– Я хотел спросить, когда принимает господин Богров.
– Отец? Отец в отъезде! – В голосе Дмитрия было отчаяние. – В отъезде!..
Он отступил на шаг, повернулся и опрометью бросился вниз, по аллее, к Бессарабке.
«Один из них!.. Западня!.. Со всех сторон!.. – Богров все еще бежал по аллее, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем. – Боже мой, за какие грехи?..»
За какие – это он, на беду свою, знал.
Грехопадение Дмитрия началось с того памятного дня, точнее – вечера, когда он встретил у дворянского клуба на Крещатике давнего знакомого отца, начальника Киевского губернского жандармского управления.
– А, Богров-младший! – добродушно пророкотал генерал. – Давно хотел познакомиться с вами поближе. Загляните ко мне в присутствие, когда выберете свободную минутку. И сам же уточнил: – Скажем, завтра, до обеда. Этак часиков в одиннадцать. Ровно.
Визит в жандармское управление не очень-то прельщал Дмитрия, но какая причина избежать приглашения генерала?
– Дорогой мой, я удивлен, – покачал головой генерал, когда, они остались с глазу на глаз в просторном кабинете. – Не столько удивлен, сколько огорчен.
Дмитрий не понял, куда он клонит, но генерал тут же разъяснил:
– Сынок почтеннейшего Григория Александровича – и бомбу против меня? Нехорошо. Прямо скажу, неэтично. Как вы сами-то думаете?
– К-какая бомба? – растерялся юноша.
– Вы или кто другой из вашей кумпании – какая разница? – Генерал с состраданием посмотрел на него. – Сообщничество – то же, что и прямое соучастие. Неблагородно-с, молодой человек! – Он по-стариковски мелко рассмеялся. Выдвинул ящик стола. – Извольте. Вот они все, ваши приятели: Степан, Федор, Ираклий… – Как карты на ломберный столик, он выкладывал на синее сукно фотографии и по каждой пристукивал полированным ногтем. – У этого кличка Евстафий, у сей красавицы – Ксения. Да вот и вы, не так ли, не ошибаюсь? Весьма приятной наружности молодой человек, жаль, очень жаль…
Генерал ссыпал фотографии в ящик и замолчал.
Дмитрий растерялся. Откуда у него эти снимки? Откуда он…
– Знаем. Все знаем. И что тючок с нелегальной литературой сию минуту в вашей комнате в комоде находится. Или заблуждаемся?
«Все знают!» – Дмитрий почувствовал, как леденит в груди.
– Знаем и терпим. Но только до поры. А потом хлоп – и в каталажку. А уж из каталажки известно куда дорога – в Сибирь-матушку. Хорошо бы еще на поселение, а то ведь и в кандалы, в каторжные работы, да-с. Тогда уж ни отец ваш, почтеннейший человек, ни я, его давний друг, вызволить не сможем. Закон. Фемида.
Юноша молчал.
– Предположим, благородный пример: Софья
Перовская, Вера Засулич, Кибальчич и прочие. Но идея, идея какая? Что ниспровергать собираетесь? Во имя чего? – Генерал снова достал фотографии и стал небрежно бросать их на сукно. – У этого отец – портной, у этого – сапожник, пекарь… Босяки! А вы? Что вам-то делать в обществе анархии? И дом ваш, значит, в развалины или в публичное общежитие? Сами – хлебопашцем или на фабрику? Впрочем, анархисты против хлебопашества, они святым духом собираются питаться после торжества своей идеи.
Богров-младший все ниже опускал голову.
– И вы согласны? Не настаиваю, но советую: образумьтесь. Ступайте, не задерживаю. Отцу не говорите, чтобы не тревожился. Подумайте.
«И правда, зачем мне все это?..» – думал Дмитрий по дороге к дому.
Но не мог же он сразу, вот так неожиданно, все оборвать. Приятели приходили, звонили, брали деньги, обсуждали в его присутствии планы. Он слушал, поддакивал им, смотрел на них, но их лица замещали фотографии, рассыпанные по синему сукну: «Вы думаете, что мы здесь ушами хлопаем?..» В любой момент, вот в эту минуту затарабанят в дверь – и неотвратимо закрутится колесо. Студент юридического факультета, он уже знал, как бывает, если составлен первый протокол. Затянет, будто палец под шкив машины, не вырвешь руку. Что же делать? Отказаться? Но Дмитрий уже числится в организации – даже если отойдет от дела, все равно останется подсуден. Срок давности по политическим делам истечет через двадцать лет…
Ему не пришлось принимать решения: вскоре всю группу анархистов арестовали. Дознание производил начальник Киевского охранного отделения подполковник Кулябко. На первом же допросе он придвинул к Дмитрию стопку чистых листов.
– Дело серьезное: противогосударственное преступление. Только чистосердечные показания отвратят кару. Дадите – обещаю освобождение.
Дмитрий колебался. Рука так и тянулась к перу, но в душе поднимался протест: «Да как же?.. Это же подло, подло!..»
– Напишите – освобожу и всех ваших сотоварищей. Слово офицера.
Теперь отречение представало совсем в ином свете. Как благородный акт во имя спасения других. И он написал. Все, о чем знал. Даже о том, что слышал краем уха. Увлекся. Уже хотелось, чтобы и его роль в организации не казалась третьестепенной.
Начальник охранного отделения выполнил обещание. Через несколько дней всех освободили из-под стражи.
Товарищи были поражены: свобода! Значит, «замели» случайно, никаких доказательств у жандармов нет, на допросах ничего обвинительного предъявить им не смогли!.. Как весело кутили в «Бристоле» на Крещатике в тот вечер! Платил Дмитрий. Он был веселей и остроумней всех. Он пел лучше всех. Голос его, великолепное альтино, выделялся в слаженном хоре. Девушки смотрели на него блестящими глазами.
Дома мать плакала, сидя у его кровати и гладя по голове, как ребенка. А он с облегчением думал: «Все! Прошлое – черный сон! С завтрашнего дня – новая жизнь!..»
Отец сказал, что на время ему следует уехать из Киева. Лучше – за границу. Пусть переведется хотя бы на год в Мюнхенский университет. Превосходно, с глаз долой!.. Да еще за границу! К тому же в самом Киеве в их университете святого Владимира из-за студенческих волнений занятия снова были прекращены до конца семестра.
Собраны чемоданы. Куплен билет. И тут кто-то позвонил. Мужской голос. Незнакомец просил о встрече по делу неотложной важности. Назначил адрес и время: «В ваших особенных интересах».
Квартира на Подоле оказалась респектабельной. Горничная проводила в гостиную. И каково же было удивление студента, когда навстречу ему вышел Кулябко! Он был в стеганом атласном халате, с мягким галстуком и больше походил на артиста, чем на жандармского офицера.
– Рад, рад видеть вас, Дмитрий Григорьевич! – пожал он руку юноше. – Как самочувствие, настроение?
Дмитрий растерялся.
– Подоспело время обменяться мыслями. Что новенького в вашей кумпании? Кто прибавился? О чем помышляете-злоумышляете? – Речь его текла непринужденно, в голосе слышалась доброжелательная усмешка.
– Да как вы смеете! – возмутился Богров.
– Не надо горячиться, дорогой мой. Держите ваши секреты при себе. Единственная просьба, когда будете совершать вояжи за границами… кое-что общеизвестное, для нашего общего образования… – Подполковник как бы играл словами. – Естественно, ежели надумаете попутешествовать из Мюнхена в Швейцарию или на Лазурный берег – расходы возьмем на себя. Жизнь за границей ох как дорога, зато прельстительна!
Студент уже собирался решительно возразить, однако Кулябко не дал ему сказать ни слова:
– Коль согласитесь, кроме подорожных на разъезды, положу вам еще сто рублей в месяц. Понимаю, вы человек состоятельный, но своих капиталов еще не имеете, а отец прижимист?
Отец действительно был довольно скуп, давал Дмитрию на карманные расходы всего по полсотни. Частенько, когда нужно было сверх того, Дмитрий брал деньги у матери. Теперь отец сказал, что будет переводить в Мюнхен по семьдесят рублей в месяц, ни копейки больше – для его же блага, чтобы не поддался соблазнам. А тут еще сто!.. Но…
– Нет, мне вполне достаточно будет своих денег.
– Не поймите превратно. Это я по движению души, вы мне симпатичны. Никаких разоблачений мне не нужно. Лишь общие сведения, циркулирующие в прессе и обществе. Можете считать, что я делаю вам просто деловое предложение как, скажем, обработчику прессы.
Париж, Женева!
– Разве что общие сведения…
– Вот и славно. Возьмите в виде аванса, тут жалованье за два месяца вперед. – Кулябко достал из кармана халата бумажник.
Дмитрий быстро спрятал деньги в портмоне.
– Только извольте расписочку. Не мои ведь, от казны.
«Превосходно. Ограбим царскую казну», – Дмитрий черкнул расписку. Дал адрес для последующих переводов. На том они и расстались.
Он полагал, что будет изредка присылать подполковнику вырезки из газет да сообщать о тех новостях, которые всем известны; В Мюнхене его разыскал россиянин, представился посланцем от Кулябки. Выслушал, попросил собственноручно изложить рассказанное. Въедливо уточнил: кто говорил, когда. Дмитрий дополнил свой рассказ именами, описал приметы. Подумаешь: какие-то случайные люди, не его ведь друзья…
Срок заграничного путешествия подошел к концу. Богров вернулся в Киев. Не прошло и нескольких дней, как он снова переступил порог университета, – в телефонной трубке прожурчал вкрадчивый голос:
– С благополучным возвращением, мой дорогой друг. Жду вас. Адрес не запамятовали?
– .. .Теперь мы в некотором роде коллеги, – офицер встретил Дмитрия радушной улыбкой. – Сколько пробыли в вояжах? Десять месяцев?
– Одиннадцать, – подчеркнул Богров.
– Да-да, значит, вам положено еще сто рублей. И напишите отчет о подорожных тратах… – Посмотрел записи, отодвинул их в сторону. – А теперь подумаем о дальнейшем.
– Нет, свои обязательства я выполнил. И вы больше не должны… – решительно начал студент.
– Извините, не понял: что не должен? – Кулябко даже обиделся. – Нехорошо, молодой человек, платить черной неблагодарностью за добро. Или вы полагаете, что эти газетные сплетни действительно стоили тысячи рублей и оплаты ваших средиземноморских вояжей?
И коротко, но логично обрисовал ситуацию: еще при встрече с генералом студент узнал по фотографиям всех членов организации. На первом же допросе дал чистосердечные показания. Регулярно получал жалованье, о чем свидетельствуют его расписки. Прислал целый ворох собственноручно составленных донесений. И наконец, как он полагает: почему при том давнем аресте, хотя преступление было налицо, освободили и его и всех остальных соучастников?