Комдивы и комиссары разъехались. Под покровом ночи войска начали отрываться от противника на севере, чтобы как можно быстрее выйти ему навстречу на юге. И потому, что именно в последнем заключалась суть поставленной в приказе ближайшей задачи, она формулировалась как наступление.
Не все получилось так, как думали и планировали мы в тот вечер. Первоначальный план вывода армии на новое операционное направление претерпел в процессе выполнения немало изменении, причем первые коррективы в маршрут пришлось вносить уже через несколько часов. Но цель, которой все это подчинялось — защитить Севастополь, не допустить захвата его врагом, оставалась неизменной.
Вспоминая короткое военное совещание в затерявшемся среди степи поселке, совещание, не оставившее следов в архивах, но оказавшее определенное влияние на развитие событий в Крыму, надо по справедливости сказать: для нас, пряморцев, оборона Севастополя началась с Экибаша.
* * *
Как Приморская армия прибыла в Крым из Одессы, читатель уже знает. Чтобы было понятно все дальнейшее, вернемся на две недели назад.
Первый наш день на крымской земле — 17 октября — запомнился удивительной после Одессы, забытой там та-шиной. Ни гула орудий, ни разрывов бомб. С безоблачного неба сняло еще по-летнему теплое солнце, золотилась гладь широких бухт, где спокойно стояли на якорях корабли (когда они проходили в Одессу, мы привыкли видеть их стреляющими по берегу или отбивающимися от воздушных атак).
В Севастополе, как и вообще в Крыму, я раньше не бывал. Мои представления об этом городе основывались на книгах и были связаны с обороной его в прошлом веке от англичан, французов и итальянцев, с временами Нахимова и Корнилова.
Разглядев на мысу за бухтой старую крепость с обращенными к морю рядами пустых бойниц, я догадался, что это и есть знаменитый Константиновский равелин: в памяти со школьных лет жило его изображение из какой-то хрестоматии. Но сам город оказался не таким, как рисовался в мыслях. Он был обширнее, разбросанное. И выглядел новее, моложе…
Зато все напоминало, что здесь большой военный порт, флотская столица: и корабли на рейде, и морская форма повсюду, которую носили, лишь без нашивок на рукавах, многие гражданские люди, в том числе городские руководители.
В Севастополе не было той задорной, немного беспечной веселости, которая так ощущалась в уличной толпе Одессы, пока к ней не подступил враг, и нет-нет да и заявляла о себе даже в дни осады. Здесь как будто вообще никто не прогуливался по улицам и бульварам, все шли ускоренным деловым шагом, большинство — с противогазными сумками через плечо.
И все же в этом солнечном и строгом городе было очень спокойно. Он отправлял в боевые походы корабли. Уверенно отражал редкие пока налеты фашистских самолетов. Местные предприятия работали на нужды фронта. Однако то, что этот фронт близок — километров полтораста по прямой, — здесь как-то не ощущалось.
В те дни всех волновало приближение фашистских полчищ к Москве. Совинформбюро сообщало об этом сдержанно, лаконично. Но уже слова "можайское направление" или тревожная фраза в одной из сводок о том, что в течение ночи положение на Западном фронте ухудшилось, давали понять, какая опасность нависает над советской столицей. Люди останавливались у уличного репродуктора и с суровыми лицами слушали передававшуюся по радио статью из "Правды" "Закрыть врагу путь к Москве". А насколько серьезно положение на севере Крыма, многие в Севастополе, может быть, еще и не представляли.
Должен сказать, что и мы, старшие командиры Приморской армии, в день, когда войска выгрузились с транспортов в Севастополе, имели довольно скудную информацию о военной обстановке в Крыму. Знали еще в Одессе, что противнику удалось овладеть Перекопом (хотя лично у меня по-прежнему плохо укладывалось в голове, как это могло произойти). Знали, что 51-я Отдельная армия, наделенная правами фронта, в подчинение которой мы поступали, держит оборону на Ишуньских позициях. А сколь крепка и надежна там оборона — этого знать пока не могли. Но хотелось верить, что крепка.
На мысль о прочности ишуньского рубежа наводило и то, что в Севастополе нас на первых порах особенно не поторапливали. Сошедшим на берег войскам отвели для временного размещения казармы училищ и другие здания на Корабельной стороне, командованию армии и штабу — номера в гостинице.
Конечно же нашим дивизиям, отходившим на посадку в Одесский порт прямо с передовой, было насущно необходимо некоторое время для приведения себя в порядок, пополнения вооружением и разным войсковым имуществом.
Как ни старались мы вывезти армейское хозяйство с минимальными потерями, поместилось на суда не все. В частях не хватало многого, начиная от автомашин и лошадей и кончая полевыми кухнями.
Помимо решения неотложных вопросов снабжения требовалось восполнить последние потери боевых подразделений хотя бы за счет армейских тыловых служб, получше расставить наличный командный состав, некомплект которого был особенно значителен в ротах и взводах, а также партийные силы.
Не зная, каким располагаем временем, мы в штабе все же надеялись иметь на все это несколько дней, тем более что армия была вывезена из Одессы быстрее, чем планировалось.
Радовало настроение в частях. Как ни измотали людей одесские бои, как ни прибавила усталости сама переброска в Крым (для солдата, не привычного к морю с его особыми тревогами и опасностями, это передряга немалая, даже если все кончается благополучно), никто не позволял себе расслабляться. Все понимали: долгой передышки быть не может.
Я знал по себе, как тяжело переживалась необходимость оставить Одессу, из которой нас два с половиной месяца не мог выбить враг. А ведь красноармейцы, да и большинство комсостава, узнали о том, что мы оттуда уходим, гораздо позже меня, за какие-нибудь сутки или двое до того, как очутились в Севастополе. И значит, эта душевная травма — иначе про такое не скажешь — была у них свежее, больнее. Но и она не сломила их духа. Не поддаться горькому чувству помогло людям сознание, что мы ушли из Одессы, чтобы отстоять Крым.
Как только войска разместились в Севастополе, состоялись собрания личного состава и митинги. На них, используя редкую на войне возможность говорить сразу перед целой дивизией, выступали командиры и комиссары, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов, начальник поарма Л. П. Бочаров.
Речь шла прежде всего о готовности к предстоящим боям. Но вместе с тем — в этом чувствовалась потребность — подводились некоторые итоги Одесской обороны. Подводились с упором на значение накопленного опыта, сложившихся традиций всего того, чем армия, с честью выдержавшая испытания первых месяцев войны, вправе была гордиться и что увеличивало ее силу.
Правда, старшие начальники не могли в тот момент сказать бойцам, что Приморская армия сохранится и впредь как таковая. Указание полученной еще в Одессе директивы Ставки — по высадке в Крыму войсковые части Одесского оборонительного района (ООР) подчинить командующему 51-й армией — понималось многими как ликвидация Приморской. Но прямого приказа о ее расформировании не было.
Хотелось, конечно, чтобы сохранили и армию, и наш штаб. Хотелось и дальше быть рядом с испытанными товарищами, которых довелось хорошо узнать в трудной обстановке. Однако, как бы это ни решилось, можно было не сомневаться: боевого дела в Крыму хватит всем.
В ту трудную пору войны мало кто из нас придавал значение собственному служебному положению. Я уже рассказывал, как стал начальником штаба армии: получил устное распоряжение принять бразды правления от генерал-майора Шишенина, переведенного в штаб оборонительного района, а последовал ли на этот счет чей-то письменный приказ, даже не поинтересовался: было не до того. Своих прежних обязанностей начальника оперативного отдела я никому не передавал (на этом настоял командарм) и совмещал их с новыми.
Так продолжалось два месяца. А в Крыму, когда штаба ООР больше не существовало, Гавриил Данилович Шишенин как бы автоматически, насколько помню, без какого-либо особого приказа вернулся на старую должность. Правда, как оказалось, ненадолго. Но в те наши первые крымские дни я, нисколько тем не огорчаясь, считался его заместителем и начальником оперативного отдела.
Единственной нашей заботой было привести войска в полную боевую готовность. К сожалению, сделать все, что надо было для этого, мы не успели. Недолгая пауза на севере Крыма 18 октября кончилась. Манштейн тремя армейскими корпусами, поддерживаемыми крупными силами авиации, атаковал части 51-й армии на Ишуньских позициях. Там завязались тяжелые бои.
В тот же день поступило приказание выдвигать наши дивизии на север в таком состоянии, как они есть.
Утром 19-го я был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное зачем-то проволочным заграждением вдоль тротуара.
Командующий армией, начальник штаба и многие другие командиры находились, надо полагать, поближе к фронту. Но те, кого они оставили в городе, кажется, не вполне представляли себе серьезность обстановки. В штабных коридорах я встретил нашего начальника артиллерии полковника Николая Кирьяковича Рыжи, удивленного не меньше моего здешними порядками. Он пожаловался, что не с кем решить вопрос о боеприпасах. Нужных людей в конце концов разыскали.
Три дня спустя командующий 51-й армией генерал-полковник Ф. И. Кузнецов был освобожден от должности. Ставка образовала командование войсками Крыма во главе о замнаркома Военно-Морского Флота вице-адмиралом Г. И. Левченко, а его заместителем по сухопутным войскам стал генерал-лейтенант П. И. Батов.
При перестройке руководства крымским участком фронта решилась и судьба Приморской армии. Ее уже начали было именовать в документах группой генерала Петрова, но расформировать не успели, и она вошла в состав войск Крыма целиком — как армия (только, конечно, уже не отдельная), с прежними своими дивизиями, прежним командармом, Военным советом и сокращенным наполовину управлением.