Старший лейтенант Кащеев поднял свою роту в атаку. Почти в первую же минуту были убиты командиры взводов. Их заменили командиры отделений. Бойцы залегли под шквальным огнем противника. Но вот атаку поддержала бронерота старшего лейтенанта Леонова. Пройдя сквозь залегшую цепь разведчиков, бронемашины с трех направлений ворвались на поляну, расчленили десантников и начали в упор расстреливать тех, кто еще сопротивлялся. За бронемашинами снова поднялись бойцы. И все же уничтожить десант полностью не удалось. Гитлеровцы неожиданно применили дымовые гранаты и, прикрываясь густым облаком дыма, прорвались сквозь огонь. Впрочем, уйти удалось немногим. Когда Щука, расстреляв почти весь боекомплект пулемета, вылез из бронемашины, он увидел поляну, сплошь заваленную трупами. Между убитыми ходили разведчики и собирали оружие.
Щука подошел к одной из таких групп и увидел младшего лейтенанта Калмыкова. Вражеская пуля раздробила ему челюсть. Младший лейтенант потерял много крови, но держался очень мужественно, до конца боя оставался в строю, вел огонь, как мог, управлял своим взводом. Майор по-отечески тепло подбодрил Калмыкова и тут же распорядился, чтобы его отправили в расположение дивизии на бронемашине. Но Калмыков умоляюще посмотрел на командира.
— Тебе же легче будет! — смягчил тон Щука.
Калмыков стоял на своем. Говорить он не мог, но и без слов было ясно, что он хочет остаться со своими бойцами.
— Ладно. Добирайся сам, — разрешил майор. — Только в медсанбат сходи обязательно, как прибудешь в расположение дивизии. — Щука обернулся к подошедшему майору Подорванову и сказал: — Вот человек! Такую рану получил, а взвод ни на минуту оставить не хочет.
— Потому они и воюют как герои, что у них характер есть, — заметил Подорванов. — Пусть командиры рот сами ведут свои подразделения. А мы быстрее поедем в штаб. Генерал ждет нашего доклада.
Комдив остался очень доволен действиями разведбата. Выслушав доклад майора Щуки, он крепко пожал ему руку, что делал лишь в случаях особой похвалы, и одобрительно сказал:
— Имел бы право награждать, с искренним удовольствием вручил бы вашим героям ордена и медали. Но пока что мне такого права не дано. Поэтому от всей души благодарю вас. А выйдем из окружения, я ваши дела не забуду.
— Служу Советскому Союзу! — за весь свой батальон ответил Щука, вытянувшись перед генералом в струнку.
— А теперь вот вам новое задание, — продолжал генерал Галицкий. — Первую попытку врага окружить нас мы сорвали. Но это вовсе не значит, что противник откажется смять нас и уничтожить. Он непременно вновь постарается зажать нас в кольце. Но нам нечего ждать, когда он закончит свои маневры. Мы от него снова оторвемся. Приказываю вам, майор, следить за всеми передвижениями вражеских частей. И особенно на левом фланге. Мне надо точно знать, до какого рубежа они продвинутся за ночь. И еще имейте в виду: впереди, в районе Рубежевичей, вдоль старой государственной границы проходит полоса наших укреплений. Вполне возможно, что теперь она захвачена гитлеровцами. Надо точно разведать их силы.
— Есть. Понял, — ответил Щука. И с удовольствием отметил про себя, что генерал, хотя ему достается не меньше, чем другим, выглядит очень неплохо. Он, как всегда, аккуратно выбрит, опрятно одет и даже кажется бодрым, хотя командиры частей и начальники служб не дают ему покоя ни днем ни ночью.
— И, конечно, ни на минуту не забывайте о Знамени Железной. Может быть, сейчас, при отходе, вам все же удастся напасть на след группы Барбашова, — отдал последнее напутственное распоряжение генерал.
Майор немедленно отправился в разведбат, собрал подчиненных командиров и каждому поставил конкретную задачу. Когда он начал отдавать распоряжение командиру бронероты старшему лейтенанту Леонову, тот заметил:
— У нас бензин на исходе, товарищ майор.
— Беда с этим горючим, — вздохнул Щука. — Ну да ничего, добудем. В конце концов, мы действуем в интересах всей дивизии. Попрошу у начальника штаба. Даст.
Леонов приободрился. Он знал, что комбат не любит бросать слов на ветер.
Получив указание, командиры разошлись по своим подразделениям, а Щука подумал о том, что плохо обстоит дело не только с бензином, но и с боеприпасами, да и среди личного состава уже были немалые потери. Он приказал майору Троицкому принести ему сводку о потерях и углубился в ее изучение. Цифры были малоутешительными. В ротах выбыло из строя до тридцати процентов личного состава. Среди них были убитые, раненые, а больше всего пропавших без вести. Ушли на задание и не вернулись. В бронероте тоже недосчитывалось процентов двадцать пять. Понесли значительный урон и специальные подразделения. В батальоне почти полностью были уничтожены транспортные средства, сильно пострадал взвод связи. Но боеприпасов, о которых беспокоился Щука, пока еще было достаточно. И это объяснялось тем, что в боях, вроде сегодняшнего, разведчики, как правило, не участвовали.
Неожиданно начал накрапывать дождь. Несколько крупных капель упало майору на лицо. Он поднял голову и увидел, что небо заволокли низкие серые тучи. Поднялся ветер. Щука вернул адъютанту старшему сводку и, завернувшись в трофейную накидку, пошел по расположению батальона. Начали сгущаться сумерки, дождь заметно усилился. Бойцы прятались под деревьями, залезали под бронемашины, накрывались брезентовыми чехлами, жались друг к другу. Разводить костры не разрешалось. В нескольких местах майора останавливали патрули, спрашивали пароль. Щука называл пароль, и бойцы снова растворялись в темноте. Такая четкость в несении караульной службы понравилась майору. Дисциплина в дивизии, несмотря на крайне напряженное положение, оставалась очень высокой.
ВСТРЕЧА
Полдень застал группу Барбашова на краю большого, сплошь перепаханного танками поля. Война прошла здесь тяжелой поступью. Видно было, как припадала она на колени, подминая под себя мягкие стебли колосящейся ржи, как с головой закапывалась в землю, как спотыкалась в воронках, но снова поднималась и, оставляя за собой смрадный след, громыхала дальше, вперед, до тех пор, пока не искрестила все поле вдоль и поперек глубокими, словно траншеи, колеями, по которым, как в половодье, с веселым звоном неслись потоки мутной дождевой воды. Изрытое ходами сообщений, опаленное жарким бензиновым пламенем поле пестрело бурыми и черными пятнами. Со всех сторон тянуло гарью. Повсюду валялись стреляные гильзы, окованные железом ящики из-под снарядов, исковерканное оружие, трупы людей и лошадей.
«Опять опоздали, — с горечью подумал Барбашов и, не сдержав обиды, выругался. — Побрали бы черти эту гонку! Мы спешим изо всех сил и не можем догнать войну. Ну разберись попробуй, кто стоял здесь против немцев — то ли выходившая из окружения часть, то ли откатившийся на восток фронт?»
Он невольно взглянул на бойцов. Они настороженно, с пристальным вниманием разглядывали следы боя.
— Жарко было, — сказал наконец Косматых.
— Да уж, — вздохнул Клочков. — Схватились крепко, по всему видно.
И снова замолчали.
Дунул ветер. Где-то глухо осыпалась земля. В небо трепещущим комочком вскинулся жаворонок и рассыпал по-над полем серебряный звон своей нехитрой песни. Ветер дунул сильнее, и низом, над самой землей, потянул сладковатый, тошнотворный запах разложения.
Барбашов огляделся по сторонам. В дальнем конце поля, за кустами, что поднялись над рожью обрывистым берегом, чернели трубы. Чуть дальше за ними виднелись крыши уцелевших изб и буйная зелень садов. В стороне от всего этого стояло несколько полуразрушенных сенных сараев. Продолжать движение днем, когда свои войска снова отошли в неизвестном направлении, было нецелесообразно. И Барбашов, решил переждать светлое время в одном из сенников.
После беглого осмотра выбрали сарай метрах в ста от большака, тянувшегося из полусожженной деревни к лесу. Ворота у сарая давно уже сгнили, солома на крыше почернела от времени, стены просвечивали десятками щелей. И все-таки в нем оказалось лучше, чем под открытым небом. Тем более что, к великой радости всех, в сарае в достатке нашлось сухого сена.
Бойцы, облюбовав себе каждый по месту, быстро расположились отдыхать. Прилег и Барбашов. Он забился в сено с головой, но не мог согреться. Его знобило. Голову ломило, словно от угара. «Кажется, я простудился. Этого еще не хватало», — подумал он и пощупал лоб. Лоб горел. Неожиданно кто-то решительно дернул его за сапог.
— Наших ведут, — услыхал он сдавленный голос Кунанбаева.
Барбашов не понял смысла этих слов. Он просто не дослушал их до конца. Он только услыхал: «Наши» — и сразу вздрогнул, напрягся, как взведенная пружина, раскидал сено и вскочил на ноги. Возле него, такие же взбудораженные, как и он сам, уже стояли Клочков и Косматых. Щурясь спросонок, вылез из-под сена Ханыга, протирая глаза, поднялся Чиночкин.
— Наших ведут, — растерянно повторил Кунанбаев.
— Где?
— По дороге. Там видно, — указал Кунанбаев в угол сарая.
Все кинулись туда, куда он показывал. Барбашов припал к широкой щели между бревнами и замер. По дороге, извиваясь, медленно двигалась длинная колонна пленных красноармейцев. Голова колонны уже почти достигла сараев. Колонна двигалась со стороны полусожженной деревни, и хвост ее терялся среди уцелевших от пожара садов. Сколько насчитывалось в колонне людей, определить было трудно. Красноармейцы шли по четыре в ряд небольшими группами, конвоируемые с обеих сторон рослыми, плечистыми автоматчиками. Часть немцев ехала на грузовике в середине колонны.
Барбашову немало довелось видеть убитых и раненых. Но своих пленных он увидел впервые. Он смотрел на них широко раскрытыми глазами и чувствовал, как у него холодеет сердце от мысли, что только самопожертвование Иволгина и тех двух веселых москвичей, оставшихся на острове, спасло его и весь отряд от участи людей, идущих в строю по дороге. Пленные были уже совсем недалеко от сарая, и он отчетливо видел их. Они шли без ремней, без обмоток, без шнурков в ботинках. А некоторые и вообще босиком. Шли в одном строю здоровые и раненые. Шли спотыкаясь и вели под руки тех, кто сам уже не мог дв