– Да только по тем соображениям, дорогой вы
мой, чтобы не пало подозрение на вас! Оберегаем мы вас, юноша. От ваших же сотоварищей оберегаем. А вы: «Долг выполнен!» Нехорошо. Ежели хотите знать, за всю свою жизнь не оплатите вы этого долга. Так-то! – И заключил: – Ежели вздумаете предпринять неверные, не согласованные с нами шаги, все старое вспомним, давность-то не истекла. Да и сотоварищи ваши смогут ознакомиться с бумагами, вами сочиненными. Вот так-то-с.
Дмитрий сидел оглушенный. Будто столкнули его в болото и грязная жижа засасывает в бездонную глубину.
Кулябко помолчал. А потом без обиняков предложил:
– Продолжайте вращаться в прежней среде. Можете высказывать в ячейке самые крайние взгляды – это мы вам в вину ставить не будем. Ежели сотоварищи надумают какое-либо злоумышление, примите участие. Только заблаговременно поставьте меня в известность. Вот вам телефон, а вот и адрес. Другой. Сюда больше не приходите. Положу с нынешнего дня сто пятьдесят в месяц, а за особо интересные сведения буду платить сверх того еще по полсотни. Да… Надо вам другое имя, чтобы не просочилось наружу истинное. Скажем, Аленский. Не возражаете? Ну, с богом! Старайтесь!..
Первым движением Дмитрия было: ну хорошо же, заманили меня в капкан, а уж я бомбой взорву вас! Разоблачу все ваши черные дела, как Клеточников!..
В их среде Клеточников, член «Народной воли», был кумиром: решив разорвать сети охранки, он пошел на службу в департамент полиции, поднялся там «до степеней известных» и сделал много полезного для своего сообщества.
Но вскоре Дмитрий понял, что Клеточников из него не получится. Кулябко только расспрашивал, сам же никаких охранных секретов не раскрывал.
На душе было мерзко. Но жить надо. И оказалось, важно не то, что ты представляешь собой на самом деле, а что думают о тебе окружающие.
На собраниях он начал высказывать самые решительные мысли:
– Мы играем в революцию, а главного не делаем! Я не хочу быть чернорабочим эпохи, я готов отдать жизнь за великое дело! Но бойтесь провокаторов! Охранка хочет опутать нас своими щупальцами! Нужны не громоздкие организации, а небольшие группы, где все знают подноготную друг друга!
Он увлекался, говорил горячо. Сам верил каждому своему слову. Тем более верили ему. Ночью Женя шептала: «Я горжусь тобой!..»
Деньги тоже были кстати. Он тратил их в компании. Не скупился, когда просили в долг или на дела организации. Вот и получилось: отряд анархистов содержится охранным отделением. Да, все казалось забавной игрой, пока летом, когда он был с родителями на даче, полиция не провела аресты и почти все его товарищи оказались в тюрьме. «Я-то при чем? – успокаивал он себя. – Они и сами все знают…»
У оставшихся на свободе подозрения на Богрова не пало: Кулябко не предъявлял арестованным его показаний. И Женю не тронули…
С Евгенией Грожанской он дружил еще с гимназической поры. Женя была некрасивой, рыжей, голенастой. Но чем-то нравилась Дмитрию. Сама же девушка влюбилась в него безоглядно. Неожиданно смелая, после какой-то студенческой вечеринки осталась с ним.
Наслышанный, как это делается, он снял комнатку на кривой улочке у Бессарабки, и один-два раза в неделю приходил туда с Женей. Она говорила дома, что ночует у подруги, вместе готовятся к экзаменам. Ему было проще – мать понимающе молчала.
В их комнатке Женя и призналась, что тоже вступила в нелегальную организацию, в студенческий совет, который готовит всероссийскую конференцию учащихся. Дмитрий сказал, что готов помогать ей – как-никак у него есть опыт. Евгения показала ему письма…
– Не беспокойтесь, вашу пассию мы не тронем, – заверил Кулябко, возвращая Дмитрию перлюстрированные[4] листки. Достал бумажник. – Сведения весьма ценные. Не жаль и трех красненьких. Черкните расписку.
Подполковник не выполнил обещания: не прошло и месяца после ареста анархистов, как была схвачена и Женя. Когда Дмитрий узнал об этом, его охватил ужас. Впервые в жизни он напился до потери сознания. Мать провела у его постели всю ночь. Выносила тазы, прикладывала компрессы. Свое отчаяние он переборол спасительной мыслью: сколько можно – все с Женей и Женей? Даже приятели удивлялись, что это он привязался к такой дурнушке. Да и ему уже наскучила ее экзальтация. Хорошо, что так, сразу, все развязалось!..
Он загулял. Начал играть на скачках. Загорался азартом за карточным столиком. Узнал дорогу в дома с сомнительной репутацией. Только иногда посреди ночи, во сне, чувствовал: Женя рядом. Открывал глаза. Проводил рукой по простыне. Чтобы не заорать от ужаса, зубами стискивал подушку.
При очередной встрече, терпеливо выслушав его протесты, Кулябко объяснил:
– Ваша кохана – ключ ко всей ликвидации. Оставь мы ее на воле, все подозрения сошлись бы на ней. Вы уверены, что она не рассказала бы сотоварищам, кому показывала письма? Убирая ее, мы оберегали вас.
После того как были разгромлены группы анархистов, Богров стал «освещать» эсеров, вошел в актив студенческого движения. К социал-демократам не совался: они чересчур осторожны, да и не принимают в свою организацию недавних анархистов. Но кое-что разузнавал и о них. Все шло, как прежде. Хотя внутри что-то надломилось. Моментами им овладевало полнейшее безразличие.
Но однажды один из бывших товарищей бросил:
– Ты провокатор!
– Да как ты смеешь! – Дмитрий распалил в себе гнев. – За такое оскорбление!.. Требую немедленного партийного разбирательства!
Никаких улик предъявить ему не смогли. Действительно, ради чего становиться Богрову провокатором? Он был оправдан, обвинитель наказан за клевету. Снова приятели спрашивали у Дмитрия адреса для явок. Однажды он помог достать паспорт нелегалу, которому надо было выбраться из России. Ссужал деньгами. Временно хранил у себя казну организации и рассылал средства по местным ячейкам.
Год назад он окончил университет. Приятель отца, известный в Киеве присяжный поверенный, пригласил его в помощники. С Кулябкой Дмитрий продолжал встречаться два раза в месяц.
Общество еще помнило разоблачение Азефа. А он, Дмитрий? Нет, он не Азеф! Тот – дьявол во плоти. А он оказался в безвыходном положении. Азеф убивал. Он же… Что он? По его доносам арестовывали, судили, заковывали… Но ведь у него совершенно другие побудительные причины… Он просто… Что «просто»? Просто вынужден спасать себя? Да! Или спастись, или вместе с другими… Да, да, на каторгу! А живет он один раз!..
– Ты заболел, сынок? – с тревогой смотрела на него мать. – Столько занимался, да еще выпускные экзамены!.. Ты устал, мой мальчик.
Приехали в Киев двое. «Василий» и «Лука». Настоящих их имен он не знал. Лука сразу же приступил к делу:
– Мы присланы из Парижа от группы «Буревестник» как члены ревизионной комиссии. У тебя были деньги группы.
– Я выслал отчет.
– Мы проверили. Недостача в пятьсот рублей.
У Дмитрия отлегло от сердца.
– Это ошибка. Или, может быть, я что-нибудь не записал.
– Брось морочить голову! – с угрозой прикрикнул Василий.
– Ну хорошо, я соберу, отдам, хотя все в отчете было правильно.
Дмитрий вытряс все свои деньги, занял у кого только можно. Двести рублей дала мать. Остальные после разговоров добавил отец.
Василий сунул сверток в карман, не поблагодарив. Буркнул:
– До встречи.
– Нет! – взорвался Дмитрий. – Раз вы так ко мне относитесь, все мои партийные счеты с вами закончены!
– Ты так думаешь? – многозначительно посмотрел на него анархист.
– Что еще вам от меня нужно? – сбавил тон Богров.
– Поживем – увидим. А ты пошевели мозгами.
Намек был угрожающим. Дмитрий пришел к отцу:
– Я хочу уехать из Киева. Хоть куда… Может быть, в Питер?
– Зачем, сынок? – забеспокоилась мать. – Здесь у тебя дом.
– Он хочет начать самостоятельную жизнь, – поддержал отец. – Правильно. Под родительским крылом сил не наберешься. Поезжай. В Питере у меня есть связи. Обомнись. Со столичной закваской здесь быстро пойдешь в гору. Вернешься, возьму в компаньоны. Сначала «Богров и сын», а потом, глядишь, и «Богров-сын».
Дмитрий собрался быстро. Кулябко узнал. Пригласил на встречу:
– По прибытии в Питер позвоните начальнику столичного отделения фон Коттену. Он, кстати, поможет обосноваться на новом месте.
В Питере к Дмитрию вернулось спокойствие. Компания столичной молодежи приняла легко – весельчак, остроумец. Но стороной дошло: кто-то приехал из Киева, расспрашивает… Копают? И здесь копают!..
Сказал всем: заболел, должен подлечиться. Уехал за границу. За карточными столиками деньги улетучились быстро. Пришлось возвращаться. В Питер не заглянул. Отец и мать – все были на даче в Потоках. И надо же было ему наведаться в Киев! Носом к носу столкнулся на Владимирском проспекте со Степой. Дмитрий знал его давно, в последний раз встречался три года назад – Степа бежал с каторги, куда был сослан за убийство офицера. Пробирался за границу, и Богров снабдил его деньгами и явкой в Черкассах. Адрес был «засвечен» охранкой. Как же Степа мог объявиться в Киеве теперь?..
– А я как раз по твою душу! – громогласно приветствовал Богрова беглый каторжник. – Где побалакаем? Давай в твоей хате?
«Тоже завербован?» – подумал Дмитрий, удивленный его неконспиративным поведением: кричать во все горло на проспекте! Обрадовался. Они поднялись в квартиру. Дмитрий притворил дверь комнаты.
– Карты твои биты! – выпалил Степа. – Ты предатель!
– Как смеешь!.. – начал было Богров.
– Заткнись, – оборвал гость. – Доказано. Слишком долго нянчились с тобой потому, что многое приписывали другому провокатору, Бегемоту. Его наши в Женеве уже пришили, слыхал?
– Какой Бегемот? Что приписывали? – пытался оттянуть Дмитрий, чувствуя, как начинает тягуче сосать под ложечкой.
– Не крути. Помнишь, ты раздобыл паспорт Афанасию? Афанасий сгорел. Его сцапали при первой же проверке. А адресок, который ты удружил мне в Черкассах? Забыл? Подмоченный адресок, да я-то воробей стреляный. А лаборатория в Борисоглебске? Кто, кроме тебя, знал?