Щука никогда еще не слыхал, чтобы командир дивизии отдавал приказ так обстоятельно. И хотя голос Галицкого звучал по-прежнему очень требовательно, какие-то нотки в нем свидетельствовали о том, что он особенно волновался за судьбу дивизии, за судьбу каждого воина.
Слово взяли подполковник Галкин и интендант 1 ранга Плохов. Потом снова поднялся батальонный комиссар Корпяк. Поддерживая перебинтованную руку, он сказал:
— Товарищи командиры и политработники! Перед боем в подразделениях следует провести партийно-комсомольские летучки, нацелить всех наших бойцов на то, чтобы эта решительная боевая операция была выполнена с честью. Я уверен, что если каждый из нас поставит перед собой такую задачу, то приказ командира будет выполнен. Надо дать высказаться коммунистам, комсомольцам, лучшим бойцам. На них в первую очередь ляжет тяжесть выполнения этого ответственнейшего приказа.
Корпяк сел.
Галицкий закончил совещание такими словами:
— Пункт сбора за шоссе — вот эта роща, — указал он на карте изогнутую полумесяцем зеленую полоску. — Туда вы ведете свои отряды. Выступаем точно в двадцать три тридцать[9].
ОСТАЛИСЬ ТРОЕ
Чтобы быть ближе к месту действия Косматых и Чиночкина, решили сопровождать их до высоты, с которой днем Косматых наблюдал за местностью и передвижением немецких войск. Тронулись в путь, как только совсем стемнело. Косматых неплохо запомнил дорогу, и бойцы шли, почти не сбиваясь. На высоте остановились. Деревня не освещалась. Ее совершенно не было видно. Но Косматых это не смутило. Пожали друг другу руки. Ханыга отстегнул от пояса гранату, которую когда-то дал ему Клочков, и протянул ее ростовчанину.
— Держи на счастье! — сказал он. — Мне она здорово помогла. Рука у нашего сержанта была легкая.
Косматых молча с благодарностью хлопнул Ханыгу по плечу. Гранат в отряде было всего несколько штук, и люди хорошо знали им цену.
— В бой ни в коем случае не вступайте. Чуть что — назад! Будем прикрывать! — в последний раз напомнил Барбашов, и бойцы ушли в темноту.
Предполагалось, что вернутся они часа через три. Надо было как-то скоротать это время, и Ханыга, чтоб не дремалось, принялся пересчитывать патроны. Их оказалось не так-то много. Полсотни к трофейному немецкому автомату и три десятка винтовочных. Еще у него была граната, отобранная при обыске у Шиммеля. Но он не очень-то представлял себе, как ею пользоваться, и носил при себе исключительно для самоуспокоения. Сработает не сработает, а все-таки вещь: и добыта дорогой ценой, и к своим придешь не с пустыми руками.
Пересчитав боеприпасы, Ханыга взялся за свой вещмешок. Вытащил котелок. Достал какую-то тряпку и начал чистить у котелка дно. Вдруг из темноты, в том направлении, куда только что ушли бойцы, залаяли собаки и послышались крики. Потом раздалось несколько выстрелов, в небо взлетела ракета. Стало видно бегающих по улице людей. Кто-то промчался верхом на лошади. Трое оставшихся на высоте замерли.
Прошла минута, и уже не одна, а три ракеты разорвали темноту ночи. Трескотню автоматов покрыла пулеметная очередь. Над полем пронеслась огненная трасса. Пули ударили в землю и, словно брызги, разлетелись рикошетом в разных направлениях.
— Это по нашим! — сразу же определил Барбашов и, чувствуя, как в груди у него все напряглось, застонал. — Да что же нам так не везет?! Ведь уже к самому фронту вышли!
— Почему они сюда не бегут? — горячо зашептал Кунанбаев.
Над полем прогремело еще несколько выстрелов. Эхо гулко раскатилось в темноте и утонуло в напористом и злобном лае собак. Лай этот слышался уже не из деревни. Он тоже долетал теперь откуда-то с поля. Было ясно: началась погоня.
— Конец, — прислушиваясь к голосам, проговорил Ханыга. — Будут гонять, пока не разорвут. От собак живым не уйдешь. Это точно.
— Почему же они не бегут сюда? — нетерпеливо повторил вопрос Кунанбаева Барбашов. — Ведь я приказывал… Чуть чего, немедленно поворачивать назад!
— И не побегут, — ответил Ханыга. — Тут Знамя. Они это знают.
— Да ведь мы их прикроем. Люди они или нет?
— Потому и не бегут, што люди, — упрямо повторил Ханыга и снял с плеча автомат.
Прошло еще немного времени. В небо опять взвилась ракета. Ночь качнулась и расступилась широким кругом, внутри которого, отбиваясь сапогами и прикладами от собак, бегали два человека, а на границе света и тьмы полукругом стояли немцы и неторопливо посылали в бегущих пулю за пулей.
Ракета погасла. Ночь снова сомкнулась над полем кошмарной непроницаемой завесой. Громыхнул взрыв. Лай сразу же сменился истошным визгом. Сухо треснули автоматы, и все смолкло. Только вдали над селом в последний раз взлетела одинокая ракета и, прочертив в воздухе дугу, рассыпалась десятком крохотных искр.
Барбашова качнуло, будто от удара воздушной волны. Но это не была волна. Это были нервы. Они не выдержали напряжения. И Барбашов впервые за все дни после выхода из Молодечно почувствовал, что теряет над собой контроль. Ему стало нечем дышать. Грудь сдавило. Сердце прорезала острая боль. Кто-то невидимый цепко схватил за горло и потянул к земле. Барбашов рванул ворот гимнастерки и жадно глотнул ртом воздух. «Смерть идет по нашим следам, — захотелось крикнуть ему. — Идет, как волчица. Страшная! Черная! Ненасытная! На каждом шагу только смерть! За каждым кустом только смерть! Нас осталось уже только трое!» Удушье не проходило. Тогда он снова рванул гимнастерку и разорвал ее почти до ремня. Стало немного свободней. Прохлада лизнула тело. Он вздохнул чуть глубже. Словно путами сжимало сердце, мешало движениям и немилосердно тянуло вниз. Он сунул руку за пазуху, чтобы сбросить с себя эти путы, и наткнулся на твердый и гладкий жгут. Точно в бреду, он рванул с себя и жгут. Но жгут не поддался. Барбашов вцепился в него обеими руками и упал на землю. К нему бросились Ханыга и Кунанбаев. Но прежде чем они успели поднять командира, сознание его прорезала мысль: «Да ведь это же Знамя! Это же кровь моего народа, моих бойцов! Что я, право!»
Удушье прошло. Спазм в горле ослаб. Голова уже не болела.
— Надо уходить, — глухо проговорил Барбашов, вставая.
— Бежать треба, — поправил Ханыга. — Сдается, собаки взяли старый след наших хлопцев и сейчас будут здесь.
— Показывай дорогу. Ты тут был днем, — скомандовал Барбашов.
— Тогда за мной, — с готовностью принял на себя роль проводника Ханыга. — Бежим вниз, до ручья. А там по воде, и сколько хватит духу.
ПОГОНЯ
Опасение Ханыги подтвердилось полностью. Едва все трое скатились с высоты, как на вершине ее послышался лай. Теперь уже сомнения быть не могло: немцы напали на след отряда.
Бежать было трудно. Склоны высоты заросли орешником, травой, жесткими, как палки, метелками конского щавеля. Под ногами то и дело попадались вымоины. Бойцы падали. Но не это было страшно. Темнота, словно нарочно, старалась разъединить их. И этого больше всего они боялись.
На какое-то время погоня замешкалась. Очевидно, наткнувшись на место, на котором бойцы ждали своих товарищей, собаки запутались в следах. Барбашов воспользовался этим и остановился. Остановились Ханыга и Кунанбаев.
— Где же твой ручей? — подходя вплотную к Ханыге, хриплым, как от простуды, голосом спросил Барбашов.
— Сдается, що ниже, — не очень уверенно ответил Ханыга.
— А может, правее?
— Может, — согласился Ханыга. — Не видно ж ничего! Но где-то тут, рядом.
— Так нам не уйти. Ты должен вспомнить точно… У нас нет времени искать его. Ты понимаешь это?
— Чу! — насторожился Ханыга. — След взяли!
Лай действительно стал дружнее и слышался гораздо ближе, чем всего лишь несколько минут назад.
— Там ручей. Налево, — неожиданно указал Кунанбаев. — Налево и ниже.
— Ты откуда знаешь? — не поверил Барбашов.
— Я очень хорошо воду слышу. Там ручей, — повторил Кунанбаев и указал на большой черный куст.
— Была не была! — махнул рукой Барбашов, и все трое метнулись к кусту.
Шагов через пятьдесят под ногами бойцов захлюпало болотце.
— Вода! — обрадовался Барбашов и упал на колени. Нестерпимо хотелось пить. Он окунул голову в какую-то лужу и сделал несколько глотков. На зубах захрустел песок.
— Сюда, товарищ старший политрук, — позвал его Ханыга, — вот русло.
Барбашов пролез сквозь камыш. За камышом струилась черная жилка. Звезды весело покачивались на ее поверхности, и от этого жилка казалась полированной. Барбашов ступил в нее, с наслаждением чувствуя, как холодная вода заливалась в сапоги. Ручей здесь был достаточно глубок, почти до колен. Местами он был и еще глубже. Но чаще вода едва доходила до щиколоток.
Чтобы не затеряться в ночи и самим не выйти навстречу немцам, Барбашов сразу же отыскал Полярную звезду. Она висела в небе высоко над горизонтом, тускло подсвечивая бойцам с левой стороны. На всем пути от Молодечно до фронта по ночам Полярная звезда была почти единственным и самым верным ориентиром отряда. Ее появление в разрывах туч действовало на бойцов успокаивающе. Видя ее, люди сразу обретали уверенность. Их шаг становился тверже. Недаром Клочков каждую ночь выделял специального наблюдателя, который обязан был зорко следить за положением Полярной звезды. Правда, поначалу столь необычное занятие порождало немало казусов. Но со временем бойцы отлично изучили небо и, на свой лад окрестив созвездия, достаточно точно ориентировались по ним.
Это коротенькое воспоминание невольно всплыло в памяти Барбашова, едва он заметил, что далекий небесный огонек приветливо подмаргивает им с высоты. Глядя на него, Барбашов тоже начал успокаиваться, хотя обстановка располагала к совершенно обратному. Погоня продолжалась с неослабевающим упорством. И бойцы начали сдавать. Слишком неравны были силы у преследователей и преследуемых. Особенно тяжело пришлось Ханыге. До последней ночи вдвоем с Косматых он нес на себе носилки с раненым сержантом, и это окончательно измотало и без того осунувшегося до неузнаваемости Ханыгу. Теперь он бежал последним и все время отставал. Барбашов то и дело останавливался, хватал Ханыгу за рукав и тащил за собой. Вначале это помогало. Ханыга, напрягая последние силы, бежал вровень с командиром. Но скоро опять начал отставать.