«Лечащий врач…» — вертелось на языке, но не сорвалось.
Якоб сидел очень тихо, водя невидящим взглядом по ее комнате. Был где-то глубоко в себе, и вытащить его не получалось.
Она проверила его запястья, но следов уколов не было.
«Ты пришла за мной?» — раздались первые внятные слова.
«Это ты пошел за мной».
«Я останусь?».
Алиса смотрела на него и чувствовала необъяснимую ответственность. Его хотелось только пожалеть. Ничего другого он и не заслуживал.
«Держи меня».
«Что?».
Более странной просьбы в тот момент нельзя было представить.
«Ты должна меня держать, — отчеканил Якоб с необъяснимой уверенностью. — Иначе я упаду».
«Но ты уже в полете. И начался он задолго до меня»
Эти слова тоже остались несказанными. Рука сама коснулась его дрожащей ладони. Алиса, которая никогда не проявляла ласку и не давала никому своего тепла. Оказывается, она берегла их для этого приемыша с улицы, и он ожил, как заводная кукла, и начал говорить.
Так они беседовали всю ночь, до рассвета. Она спрашивала, потому что умела задавать верные вопросы, а Якоб давал ответы, от которых было страшно.
«Меня уже нет. Здесь осталась только часть».
«Где же другая?».
«Не знаю. Я уже давно ее не чувствую. И этого тоже скоро не будет. Я убью себя. То, что осталось, не может существовать без содержания. Я умер когда-то. Не помню только… когда».
«Почему ты считаешь, что я могу тебе помочь?».
«Найди меня. Я вижу, что ты знаешь, как меня найти».
Молящий лихорадочный взгляд исподлобья. Слабая надежда, что его можно вытянуть, что он еще борется с собой. Сумасшедший, решивший, что только она знает, как вернуть ему целостность рассудка и личности.
Слова кончались. Алису затапливало его отчаяние, похожее на грязную черную воду.
В голове Якоба — разбитый циферблат, который уже не починить. Но она все равно начала выполнять его просьбу — искать. Где-то в этом месиве его червивых мыслей должен быть он сам. Алиса решила помочь Якобу и влюбилась в его уродство.
Что ее влекло?
«Что одной ногой он уже был там»
Очередная странная мысль, родившаяся в тишине.
Алиса хотела его уберечь, но в итоге толкнула в пропасть. Летишь, так лети. Тех, кто на полпути ко дну, уже не спасают.
— Это депрессивно-параноидный синдром на фоне прогрессирующей шизофрении. Он пытался покончить с собой еще в шестнадцать лет, и родители определили его в специальную клинику, посадили на антидепрессанты. Реабилитация не помогла, — отстраненно рассказывала Алиса притихшему Люку. — Он просто научился скрывать от них свои симптомы. В нем уживались рационалист, который прекрасно справлялся с болезнью, когда возникала угроза помещения в клинику, и… другой, тот, кто всего боялся, ненавидел жизнь и себя.
Алиса сложила ладони вместе и положила на них подбородок. Она теряла нить повествования от внезапного возвращения в ту ночь.
Впервые в ее жизни появился некий другой, который поглотил ее собственную личность, и это казалось странным. Ведь она — такой холодный, рассудительный человек. Эти качества сделали ее одиночкой. Она ни с кем по-настоящему не дружила, никогда по-настоящему не любила. Изо всех людей на земле умненькая девушка, аналитик до мозга костей, влюбилась в полнейшего психа, который жил в мире только ему понятных иррациональных страхов.
Кем она ему была все это время? Тюремщиком, возлюбленной, психиатром?
А дальше пошел уже отработанный до боли сценарий: тот день, пистолет, эта чертова песня, ее побег.
— Знаешь, — задумчиво продолжала Алиса, — был период, когда мне казалось, что каким-то образом он стабилизировался. Отчасти, может, благодаря моему присутствию. Это была иллюзия. Камень, который я толкала в гору, начал съезжать обратно вниз, и со страшной скоростью. Я разубеждала его очень долго, но однажды устала. В этом заключался момент и моего отчаяния. Я ничего не могла с ним сделать. Может, поэтому он впал в эту кому. Иногда толчок в пропасть — это бездействие. В данном случае мое.
— И что он тебе говорил про причины своего желания умереть?
— Был убежден, что в этом мире он никогда не будет счастлив. И я тоже. Что мы просто нежеланные Божьи дети.
— Еще и Бога приплел.
Брови Алисы сошлись к переносице, а взгляд устремился вперед. Кладбище, Люк и небо пропали. Она словно видела Якоба за крестом и спрашивала его уже в который раз.
— И ты ходишь сюда три года? — вернул ее к реальности голос Янсена.
— Да.
— И пишешь письма?
— Как видишь. Если их не уносит ветер, я засовываю их под крест, там есть небольшая ниша. А его родители сюда не приходят, им и так тяжело дались похороны. К тому же они страшно набожны, католики, а самоубийство — это…
— …грех, — эхом закончил Люк. — Так говорят.
— Так говорят.
Его губы тронула недоуменная усмешка.
— И что ты меняешь этой перепиской для никого?
— Менять я ничего не собираюсь. Сделанного не воротишь.
— Тогда что это? Искупление?
— Самобичевание, — непонятно почему усмехнулась она, хотя ничего смешного тут не было, — или способ заключить произошедшее в клетку из слов, чтобы оно не сожрало меня заживо. Да, верно… — медленно произнесла она, продолжая неотрывно смотреть куда-то сквозь крест. — Я все пытаюсь найти этому место в моей жизни. Не могу выкинуть эту часть, она была важной. Но и позволить ей затопить все, что от меня осталось, тоже нельзя. Инстинкт самосохранения, может быть. Выглядит как ритуал по сохранению каких-то кусков меня… Похоже, в этой могиле моя изрядная часть.
Люк молчал, тоже уставившись в пространство. Она говорила ужасную правду обо всех потерях. Когда кто-то близкий навсегда уходит из твоей жизни, понемногу разрушается и твоя личность. Даже самые конченые эгоисты ищут в ком-то свое отражение, что уж говорить о других…
Он вдавил в землю свой чадящий окурок, не глядя на Алису, а она продолжала говорить:
— Я часто думаю… А если бы он остался жив? Остались бы мы вместе? Выдержала бы я дальше? Так ведь бывает. Люди расстаются, хотя вначале не отлипали друг от друга. И любовь умирает раньше нас самих. Ты сказал об этом в какой-то своей песне. А музыкальные критики считают, что ты знаешь о любви все.
На это он только фыркнул, но выдал что-то совершенно новое для нее:
— Отношения, которые могли бы быть, ранят сильнее всего. Тебя будет вечно преследовать это извечное «если бы».
Невольно она вытаращилась на него, очередной раз удивляясь ему. Все-таки этот Янсен бывал мудрецом.
Ветер легонько шевелил ее конверт. Затем на их глазах тот поднялся в воздух и исчез где-то за мавзолеями. Люку стало невероятно грустно от увиденного или услышанного.
Теперь он знал тайну Алисы.
Конечно, еще бы им не понять друг друга. Когда вдруг два одержимых смертью человека встречаются, то им хотя бы есть о чем поговорить.
— И что ты собираешься с этим делать? Посвятишь свою жизнь могиле?
— Пока не знаю. Может, я по-своему двигаюсь дальше. А может, стою на месте.
— Но это не твоя вина. Если он псих, то с тобой или без тебя — все равно бы это сделал.
— Я не могу выявить соотношения моей и его вины. Я не знаю, как это измерить.
Это прозвучало по-настоящему беспомощно. Люк нахмурился и извлек новую сигарету. Каждый погрузился в свои мысли, и на мгновение оба даже забыли, что сидят рядом. Дым медленно полз вверх и растворялся в пронзительной голубизне неба.
— В общем, я — абсолютно ненормальный человек, одержимый смертью, — подвела Алиса итог своему монологу. — Считай, что работа в морге — это своеобразная борьба с ней. Честно, я хочу реванша.
Он расхохотался, услышав это, и тут же слегка закашлялся.
— Послушай, Алиса, ты и впрямь не в своем уме. Хотя я тебя понимаю, — сипло раздалось из кулака у его рта. — Но глупо мстить смерти. Это преступник, которого нет. Однако если очень хочется… можно узнать, что там, за чертой, когда остановился пульс.
И в его глазах блеснуло что-то манящее, как приглашение к очередной тайне.
— И что, получается?
— Ну, предположим, я кое-что обнаружил. Но входа в их мир нет.
Ответ был крайне странным. Алиса взирала на него с нескрываемым напряжением, не понимая, шутит ли он, как всегда, или серьезен. Но почему-то все в ней замерло.
— Их мир? Да неужто рай?
Люк опять рассмеялся и, беспардонно положив руку ей на плечо, сказал:
— Все верующие — счастливцы, они думают, что их хоть что-то ждет. Я же знаю точно только одно: мертвые никуда не исчезают. Они все еще где-то есть. — В этот момент в его голосе прозвучала неведомая убедительная сила. — И можно их увидеть. Существует один способ. Правда, это все равно что смотреть в телескоп на далекие звезды. Поверь, ни слезы, ни даже наша любовь их не вернут. Якоб и Сабрина прошли точку невозврата. А значит, и твои походы сюда уже бессмысленны.
Его глаза сузились, он смотрел вперед с отчужденностью и даже жесткостью. В его речи мелькнуло что-то неуловимо жуткое.
— Откуда ты это знаешь? — сглотнув, спросила она.
Внезапно ей захотелось сделать встречное признание, продолжить их игру в секреты из могилы — что на его концерте она увидела Якоба и с тех пор он словно следует за ней по пятам, маячит тенью на стенах, все машет ей откуда-то с той стороны. С того вечера ее не покидало противное чувство, что он незримо за ее спиной. Люк сделал это той песней про закрывшиеся двери. Или же кто-то обратил его случайные слова в заклинание, приводящее мертвых к живым.
Но об этом она все-таки промолчала.
— Ты же где-то это видел? Или слышал?
— Я это не выдумал, — буркнул он и резко перескочил на другую тему. — Странно видеть друг друга при свете дня. Если честно, в прошлый раз я неоднократно спрашивал себя, была ли ты реальным человеком или просто заблудившимся привидением. Теперь вижу, что у тебя даже лицо есть.
Люк уходил от темы, и Алиса не знала, стоит ли ей попытаться ковырнуть дальше. Что еще ему известно о смерти? Пару секунд назад он говорил очень убедительно, словно мог поручиться за свои слова.