— Ну какой же криминал, детка? — вздохнул Виктор. — Напоминаю, Олег Иванович мой дядя. Это раз. А ключ мне необходим для того, чтобы открыть некий сейф. Это два. В этом сейфе, моя милая подруга детства, лежит дядюшкино завещание, в которое хочу заглянуть одним-единственным глазком. Мне надо знать, что я получу после кончины этого славного человека и насколько глубоко сейчас, когда он благополучно здравствует, я должен вылизывать ему анус. Понимаешь меня?
Оксана заулыбалась, расслабившись снова.
— Хочешь знать, светит ли бедному племяшке наследство?
— Очень хочу, милая! Поэтому ты, свет Оксана, достань мне этот ключик в то время, пока дядюшка будет получать сексуальное удовольствие. Во избежание недоразумений и для большей надежности можете его слегка погрузить в непродолжительный освежающий сон. За это лично ты получишь еще пятьдесят баков из рук в руки. О’кей?
Оксана раздавила очередной окурок в пепельнице, выпила залпом кофе, после чего протянула ему ладошку.
— Бабосики вперед, милый!
Вручив задаток, Виктор распрощался с подругой детства.
Андрей
После разговора с Семеном немного полегчало. Разлад в душе не угас, но Ирина стала необходимой частью его жизни. Двойной жизни, чего уж тут скрывать.
Домой из офиса он вернулся поздно вечером. В последнее время полюбил стоять в пробках. Уйма времени, чтобы подумать.
Приняв душ, вышел к ужину расслабленным и усталым. Валентина что-то готовила.
— Где ребята? — спросил он.
— Кажется, я тебе говорила. Уехали на три недели на сборы. Тренер сказал, что у них хорошие шансы в юношеских соревнованиях. Ты бы сходил на тренировку, посмотрел, как плавают твои сыновья.
— Схожу.
Этот упрек имел вес.
— Я приготовила жареные овощи и стейк.
— Буду только чай. Устал.
Он видел, как жена замерла перед плитой. Потом начала как-то резко двигаться. Шипящее содержимое сковородки полетело в мусорный бак. После этого Валентина поставила на плиту чайник с водой.
— Для чая мои кулинарные способности не нужны. Надеюсь, родной, сделать заварку у тебя хватит сил. Я пошла спать.
Андрей не стал ее удерживать и о чем-то спрашивать. В последнее время любой разговор с женой стал его утомлять и тревожить. Какая-то часть его хотела все ей рассказать и покончить с двойственностью положения. Вряд ли Валентина знала что-то конкретное, но уж точно чувствовала.
Валентина устроилась в гостевой спальне, и Андрей почувствовал облегчение. «Не ты первый, не ты последний, мужик, — вспомнились слова Семена. — В жизни всякое бывает. Никто не подписывается под тем, что перемены в ней невозможны. Крутые перемены, маленькие перемены — все одно к одному».
Крутые перемены. Как ни крути, а решиться на них было трудно. После стольких лет привычное, размеренное, знакомое въелось в кожу. Если не считать бизнеса, Ирка оказалась единственным сумасшедшим поступком за последние несколько лет.
Они не спрашивали друг друга о семьях, но почему-то все знали. Каждую мелочь. Он знал, что ее дочь неплохо учится и мечтает стать художницей, а сын — серьезно намерен стать юристом. Она знала, что оба его сына-близнеца готовятся стать спортсменами и добьются своего. Он знал, что муж ее — тихое, безобидное недоразумение, не приспособленное к жизни. Она знала, что жена у него — чуть простоватая, но хваткая дама, всю жизнь безуспешно пытавшаяся держать его на коротком поводке. И они знали, что все сложилось в их жизни не так, как должно было бы. Но не винили никого. Да и зачем?
Андрей тихо постоял у закрытой двери гостевой спальни на втором этаже и отправился в кровать.
Утром встали, словно вечером ничего не случилось.
Он думал, что Валентина бросит затею с пробежками, но ошибся. Она вышла в спортивном костюме вместе с ним.
Как всегда, Андрей вырвался по дорожке вперед. Бежал сначала медленно, чтобы разогреть мышцы, потом все быстрее.
Когда остановился, чтобы отжаться, Валентина притопала с охами и упала на скамейку рядом.
— Сердце… вон… совсем! Ох! Все в глазах двоится! Я это делаю только из большой любви к тебе, Андрей, учти…
Он научился ловко избегать темы ее веса, ее одышки и ее образа жизни. Горький опыт ругани по этому поводу у него имелся. Валентина словно нарочно подзуживала его к упрекам, после которых можно разрыдаться и бросить в ответ свои слезные аргументы, почему она живет так, а не иначе. Эта вечная слежка за самим собой и своими словами, которые чуткая жена могла принять на свой счет, утомляла. Как утомляет переход через минное поле — никогда не знаешь, будет ли следующий шаг верным. С той лишь разницей, поле рано или поздно кончится…
— Я побегаю еще минут пятнадцать, а ты… сама дойдешь до дома? — спросил Андрей, присев рядом с ней на корточки и заглянув в лицо.
Она состроила виноватую гримасу и стянула платок. Она все еще была красива.
— Все о’кей? — улыбнулся он, целуя ее в уголок губ.
— Будет, — отстранившись, облегченно ответила Валентина, словно разом развязалась с утомительной и неприятной докукой, — когда приму душ и выпью кофе. Ты же знаешь, что я без этого все равно что неживая.
Андрей знал. Все ее привычки и слабости были на виду. Таинственное, кошачье, неожиданное ушло из нее, как масло из треснувшего сосуда. Какое-то время он боялся своего остывания к ней, потому что ничего другого она ему предложить уже не могла или не хотела. И что будет потом, после, Андрей думать не желал.
Он уже хотел подняться, но Валентина удержала, пристально и жадно ловя его взгляд.
— А ты красивый кот, — проговорила она незнакомым голосом. — Все еще…
— Что? — он улыбнулся с некоторым недоумением.
— Красивый, говорю, ты у меня. И всегда был. А сейчас как жеребец — в полную силу вошел… Сильный, здоровый… Волосок к волоску, ни одной седины. Бабы на фирме, знаю, стаями ходят, кипятком писают. Я пока не лезу туда… Насколько мне известно, ты повода не давал. Но, Андрюшенька, золотко мое, я тебя от себя никуда не отпущу…
— Ты что, Валентина?.. — он нахмурился и все равно не мог сдержать восхищения такой откровенностью.
— Не отпущу, так и знай. Ползком поползу. Побегу. Но ты мой, Андрюша.
— Валя, что на тебя нашло?
— Ничего. Беги, родной.
Так странно и неприятно вдруг стало, словно пометили его насильно, тавро наложили жгучее. И поднялась неприязнь взамен натужной привычной симпатии, оставшейся от былого чувства.
Андрей выпрямился, глядя на жену сверху вниз.
— Глупо говоришь сейчас. И пустое. Совсем пустое, Валь. Перележала на диване у телевизора? Сериальцами объелась? Я же не бык тебе племенной, купленный задорого. Не купила.
Он посмотрел вдаль, ища не обидные слова.
— У тебя уже кто-то есть, — она то ли спрашивала, то ли утверждала — не понять. Но явно приберегала этот вопрос. Однако момент неловкости перед откровенным разговором был преодолен и что будет после него казалось уже неважным.
Отчуждение, которое Андрей отталкивал от себя до этого, теперь казалось естественным.
— Ты бы послушала себя, Валентина, со стороны, — ответил он, не в силах стащить с лица гримасу жалости. И не удивился злым слезам, появившимся на ее глазах.
— Кобель. Как все вы, мужики… Так вот банально, да.
Андрей плохо понимал, что вообще происходит на обычной утренней прогулке. Вот так, обыденно и просто. Наверное, так бывает, когда все чувства выпиты до дна и остается сухая, не обременительная на первый взгляд пустота. Ее можно долго не замечать, отрицать, отталкивать от себя, но она все равно, рано или поздно, даст о себе знать, выскочит, как чертик из табакерки, даже на утренней пробежке, всего в 500 метрах от дома, где они воспитывали двоих сыновей.
— Ты меня плохо знаешь, Валентина. Несмотря на эти шестнадцать лет.
— Я тебя хорошо знаю, радость моя. Потому и говорю, — ее слезы уже высохли, а сама она казалась решительной и отстраненной. — Бизнес на мне. Недвижимость — моя. Дети — мои. Просто заранее предупреждаю, Андрей. Могу устроить так, что будешь снова стишки свои кропать, как раньше.
— Это похоже на ультиматум, — горько усмехнулся Андрей, теперь действительно узнавая прежнюю Валентину, рвавшую конкурентов зубами.
— Как хочешь, так и понимай.
Она встала и направилась к дому.
Андрей повернулся и побежал в противоположную сторону.
Ира
Татка нашла себе очередную любовь. Еще с института живет в ней эта кошачья влюбчивость. Как увидит симпатичного парня — бац! хлоп! бум! Смотришь, она ему глазки строит и записочки строчит. К 25 годам эта дура два раза была замужем. А толку никакого. Ума как не было, так и не появилось. Вот и сейчас…
Ира не могла понять, откуда Таисия выкопала эту молодую волосатую образину под два метра ростом и с буграми мышц на теле. Пригласила на смотрины. Всего несколько вопросов, которые ему задала Ира, выявили трагическую неспособность Георгия поддержать мало-мальски интеллектуальную беседу.
А Татка на него надышаться не может. Можно ли себе представить такое? И хихикает, и вьется возле него, и головку на плечо кладет, и самые вкусные кусочки своими белыми ручками ему в пасть… Хотя, надо отдать ему должное, несмотря на небритую рожу и руки-лопаты, Георгий держался скромно, солидно и предпочитал не открывать рта без особой необходимости. Таисия проболталась, что он служил водилой в полиции. Словом, Татка втюрилась в это чудовище с победным именем Георгий. По уши. Хотя сама она была воспитана на Чехове и Тургеневе. И нельзя сказать, что она совсем без мозгов. Просто у девушки такой характер. Взбалмошный.
Там же на смотринах Ира узнала, что они собираются пожениться. Любовь любовью, а третий замуж — это сверх всякой меры. Ира сразу окрестила его Горынычем. Попыталась открыть подруге глаза на ее выбор, но куда там! Пришлось смириться и принять Горыныча таким, какой есть. Ира лишь надеялась, что Таткин характер Горыныч не вынесет и канет в Лету, как и все остальные ее мужья.