— Ты выпил лишнего. Она поймет, — ей хотелось хоть как-то обнадежить мужа, однако не была уверена в том, что Виктория Павловна такое быстро забудет.
— Что… там? У них?..
— Тихо. Пьют чай. На десерт, если не ошибаюсь, фисташковые пирожные. Хочешь, принесу?
— Не ходи! Останься со мной, — он удержал ее за руку, прижав к своей горячей щеке.
Странно все складывалось. Ей казалось, что Леня уже ничем не способен ее удивить. Искала и находила тысячи причин, которые привели ее к Андрею… Она устала быть Леней в их семье, решать все домашние дела, видеть, как он полнеет, как отступает перед трудностями, как по-мальчишески подчиняется родителям, как беспомощно тыкается в этой жизни и вечно ждет, что кто-нибудь возьмет его за шкирку и направит туда, куда надо.
Но Леня хороший отец и совсем не сволочь. А еще этот безудержный, совершенно преступный смех, который заставил ее снова обратить на него внимание. И вот теперь этот трогательный и естественный жест, которым привлек ее руку. Любовь убежала. А привязанность осталась. И еще, как говорила дочь Вероника, «жалькость» — что-то среднее между жалостью и нежностью.
— Я принесу чай, — сказала Ира и освободилась. — Заодно пошпионю.
— Если спросят, скажи, что я без сознания. Или сплю. Никого не хочу видеть.
— Ну, не будь ребенком!
Ира выскользнула в коридор и прошла на кухню. Там застала Лизу и Викторию Павловну. Лиза варила кофе, поводя большой туркой по лотку с песком, нагревавшемуся на плите. Свекровь вытаскивала парадный кофейный сервиз. Она вопросительно посмотрела на Иру.
— Он хочет чаю, — почему-то шепнула Ира.
— Да? — изумилась Виктория Павловна, словно у нее попросили стейк из акулы. — Странно. Я думала, он захочет виски с содовой и варьете. Он слишком весел в последнее время, не находите?
Ира, заваривая чай, решила не отвечать на риторические вопросы и дать свекрови выпустить пар.
— Вы всегда на него плохо влияли, Ира.
А вот это уже был повод. Она обернулась и скрестила руки на груди, выражая готовность слушать.
— Надеюсь, я не открываю Америку, дорогая! Я всегда знала, что-то подобное он рано или поздно выкинет. «Отмочит», как говорит Иван. И в этом немало вашей вины! — лицо Виктории Павловны было бледным и злым той неуловимой яростью, которая пылает тем ярче, чем сильнее ее сдерживают.
— А что, собственно, произошло? — с удивлением спросила Ира. — Что такого чудовищного совершил ваш сын? Буйствовал? Напился пьян и устроил танцы на столе? Я не понимаю. Человек рассказал забавную историю…
— При чем здесь забавная история? Я всегда внушала сыну правила приличия. Но вы, как я вижу, двигаетесь с ним в несколько ином направлении. Хотели жить отдельно? Ради бога, мы не препятствовали. Но полагали, что вы прониклись духом нашей семьи за то время, пока жили у нас и пользовались нашим… благорасположением! — Виктория Павловна взяла себя в руки и говорила ровным, спокойным тоном. — Где вы бываете вечерами, Ира?
— Что? — вопрос был настолько в лоб, что она не смогла удержаться от изумления и неловкости.
— Простите, но Леонид мне рассказал, что вас часто не бывает дома вечерами. У вас нет постоянной работы. Вы домохозяйка, Ира. Хранительница очага. Если вы не можете внятно ответить на этот вопрос своему мужу, так, возможно, скажете мне, как женщина женщине?
Напыщенная нелепость и театральная прилюдность этих вопросов была так возмутительна, что Ира не нашлась что сказать в первые мгновения. Она только увидела на пороге Виктора, подошедшего с кошачьей непринужденностью так, словно он имел право появляться везде, где ему было угодно.
— Может быть, я должна писать вам письменные отчеты с точным указанием мест и времени, где и когда я бываю? — предательская краска заливала ее лицо.
— Можете на меня обижаться, Ира, но я свое мнение высказала. И прошу вас не делать моего сына несчастнее, чем он есть сейчас. Просто из уважения к его матери.
— Это какой-то сюр, — покачала головой Ира, начиная заводиться. — Паноптикум. Кунсткамера. Вы живете в каком-то призрачном… болоте или внутри каких-то зыбучих песков, где нормальный человек легко может свихнуться, понимаете? Свихнуться! Тут же одни миражи. Миражи приличия, покоя, порядка, радости… А знаете, как рвался отсюда ваш Леня? Как мечтал сбежать за Урал подростком? Знаете? У него еще тетрадочка была с подробным маршрутом — пунктирчиком по каждому городу и указанием километров от Москвы! И какой конечный пункт, знаете, Виктория Павловна? Петропавловск-Камчатский! Двенадцать часовых поясов! А! Бежать так бежать! Лиза, сколько вы сюда приходите? — путаясь в складках своего вечернего платья, Ира подскочила к прислуге. — Двадцать, тридцать лет? Он же и вам показывал эту тетрадочку и плакал у вас на коленках? Не моя вина, что он такой… Ленечка-то и меня замуж взял, чтобы меня как щитом поставить! От всего этого, вашего… тотального порядка, в котором и вздохнуть-то нельзя нормально!
— Вон, — сухо произнесла Виктория Павловна, глядя куда-то поверх ее головы. — Я вполне убедилась… убедилась, что имею дело с особой в высшей степени неблагодарной. Поэтому — вон. Сей же час.
Ира замерла, отрезвленная. Гнев еще не остыл в ней. Под руку попался красивый заварочный чайник. Она подняла его и демонстративно отпустила. Фарфор гулко и красиво рассыпался мелкими осколками по всей кухне. Только после этого Ира прошла мимо ухмылявшегося Виктора, натянула шубку и грохнула входной дверью.
Леня
Смех, как и слезы, оставляет чувство грусти. В детстве он этого не понимал. Старался как можно меньше смеяться, почему-то решив, что за смех какая-то неведомая сила отыграется, отомстит, повернет все не так, как надо. Повзрослев, Леня перестал так думать, но по устоявшейся привычке предпочитал некую золотую середину в эмоциях. Равновесие казалось ему разумной данью жизни.
После того, как жена ушла, Леня тихо лежал на диванчике, наслаждаясь покоем и тишиной. Все, что произошло в столовой, казалось ему незначительным и глупым. Он подумал о том, что, вероятно, впервые здесь, в этом доме, проявил настоящие чувства, не согласованные с реестром дозволенных родителями. Впрочем, предмет ли это для гордости в неполных сорок восемь лет? Почему же было не плюнуть на этот реестрик чуть раньше? И мог ли он это сделать? Рожденный в пещере, принимает ее правила безоговорочно. Как-то Леня нашел в Интернете историю про мексиканцев, устроивших себе дом под огромным камнем где-то на краю пустыни. Пыль, грязь, сколоченная из дерева грубая мебель, тряпки, грязная посуда, очаг… В этом «доме» они родили и вырастили с десяток детей. Так почему же он не должен был принимать правила своих родителей? И что сделали они с ним такое, отчего эта проклятая инфантильность стала его тенью до седин?
…В гостиной начало темнеть. Кто-то вошел. Леня приоткрыл глаза и увидел улыбающегося Виктора.
— Нашкодивший кузен, судя по всему, чувствует себя совершенно хорошо. На, подкрепись, — Виктор вручил ему бокал с вином.
Леня сел и послушно отпил.
— Ты Иру не видел? Куда она пропала?
— Ленчик, ты случайно не знаешь, откуда у твоих родаков бабки на все это? — развалясь на диване рядом с ним, неожиданно спросил Виктор, тоже отпивая из своего бокала.
Леня неловко поморщился.
— Что?
— Я говорю, мне страшно любопытно, как простым российским пенсионерам удается столько лет поддерживать реноме, статус-кво, этакий пат в шахматной игре с жизнью?
— Странный вопрос…
— Ничего странного, кузен. Жизнь это такая штука, которая всегда ставит нас, если можно так выразиться, в позу цугцванга[8]. А здесь все, как в банке с формальдегидом — ни смерти, ни разложения, ни жизни, — Виктор, раскинув руки на спинке дивана, по-хозяйски заложил ногу на ногу. — Пат. Ничья. В чем секрет?
— Тебе не кажется, что задавать такие вопросы нескромно? — сглотнул неприятный комок Леня.
— А я вообще малоскромный человек, знаешь ли. Политкорректности этой сраной мне хватило за бугром. Искренность, брат, сейчас в большом дефиците. Все больше экивоков, намеков, иносказаний, эвфемизмов, полушепота и шипения по углам. Каждый человек должен иметь право говорить, отвечать за свой «базар» и быть готовым получать в морду, а не повестку в суд. Так честнее. Поверь. Криводушие, брат, признаю, делает жизнь проще, но каждый раз вступает в незримый бой с совестью, как зараза с лимфоцитами, и ослабляет защитные силы организма.
— Да, возможно, ты и прав, — задумчиво пробормотал Леня, потягивая терпкое вино, обволакивавшее язык хмельной горечью.
— Впрочем, я вижу, что мой вопрос не по адресу. Да и не мое это дело. Просто любопытство, черт возьми. Бойся потери любопытства, брат! Бойся! Старость приходит тогда, когда утрачиваешь способность удивляться и любопытничать. И это необратимо. Не вешай нос, Ленчик! Виктория Павловна, конечно, жутко разозлилась, но ты же мужик! А для мужика что главное? Главное набычиться и переть к своей цели. Хочешь историйку на эту тему? Ржачная. Жуть! Мне приятель один рассказал. У него жила рыбка. Подарок. Из тех неожиданных подарков, которые некуда приткнуть. Трудно сказать, чем руководствовался даритель, когда приволок на день рождения магазинный пакетик с водой, в котором удивленно раскрывала рот золотая рыбка. Никто в семье приятеля домашних животных не разводил. Не имелось у них такой традиции. А тут вдруг рыбка. Аквариум — удовольствие дорогое. Поэтому рыбку поселили в пошлой трехлитровой банке. По всей видимости, рафинированная рыбка впала в депрессию от такого к себе отношения. И приобрела предосудительную склонность к побегам, которые в ее положении можно приравнять к суициду. Трудно было понять, действительно ли она так протестовала против трехлитровой банки или в самом деле хотела покончить с собой. Тоже в знак протеста. Разбираться в этом стало недосуг, потому что жизнь семьи приятеля начала вращаться вокруг злополучной банки. Первые два побега-суицида еще смеялись и наперегонки ловили скользкую трепещущую беглянку, а потом пришлось установить круглосуточное наблюдение за ненормальным подарком. Попытались накрывать банку, но рыбка