— Что «почему бы нет»?
— Почему бы не подсунуть ему мамину пьесу.
— Ты говоришь о своей маме?
— Ну конечно, о своей. Не о его же. У него, как и у ребенка, тоже нет мамы.
— Наверное, это у них наследственное.
— Понимаешь, Берти, так уж получилось, что мама сейчас на меня ужасно сердится. Во-первых, я разбила автомобиль… ну и еще кое-что было. Вот я и подумала, что мне выпал шанс наладить отношения. Я поворковала с этим Блуменфелдом…
— Знакомая фамилия.
— Да, он крупный деятель у себя, в Америке. Сейчас приехал в Лондон узнать, нельзя ли тут купить стоящую пьесу. Ну вот, я с ним поворковала, а потом спрашиваю, не хочет ли он прослушать мамину пьесу. Он согласился, и я пригласила его на обед, чтобы прочитать ему эту пьесу.
— Ты собираешься читать ее здесь? — спросил я, бледнея.
— Да.
— О Господи!
— Я тебя понимаю, — сказала Бобби. — Конечно, это тоска зеленая. Но, надеюсь, мне повезет. Все зависит от мальчишки. Видишь ли, этот Блуменфелд, непонятно почему, всегда полагается на его мнение. Наверное, считает, что интеллект среднего зрителя не выше, чем у этого ребенка, и…
Я издал слабый стон, и Дживс, который появился в дверях с коктейлями, бросил на меня страдальческий взгляд. Я вспомнил все.
— Дживс!
— Сэр?
— Помните, когда мы были в Нью-Йорке, отвратительный мальчишка по имени Блуменфелд буквально с грязью смешал Сирила Бассингтон-Бассингтона, который хотел поступить на сцену?
— Весьма живо, сэр.
— Ну так приготовьтесь. Он будет у нас обедать.
— Вот как, сэр?
— Рад, что вы отнеслись к моему сообщению с таким спокойствием. Я видел это исчадие ада всего несколько минут, и перспектива снова оказаться в его обществе вызывает у меня дрожь.
— Вот как, сэр?
— Хватит твердить «Вот как, сэр?». Вы видели этого монстра в действии и знаете, чего он стоит. Он сказал Сирилу Бассингтон-Бассингтону, человеку, которому даже не был представлен, что у него физиономия, как у рыбины. Сразу же, едва только его увидел. Даю честное слово, что если паршивец скажет мне, что у меня физиономия, как у рыбины, я размозжу ему голову.
— Берти! — в волнении вскричала Бобби.
— Да, размозжу.
— Но ты погубишь все дело!
— И пусть. У нас, у Вустеров, есть гордость.
— Возможно, юный джентльмен не заметит, что у вас лицо, как у рыбины, сэр, — сказал Дживс.
— М-м, это, конечно, меняет дело.
— Но мы не можем полагаться на счастливый случай, — сказала Бобби. — Скорее всего, это будет первое, что он заметит.
— В таком случае, мисс, — сказал Дживс, — было бы разумнее, если бы мистер Вустер не присутствовал на обеде.
Я так и просиял. Как всегда, Дживс нашел выход.
— Но мистеру Блуменфелду это может показаться странным.
— Хорошо, можешь сказать ему, что я чудак. Скажи, что иногда на меня внезапно что-то находит, и тогда я не выношу общества людей. Придумай, что хочешь.
— Но его это может оскорбить.
— Он еще больше оскорбится, если я двину его сыночку по зубам.
— Мне кажется, мисс, было бы целесообразно принять план, предложенный мной.
— Ладно уж, — сказала Бобби. — Тогда дуй побыстрей отсюда. Правда, мне хотелось, чтобы ты тоже слушал мамину пьесу и хохотал в нужных местах.
— Не думаю, что в пьесе будут такие места, — сказал я. И с этими словами в два прыжка выскочил в холл, схватил шляпу и рванул на улицу. В этот миг у подъезда остановился автомобиль, в котором сидели папаша Блуменфелд и его мерзкий отпрыск. Я понял, что мальчишка меня узнал, и сердце у меня ушло в пятки.
— Привет! — сказал он.
— Привет, — выдавил я.
— Куда это ты шпаришь? — спросило дитя.
— Хм-м, — буркнул я и припустил в открытые просторы.
Я пообедал в «Трутнях» в свое полное удовольствие, потом довольно долго сидел за кофе, покуривал сигареты. В четыре часа я решил, что можно, пожалуй, подумать о том, чтобы вернуться домой, но, не желая рисковать, я сначала позвонил Дживсу.
— Путь свободен, Дживс?
— Да, сэр.
— Младшего Блуменфелда поблизости не наблюдается?
— Нет, сэр.
— Может, забился куда-нибудь в укромный уголок?
— Нет, сэр.
— Как все прошло?
— Мне кажется, вполне удовлетворительно, сэр.
— Не спрашивали, почему меня нет?
— Я думаю, мистер Блуменфелд и юный мастер Блуменфелд были несколько удивлены вашим отсутствием, сэр. Судя по всему, они вас встретили, когда вы выходили из дома.
— В том-то и дело. Ужасно неловко, Дживс. Ребенок, видно, хотел со мной поговорить, а я что-то буркнул и промчался мимо. Они это как-нибудь обсуждали?
— Да, сэр. Юный мастер Блуменфелд высказался по этому поводу.
— Интересно, что он сказал?
— Не могу точно его процитировать, сэр, но он провел аналогию между вами и кукушкой.
— Кукушкой?
— Да, сэр. Он сказал, что у кукушки интеллект выше.
— Так и сказал? Вот видите, как я был прав, что ушел из дома. Одна такая шуточка с его стороны, и я врезал бы ему по зубам. Дживс, вы, как всегда, дали мне мудрый совет.
— Благодарю вас, сэр.
— Итак, поскольку путь свободен, я возвращаюсь домой.
— Может быть, сэр, вы сначала позвоните мисс Уикем? Она пожелала, чтобы я передал вам эту ее просьбу.
— В смысле, чтобы я ей позвонил?
— Совершенно верно, сэр.
— Хорошо. Ее номер?
— Слоан, 8090. Я думаю, это резиденция тетушки мисс Уикем на Итон-Сквер.
Я набрал номер, и до меня немедленно донесся голосок юной Бобби. По его звучанию я догадался, что она чрезвычайно довольна.
— Алло? Берти, это ты?
— Собственной персоной. Какие новости?
— Блеск! Все прошло просто на «ура». Обед был что надо. Ребенок наелся по самые брови, и с каждой минутой становился все дружелюбнее. А когда прикончил третью порцию мороженого, то был готов расхвалить любую пьесу, даже мамину. Я шпарила изо всех сил, чтобы не дать ему опомниться, и он проглотил пьесу, как миленький. Когда я дошла до конца, старый Блуменфелд говорит: «Ну, сынок, как, по-твоему?». Ребенок мечтательно улыбнулся, наверное, вспомнил о фруктовом рулете, и говорит: «Порядок, папуля». Сейчас старик Блуменфелд повел его в кино, а в половине шестого я пойду к ним в «Савой» подписывать контракт. Только что говорила по телефону с мамой, она вся в нетерпении.
— Потрясающе!
— Я знала, что ты обрадуешься. Ой, Берти, чуть не забыла. Помнишь, ты как-то говорил, что готов для меня на все?
Я настороженно замолчал. Честно признаться, я действительно однажды именно так и высказался, но это высказывание предшествовало истории с Таппи и грелкой. В более трезвом настроении, рожденном упомянутым эпизодом, я бы не был так щедр на обещания. Вы знаете, как это бывает. Любовь вспыхивает и умирает, разум возвращается на свой трон, и вы уже не ощущаете в себе готовности плясать под дудку вашего кумира, как в раннем чистом пылу божественной страсти.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Мне не надо, чтобы ты что-то делал. Это я кое-что сделала и, надеюсь, ты не рассердишься. Видишь ли, только я начала читать пьесу, как в комнату вбежал твой пес, скотч-терьер. Ребенок пришел от него в восторг и, многозначительно глядя на меня, сказал, что мечтает как раз о такой собаке. Естественно, мне ничего не оставалось, как ответить: «Я тебе ее дарю».
Я покачнулся.
— Ты… Ты… Что ты наделала?!
— Подарила ему твою собаку. Я знала, что ты не будешь возражать. Понимаешь, мне важно было задобрить мальчишку. Если бы я ему отказала, он бы охаял пьесу, и тогда все эти рулеты и прочие сласти пошли бы кошке под хвост. Видишь ли…
Я бросил трубку. Челюсть у меня отвисла, глаза вытаращились. Я шатаясь вышел из телефонной кабины, неверной походкой добрел до выхода и окликнул такси. Ворвавшись в квартиру, я завопил, призывая Дживса.
— Дживс!
— Сэр?
— Знаете, что случилось?
— Нет, сэр.
— Собака… пес тети Агаты… Макинтош…
— Я что-то его не вижу, сэр. Когда обед закончился, он куда-то делся. Может быть, он у вас в спальне.
— Да, как бы не так! В спальне! Я вам скажу, где он — в «Савойе»!
— Сэр?
— Мисс Уикем сказала, что отдала его Блуменфелду-младшему.
— Сэр?
— Отдала его этому гнусному мальчишке, говорю вам. Подарила. Отдала в качестве подарка. С наилучшими пожеланиями.
— Каковы мотивы данного поступка, сэр?
Когда я объяснил все обстоятельства дела, Дживс почтительно поцокал языком.
— Я всегда придерживался мнения, если вы припомните, СЭР' — сказал он, — что мисс Уикем, хотя и очаровательная юная леди…
— Да-да, сейчас это неважно. Что мы можем предпринять? Вот в чем вопрос. От шести до семи вернется тетя Агата и не досчитается скотч-терьера. А так как она, вероятно, всю дорогу страдала морской болезнью, легко представить себе, Дживс, что меня ожидает. Когда я выложу ей всю правду о том, что ее пес отдан совершенно постороннему человеку, думаю, мне не следует рассчитывать на милосердие с ее стороны.
— Положение очень тревожное, сэр.
— Как вы сказали?
— Очень тревожное, сэр. Я фыркнул.
— Да? По-моему, Дживс, окажись вы в Сан-Франциско в эпицентре землетрясения, вы бы и бровью не повели. Английский язык, как мне твердили в школе, самый выразительный в мире, он весь напичкан миллионом разных прилагательных. А вы? Неужели не могли найти что-нибудь более подходящее, чтобы описать мое ужасное положение? Нет, Дживс, оно не просто тревожное, оно… оно… как это называется?
— Катастрофическое, сэр.
— Именно. Ну, так что же делать?
— Я принесу вам виски с содовой, сэр.
— Какой от него толк?
— Напиток вас освежит, сэр. А тем временем, если желаете, я подумаю, что можно предпринять.
— Идет.
— Очень хорошо, сэр. Я полагаю, вы не пожелали бы совершить какой-либо шаг, который мог бы подвергнуть опасности добрые отношения, установившиеся между мисс Уикем и мистером и мастером Блуменфелдами?
— А?