бей и оживленный перезвон синиц. Барбашов бездумно слушал эти лесные звуки.
Случайно его взгляд наткнулся на мешки красноармейцев, рядком разложенные на траве. Бойцы вместе с продуктами вытащили из них и свои вещи. Почти у всех содержимое было одинаковым: обмундирование, полотенца, перевязанные бечевкой письма, боеприпасы. Только рядом с мешком Чиночкина на траве лежали две книги — «Теория относительности» Эйнштейна и маленький потрепанный томик стихов Эдуарда Багрицкого. Теорию относительности Барбашов не знал. Но стихи Багрицкого любил и, увидев их, сразу обрадовался. С необычайной легкостью вспомнилось:
На твоем степном раздолье
Сиромаха скачет,
Свищет перекати-поле
Да ворона крячет…
— Чиночкин, это ваш Багрицкий? — спросил Барбашов.
Чиночкин поднял с земли томик и подошел к командиру.
— Мой.
— А вы слышали, как Качалов читает «Думу про Опанаса»? Говорят, здорово. Особенно то место, когда Когана расстреливали.
— Нет, не слыхал, — признался Чиночкин. — Вы, я вижу, тоже неравнодушны к Багрицкому?
— Замечательный поэт, — с восхищением проговорил Барбашов. — Помните? Как это здорово:
По рыбам, по птицам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
— По звездам, а не по птицам, — поправил Чиночкин. — Вы спрашиваете о Качалове. Разве он читает Багрицкого?
— Говорят, что читает, — не очень уверенно ответил Барбашов. — Как-то раз был я проездом в Москве. Увидел афишу «Качалов читает стихи русских и советских поэтов». Еле я тогда нашел этот клуб, где он выступал. Сейчас уж даже не помню, в каком это районе было. Ехал куда-то на метро, потом на трамвае добирался. Одним словом, клуб разыскал и билет достал. Слушал Пушкина, Блока. А Багрицкого он так и не прочитал. А жаль. Очень хотелось послушать.
— Я, пока служу, почти весь томик наизусть выучил, — снова улыбнулся Чиночкин. — Можно сказать, последние стихи добиваю. Удивительный был поэт. И человек, говорят, тоже был замечательный.
— А я учил его стихи в госпитале, когда лежал после ранения, — вспомнил Барбашов. — Времени тогда свободного было хоть отбавляй…
Их разговор прервал Клочков.
— Ваше приказание выполнено. Разделил на шесть долей, — доложил он.
Барбашов поднялся со своего места.
— Мы еще потолкуем на эту тему. Вы далеко стихи не прячьте, — попросил он Чиночкина.
Барбашов осмотрел «доли» и, прежде чем что-либо сказать, поскреб пальцами заросший подбородок. Доли были явно малы.
— Ну что ж, будем жить тем, что имеем. Пять порций — в мешок. А одну разбросай на восемь частей. Это и будет наш хлеб насущный. Н-да…
Клочков проворно выполнил и это приказание. Бойцы принялись за еду. Потом Барбашов проверил оружие. Оказалось, что отряд имел один пулемет, один автомат, пять винтовок, десяток гранат и один пистолет ТТ.
— Не очень, конечно, мы богаты, — вздохнул Барбашов, — но голыми руками нас все же не возьмешь!
После этого из оврага можно было уходить. Но Барбашов медлил. Теперь, когда он впервые по-настоящему стал знакомиться со своим отрядом, не поговорить с людьми он уже просто не мог.
Барбашов подозвал Клочкова. Сержант, хотя они уже разговаривали в это утро раз десять, подошел к нему, отдал честь и коротко доложил:
— По вашему приказанию…
— Садись, — указал Барбашов ему место рядом с собой на траве. — Ты людей наших хорошо знаешь?
— Так я же их командир, — удивленно посмотрев на старшего политрука, ответил сержант.
— А я вот их почти не знаю, — посетовал Барбашов. — Не всех, конечно. С Ханыгой, например, мы старые друзья, вместе в финскую мерзли. Да и потом не раз сталкивались по разным делам. Чиночкин мне тоже известен. Кунанбаева знаю, а остальных так, в лицо, не больше. А задача у нас, сам понимаешь: надо бы, как говорится, ответственнее — да не бывает.
— Остальные тоже ребята толковые, — поспешил охарактеризовать своих подчиненных Клочков.
— Ну вот и давай их сюда, — распорядился Барбашов.
Клочков проворно встал и подозвал бойцов. Трое молодых красноармейцев подошли к командиру и по его приглашению сели на траву.
— Поговорить надо. Топать нам вместе не день, не два. Вот и хотелось контакт покороче установить, — объяснил Барбашов бойцам цель беседы.
Красноармейцы молчали.
— С товарищем Косматых мы уже познакомились, — продолжал Барбашов. — Вы комсомолец?
— На Ростсельмаше принимали, — ответил пулеметчик вставая.
— Сиди, сиди, — остановил его Барбашов. — Помнится мне, вроде о тебе разговор в политотделе был. Будто ты в партию вступать хотел.
— И сейчас хочу, — подтвердил пулеметчик.
— А чего же тянул?
— Да так, хотел в лагерях стрельбу провести. Без хороших результатов в учебе как-то стыдно было на парткомиссию идти. Одним словом, ждал стрельб. А тут, сами видите, что началось. Заявление у меня в кармане.
— А рекомендации?
— Только две.
— Кто дал?
— Одну с завода прислали. Другую — сержант Клочков.
— Дельно, — одобрил Барбашов. — Это очень даже хорошо, что тебя командир рекомендует. Так что не затягивай дело. Вынесем Знамя — подавай заявление. Третью рекомендацию я дам. Ну а вы, ребята, откуда? — обратился он к остальным двум бойцам.
Тот, что был ближе к нему, быстро встал.
— Красноармеец Рощин, — доложил он. — Мы из Москвы. Земляки, так сказать.
— Оба?
— Так точно! — бойко ответил красноармеец. — Я на Арбате вырос, в Староконюшенном переулке. А он — на Каланчевке.
— Первый год служите?
— Так точно.
— Кто же твои родители?
— Отец — повар, — несколько смутился боец, но тут же нашелся: — Он по вторым блюдам специалист. В «Праге» работает. Может, знаете, ресторан такой в Москве есть? А мать дома. Сестренки у меня две.
— А твои родители кто? — спросил Барбашов чернявого красноармейца.
— Не знаю, — непринужденно усмехнулся тот. — Беспризорник я.
— А фамилия как?
— Ремизов.
— Цыган?
— Наверно.
— Учился?
— Малость было, — так же непринужденно ответил красноармеец. — Хотя, конечно, больше работал. На Метрострое. Откатчиком. Всю первую очередь от начала до конца в туннеле был.
— Комсомолец?
— Пока нет.
— Что так? — удивился Барбашов. — Такая, можно сказать, ответственная, на всю страну известная стройка — и не комсомолец. Или пороху не хватило?
— Нет, порох в норме, — сразу стал серьезным Ремизов. — Вкалывали мы там по первое число. Не в порохе дело. Сказали, что вроде бы недостоин я. Грехов моих старых начальство испугалось.
— Ого! Выходит, из молодых, да ранний! — в свою очередь усмехнулся Барбашов. — Какие же у тебя грехи? Надеюсь, не очень страшные?
Ремизов вприщур посмотрел на приклад своей винтовки, словно на нем была написана покаянная, и так же серьезно продолжал:
— Сами знаете, товарищ старший политрук, в жизни беспризорника всякое было. Детство на вокзалах прошло, по дорогам, в теплушках, в телятниках. Кому погадаешь, кому попляшешь, а у кого и так сидор вычистишь. Ну, конечно, ловили. Отправляли в колонии. Убегал. Не воровать убегал, на волю. А есть-то надо? И опять за свое принимался. Снова ловили. Потом надоело все это хуже чесотки — пошел работать на шахту. А оттуда и на подземку попал. Настоящей жизни узнать захотелось.
— Правильно сделал! — похвалил бойца Барбашов. — И особо молодец, что за серьезное дело взялся, в шахту спустился. С рабочим классом не пропадешь. Это, брат, самый что ни на есть верный народ.
— Вот и я так думал, — вздохнул Ремизов. — А они меня все перевоспитывать старались. А зачем это — спрашивается в задачке? Со старым я покончил и узел замочил. На работу пошел сам. По две нормы давал. Одним словом, дошло дело до комсомола. Подал заявление. Вот тут-то мне начальство и наступило лаптем на пятки: «Осади малость! Еще не перевоспитался!» И давай меня утюжить, и давай мутузить! В кружки всякие потянули, нагрузок подкинули, какие-то тети шефство надо мной взяли. Смотрел я, смотрел на все это, а потом решил: жил цыган без вашей грамоты и дальше проживет. Взял расчет и в армию подался. Баста! — рубанул Ремизов ладонью воздух.
— А когда же ты в летное училище поступал? — спросил Барбашов.
— Еще до подземки, — вздохнул Ремизов.
— Не огорчайся. Поступишь, — поспешил успокоить его Барбашов. — Авиация стоит того, чтобы за нее побороться. Видали, как летчики воюют? На всю жизнь запомните тот таран, товарищи. А тебе я посоветую выдержки побольше иметь, — снова обратился он к Ремизову. — Горячий ты парень. Как думаешь, Клочков?
— Кипяток там, где не надо! — буркнул в ответ Клочков и грозно взглянул на Ремизова. — В летчики захотел… Ты лучше расскажи товарищу старшему политруку, как коменданта на заборе петухом сидеть заставил!
Барбашов непонимающе посмотрел на сержанта.
— Точно! — сказал Клочков. — Старшину Сосипатова знаете? С ним это он отчудил. Старшина, значит, хотел проверить, как он службу на посту несет. И для внезапности, что ли, решил нагрянуть через забор. Ну а он его на заборе-то и прихватил. Патрон в патронник — и на мушку. «Не шевелись! — командует. — А то стрелять буду». Старшина так и прилип к тесине. С час, наверно, просидел. Посинел весь от натуги, — без тени улыбки подтвердил Клочков.
Барбашов ухмыльнулся.
Ремизов сначала с укоризной смотрел на сержанта, потом, заразившись непринужденностью командира, сам засиял довольной улыбкой. Клочков заметил это и снова насупил брови:
— Смешно?
Ремизов неопределенно пожал плечами.
— Так ведь вы изображаете, будто на самом деле… — начал было он.
Но Клочков перебил его:
— А то не на самом деле. Выдумал я это все. А может, еще рассказать старшему политруку, как ты каптерщику в классе наговор устроил? Помнишь? Когда к инспекторской готовились?
— Как это? — не понял Барбашов.