Он рассуждал так: разве не борьба за удовлетворение насущных нужд толкает пролетариат на выступления против властей? Организация фабричного люда под эгидой правительственных учреждений не была мыслью оригинальной – в просвещенной Европе уже существовали монархические пролетарские союзы. Но Зубатов многое перенял и у своих противников – революционеров, прежде всего у социал-демократов. Рабочие тянутся к образованию? Превосходно! Он создаст при охранном отделении библиотеку с соответствующим подбором книг: для общего чтения – жития святых, «Царь Иудейский» великого князя Константина Константиновича, барона Бромбеуса, сочинения Мережковского; для экономического образования – Вэбб, Прокопович. Рабочие хотят объединяться в кружки? Того лучше! С благословения московского генерал-губернатора и обер-полицмейстера была учреждена первая зубатовская организация под названием «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве», а следом сотрудники охранного отделения открыли клубы, где фабричные могли не только слушать доброжелательных наставников, толковать о своих делах и развлекаться – офицеры помогали им писать челобитные к хозяевам, фабрикантам и заводчикам, а в самом охранном отделении был открыт по воскресным дням прием жалобщиков и заявителей. Зубатов добивался даже, чтобы некоторые ходатайства находили удовлетворение. На беседах в клубах эти примеры использовались как очевидные доказательства: зачем слушать смутьянов-социалистов, если и без них власти сами готовы прийти на помощь страждущим?
Вскоре Зубатов отпраздновал свой триумф: члены «Общества вспомоществования» устроили грандиозную манифестацию в Кремле. Колонной пришли они к памятнику Александру II, отслужили у постамента панихиду и возложили венок. На панихиде присутствовал великий князь Сергей Александрович, генерал-губернатор первопрестольной. Шествие произвело на него огромное впечатление. Правда, позже он признался, что испытал трепет, увидев черные молчаливые толпы, вливающиеся под свод Спасской башни. Московские зубатовцы отправили депутацию и в столицу для возложения серебряного венка на гробницу убиенного революционерами царя-освободителя. Гробница находилась в усыпальнице Петропавловской крепости. В нескольких сотнях шагов от нее в казематах были заточены политические каторжники… Вдохновитель движения, получившего название «полицейский социализм», торжествовал: зубатовские организации
возникали во многих городах. Сам Зубатов был повышен в должности – переведен из Москвы в Петербург, назначен начальником особого отдела департамента полиции. И вдруг все рухнуло: те самые рабочие, коих объединил он под сенью «полицейского социализма», выступили неожиданно не с экономическими, а с политическими требованиями, а в грозный пятый год стали строить баррикады, подняли вооруженное восстание на Пресне. После такого фиаско Зубатова самого объявили чуть ли не революционером. Николай II приказал отрешить его от всех должностей… Да, Сергей Васильевич ошибся. Но он пытался доискаться до коренных причин, порождающих смуту. И Петр Аркадьевич почерпнул из его неудачного опыта крупицу истины: ни в коем случае нельзя допускать сплачивания и объединения темных масс, ибо одно это уже пробуждает у пролетариев сознание классовых инстинктов. Зубатов вознамерился легализировать революционное движение, чтобы обезвредить его, а надо было давить и уничтожать в самом зародыше! В деревне реформа Столыпина преследует именно эту цель: разрушить крестьянскую общину. Но что делать с работным людом? С теми запавшими в голову черными дымами, обволакивающими Петербург, всю Россию?.. Дымы надвигающихся пожаров… За опыт, даже ошибочный, нужно платить. Пять тысяч пенсии – не такая уж высокая цена. Но что же противопоставить усилиям социал-демократов, которые добиваются революционного сплочения пролетариата?..
Еще находясь во власти своих мыслей, Столыпин продолжал рассеянно листать брошюру. Он собрался уже отбросить ее, как глаз вырвал строки: «20 лет я пробыл во вражьем стане. Я служил простым филером и мелким канцеляристом, стоял во главе московской охраны и был в самом штабе, руководившем борьбой с „врагами общественной безопасности“. Я практически ознакомился со всеми ухищрениями наружного наблюдения, изучил постановку внутренней агентуры, ход и формы секретного делопроизводства. Я видел десятки охранных отделений и жандармских управлений, перед моими глазами протекала их губительная работа… Мне есть о чем рассказать, и то, о чем я поведаю, может оказаться поучительным…» Это еще что такое?