Но судить о севастопольских боях — и ноябрьских, и последующих — только по количеству введенной в действие техники нельзя. Кстати сказать, на подступах к Севастополю немного таких мест, где и 40 танков можно развернуть одновременно. В итогах же ноября примечательно уже то, что сперва вражескую ударную силу, прокатившуюся по всему Крыму и взявшую разгон для захвата с ходу последнего на полуострове города, сумели задержать спешно сформированные краснофлотские батальоны. А затем, когда эти батальоны только-только успели влиться в поредевшие, ослабленные тяжелыми потерями части приморцев и когда лишь создавалась система обороны, потерпело крах решительное наступление немцев, по обычным понятиям неплохо подготовленное, в успехе которого противник не сомневался.
11-я армия Манштейна, одна из сильнейших у Гитлера на всем восточном фронте, застряла в Крыму теперь уже надолго. Имея в тылу советский Севастополь, гитлеровское командование не могло двинуть ее через Керченский пролив на Тамань, не могло и подкрепить ею свои войска, наступавшие на Ростов.
Вот тогда гитлеровцы и начали писать о том, что Севастополь первоклассная, неприступная крепость, стали именовать все его береговые батареи не иначе как фортами, придумывая им "страшные" названия — "Максим Горький", "Чека", "ГПУ"… Надо же было как-то объяснить, почему два армейских корпуса, усиленные танками и значительной группировкой артиллерии, поддерживаемые авиацией, остановились перед городом, который на самом деле никаких укреплений крепостного типа со стороны суши не имел, а тылом было море.
Если в огне боев главная база Черноморского флота превращалась в неприступную сухопутную крепость, такой ее делали не форты, а ставшие на защиту Севастополя, полные решимости его отстоять советские люди.
Пусть неоднородными были наши доукомплектованные части по уровню полевой выучки и по внешнему виду: большинство моряков пришло в окопы во флотской форме, а некоторые ополченцы в полугражданской одежде — на складах не хватало шинелей, — зато их сплачивало несокрушимое единство воли и духа. Из бывалых, испытанных войной солдат, из матросов с горящими отвагой сердцами, из местных жителей, готовых грудью заслонить родной город, складывался великолепный боевой коллектив, где все по праву считали себя севастопольцами — и те, кто здесь вырос или служил, и те, кто, может быть, не имел случая даже посмотреть знаменитый город, но гордился уже тем, что его защищает.
Душой этого коллектива, силой, цементирующей каждое его звено, были коммунисты. После тяжелых боев на севере Крыма и горного марша наши партийные ряды поредели: на коммунистов, нигде себя не щадивших, пришлась, как всегда, очень значительная доля потерь. Как только войска вышли на севастопольские рубежи, одной из главных забот поарма (его работники во главе с полковым комиссаром Л. П. Бочаровым почти все время находились в частях) стало восстановление ротных парторганизаций, число которых за неполный месяц сократилось почти вдвое.
Все мы радовались, что в пополнении — и флотском, и городском — имелась высокая партийная прослойка. В дни боев усилился приток заявлений о приеме в партию. Ко второй половине ноября в Приморской армии стало почти столько же членов и кандидатов партии (а парторганизаций даже больше), сколько было при эвакуации из Одессы. Коммунисты прежде всего и обеспечили своим примером в бою, своей неустанной работой с людьми столь быстрое укрепление фронта обороны.
Стойкость пехоты и хорошо организованный артиллерийский огонь — так, помню, охарактеризовал командарм Петров основные слагаемые боевого успеха, достигнутого при отражении ноябрьского наступления противника.
Ноябрьские бои показали, как необходимо было все то, что успели сделать начарт армии и его штаб для создания системы централизованного управления наличными огневыми средствами, как важно развивать и совершенствовать эту систему.
И на правом фланге, и в долине Кара-Коба исход боя не раз определяла своевременная поддержка войск первого сектора артиллерией второго и наоборот. При надобности вызывался огонь и более отдаленных батарей. Причем во всех случаях вызов его через штаб артиллерии происходил очень быстро. На каждой батарее имелись готовые данные для открытия огня по всем досягаемым для нее участкам фронта — целый каталог НЗО, включавший иногда свыше двух десятков "адресов".
В дальнейшем сосредоточение огня на нужном участке стало еще более быстрым. Штаб артиллерии получил собственную круговую систему связи, соединявшую его не только с начартами секторов и артполками, но и с дивизионами. Огневые позиции всех батарей, способных достать противника перед фронтом других секторов, были приспособлены для поворота орудий на 45–90 градусов (необходимый для передвижки тяжелых орудий трактор-тягач постоянно находился в укрытии у огневой позиции).
Десятидневные бои в середине ноября позволили еще раз по достоинству оценить огневую силу севастопольских береговых батарей. В специальном приказе начарта армии особо отмечались успешные боевые действия батарей М. В. Матушенко, М. С. Драпушко, Г. А. Александера, А. Я. Лещенко.
Не могу не сказать о батарее № 19 капитана Драпушко, ближайшей к линии фронта.
Она была не из новых. Еще с первой мировой войны она стояла над обрывом морского берега, охраняя вход в Балаклавскую бухту. Когда ее здесь ставили, не опасались ударов с воздуха, а что на высотах за бухтой окажется противник, никто не ожидал. Бетонные котлованы с капитально укрепленными 152-миллиметровыми орудиями не имели сверху никакой защиты. И с захваченных немцами высот вся позиция батареи была видна как на ладони. Как только расчеты появлялись у орудий, по батарее открывался минометный огонь. Обстреливала ее и неприятельская артиллерия, бомбила авиация.
Но батарея Драпушко, несмотря ни на что, действовала. Ее старались использовать по ночам, однако иногда трудно было обойтись без нее и днем. За несколько суток она выпустила почти полторы тысячи снарядов, поражая и дальние цели, и ближние, по которым била прямой наводкой. Дважды батарейцы, не прекращая огня, тушили пожары, угрожавшие боевым погребам, а во время передышек ремонтировали поврежденные орудия, расчищали заваленные землей и камнем орудийные дворики. Противник не раз имел основание считать батарею подавленной, но вывести ее из строя не смог. Неумолкавшие залпы 19-й батареи, стойкость ее личного состава помогли сдержать вражеский натиск на Балаклаву.
Береговая артиллерия вместе с тяжелой армейской создавали как бы стержень, вокруг которого группировался огонь всей остальной. И с боеприпасами для флотских батарей дело обстояло лучше, чем со снарядами для полевых. Тем не менее использование этой огневой силы на будущее приходилось строго ограничить.
Стволы крупнокалиберных береговых орудий недолговечны. Они рассчитаны всего на 200–300 выстрелов. Износ стволов на большинстве севастопольских батарей к началу обороны составлял 30–35 процентов. А после ноябрьской боевой страды, когда было не до того, чтобы каждый день эти проценты подсчитывать, нормы службы стволов оказались где на исходе, а где уже и превышены. Замена же стволов у тяжелых орудий — сложная и трудоемкая работа, которую надо было по возможности оттянуть до более спокойных дней.
Вот почему 23 ноября, еще не зная, не возобновится ли завтра немецкое наступление, штарм отдал распоряжение о том, что впредь береговые батареи должны использоваться только по наиболее важным целям и главным образом для подавления неприятельской артиллерии.
В единую систему огня, распределяемого штабом артиллерии армии, стали включаться и корабли. В отражении ноябрьского наступления участвовали крейсеры "Червона Украина" и "Красный Крым", старые знакомые приморцев, неоднократно поддерживавшие наши войска под Одессой, и несколько эсминцев. Эти корабли входили в отряд поддержки, созданный командованием флота по предписанию Ставки.
У Одессы корабли обычно вели огонь, маневрируя в море, здесь же им отводились огневые позиции в Южной и Северной бухтах: высокие берега в какой-то мере защищали от вражеской авиации. Надо отдать должное артиллеристам эскадры: к поддержке войск под Севастополем они заранее подготовились с учетом одесского опыта. На кораблях имелись выверенные сухопутные карты окрестностей города, а в приметных местах, намеченных в качестве вспомогательных точек наводки, установлены затемненные огни — ориентиры для ночных стрельб. Корректировку корабельного огня обеспечивали базовые корпосты, располагавшиеся на высотах у переднего края.
В первые дни наступления чаще всех открывала огонь "Червона Украина". Стоя на якоре вблизи Графской пристани, крейсер бил через город по скоплениям фашистских войск и их тылам на балаклавском направлении, подавлял вражеские батареи.
Но 12 ноября врагу удалось вывести крейсер из строя. Его атаковали одна за другой несколько групп бомбардировщиков, корабль получил тяжелые повреждения и, несмотря на все усилия команды и спасательных служб, к следующему утру лежал полузатонувший на левом борту, касаясь берега длинными мачтами.
Людей при этом погибло немного, однако потеря крейсера — первая на Черном море с начала войны потеря корабля такого класса — была очень чувствительной для флота.
Как рассказывали флотские командиры, моряки крейсера (его экипаж насчитывал несколько сот человек) настойчиво просили послать их всех вместе на передовую как полк или отдельный батальон морской пехоты имени их корабля. Решение было принято несколько иное, более целесообразное: сформировать в составе береговой обороны главной базы новый артдивизион, вооруженный снятыми с крейсера орудиями и укомплектованный его артиллеристами. Так, со своими орудиями, сходили на берег и моряки нахимовских кораблей в первую Севастопольскую оборону.
130-миллиметровые палубные орудия снимали с "Червовой Украины" водолазы. Воздушная разведка гитлеровцев, конечно, заметила эти работы. Противник пытался сорвать их бомбежками, артобстрелом. Но еще до того, как Севастополь отбил ноябрьское наступление, первые два орудия крейсера, ставшие береговой батареей № 114, были установлены у хутора Дергачи под Сапун-горой.