— Рокметеллер, когда я писала письмо, в котором понукала тебя ехать в Нью-Йорк, я еще не имела чести слышать мистера Манди.
— Джимми Манди! — воскликнул я.
Знаете, как иногда бывает, все, кажется, безнадежно перепуталось, и вдруг вам удается ухватить ниточку. Когда мисс Рокметеллер упомянула о Джимми Манди, я начал более или менее понимать, что происходит. Мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Помню, в Англии мой камердинер, предшественник Дживса, вернувшись однажды с какого-то собрания, объявил во всеуслышание перед компанией моих приятелей, которые собрались у меня на ужин, что я обуза для общества.
Тетушка окинула меня испепеляющим взглядом.
— Вот именно, Джимми Манди, — изрекла она. — Удивлена, что такой человек, как вы, слышал о нем. На лекциях мистера Манди нет ни музыки, ни подвыпивших мужчин, ни танцев, ни бесстыдных женщин, выставляющих себя напоказ. Для вас его лекции интереса не представляют. Они обращены к тем, кто еще не совсем погряз во грехе. Мистер Манди приехал, дабы спасти Нью-Йорк от Нью-Йорка, по собственному выражению этого замечательного человека, «вымести порок вон поганой метлой». Рокметеллер, впервые я услышала мистера Манди три дня назад. На его лекцию меня привела чистая случайность. Как часто в нашей жизни простой случай может предопределить наше будущее!
Тебя вызвали по телефону к мистеру Беласко, и поэтому ты не мог повезти меня на ипподром, как мы договаривались. Я попросила твоего камердинера Дживса отвезти меня туда. Но он оказался ужасным тупицей. Вероятно, он меня не понял. Теперь я благодарю Бога за это. Как я позже узнала, он привез меня на Мэдисон-Сквер-Гарден, где мистер Манди читал лекцию. Твой камердинер усадил меня и исчез. Я догадалась, что произошла ошибка, но лекция уже началась. Сидела я в середине ряда. Чтобы выйти, мне пришлось бы побеспокоить множество людей. Пришлось остаться.
Она судорожно сглотнула.
— Рокметеллер, я никогда ни к кому не испытывала столь горячей признательности, как к мистеру Манди. Он изумителен! Он подобен библейскому пророку, бичующему людские грехи. В порыве вдохновения он впадал в такое неистовство, что я испугалась за него. Порой он прибегал к несколько необычным выражениям, но в каждом его слове звучало суровое осуждение порока. Он показал мне Нью-Йорк в его истинном свете. Он открыл мне глаза, как, оказывается, суетно и безнравственно сидеть в этих раззолоченных притонах зла и лакомиться крабами и прочими деликатесами, когда порядочным людям давно пора спать.
Он сказал, что танго и фокстрот — это изобретение дьявола, толкающее людей прямо в преисподнюю. Что послушать негритянский джаз хотя бы минут десять — это уже большой грех, это все равно что участвовать в диких оргиях, которыми славились Ниневия и Вавилон. А когда мистер Манди воскликнул: «Это к вам относится!» — и указал прямо на меня, я чуть сквозь землю не провалилась. С его лекции я ушла совсем другим человеком. Рокметеллер, ты, должно быть, заметил, как я переменилась! Я уже не та беззаботная, легкомысленная особа, которая толкала тебя в эти гнездилища зла!
Рокки как вцепился в стол, так и держался за него, как черт за грешную душу.
— Да, я… я думал, вам немного не по себе, — заикаясь проговорил Рокки.
— Не по себе? Как раз напротив. Со мной все в порядке. Послушай, Рокметеллер, ты тоже можешь спастись, еще не поздно. Ты только пригубил чашу зла. Но не испил ее до дна. Поначалу будет трудно, но, поверь мне, ты осилишь, если смело ополчишься против соблазнов и обольщений этого ужасного города. Рокметеллер, ведь ты постараешься ради меня, правда? Ты завтра же покинешь этот город и начнешь бороться с собой. Мало-помалу, призвав на помощь всю свою волю…
Не могу избавиться от мысли, что именно слово «воля», подобно трубному гласу, воодушевило старину Рокки. Должно быть, он допер наконец, что свершилось чудо, что тетушка Изабель вовсе не отторгает его от себя. Во всяком случае, когда она произнесла эти слова, он встрепенулся, отпустил стол и обратил к ней горящий взор.
— Тетушка Изабель, вы хотите, чтобы я уехал в деревню?
— Да.
— И жил там?
— Да, Рокметеллер.
— И никогда не приезжал в Нью-Йорк?
— Да, Рокметеллер. Именно этого я и хочу. Не вижу другого способа. Только там ты будешь свободен от искушений. Рокметеллер, совершишь ли ты этот поступок ради меня?
Рокки снова ухватился за стол. Видимо, он черпал в этом предмете большую поддержку.
— Совершу! — возгласил он.
— Дживс, — сказал я. Дело было на следующий день, я уже вернулся в свою старую добрую квартиру и теперь сидел в старом добром кресле, задрав ноги на стол. Только что я проводил старину Рокки, который отбыл в свой загородный дом, проводив, в свою очередь, часом раньше тетушку Иза-бель, которая вернулась в свой родной городишко, где, наверное, слыла сущим наказанием Господним. Итак, мы наконец-то остались одни. — Дживс, нет на свете ничего лучше, как пребывать у себя дома. Что?
— Истинная правда, сэр.
— Под милой сенью родного крова, ну и все такое. Что?
— Совершенно верно, сэр. Я снова закурил.
— Дживс!
— Сэр?
— Знаете ли, в этой истории был момент, когда я подумал, что вы зашли в тупик.
— В самом деле, сэр?
— Как это вы додумались повести мисс Рокметеллер на лекцию? Мысль просто гениальная!
— Благодарю вас, сэр. Это случилось довольно неожиданно, однажды утром, когда я размышлял о моей тетушке, сэр.
— О вашей тетушке? Помешанной на пролетках?
— Совершенно верно, сэр. Я вспомнил, что, когда у нее разыгрывался очередной приступ этой мании, мы обычно посылали за священником нашего прихода. Мы не раз убеждались, что, как только он заговорит с ней о высоких материях, она забывает про катание. Вот я и подумал, что подобный метод может оказаться эффективным и в случае с мисс Рокметеллер.
Находчивость этого малого просто ошеломила меня.
— Ума палата! — воскликнул я. — Здорово у вас котелок варит! Как вы этого добиваетесь? Наверное, поедаете пропасть рыбы или еще чего-нибудь. Скажите, Дживс, ведь вы поедаете пропасть рыбы?
— Нет, сэр.
— Ну, тогда это Божий дар, вот что я думаю. А уж коль его не дано, то нечего и суетиться.
— В высшей степени справедливо, сэр, — проговорил Дживс. — Если мне позволено будет высказать свои соображения, сэр, я бы больше не стал надевать этот галстук, сэр. Зеленый цвет придает вашему лицу немного желтушный вид. Если позволите, я бы настоятельно советовал сменить его на синий с красными ромбиками, сэр.
— Хорошо, Дживс, — смиренно сказал я. — Вам лучше знать.
ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ СО СТАРИНОЙ БИФФИ
Перевод И. Бернштейн.
— Дживс, — позвал я, восстав из ванны. — Сплотите ряды.
— Слушаю, сэр.
Я от всей души одарил его благосклонной улыбкой. В ту пору я на недельку-другую закатился в Париж, а там что-то такое разлито в воздухе, эдакая joie de vivre,[91] которая переполняет сердце и настраивает на игривый лад.
— Выложите наш джентльменский костюм средней нарядности, подходящий для богемных пиршеств, — распорядился я. — Сегодня я обедаю с одним знакомым живописцем на том берегу Сены.
— Очень хорошо, сэр.
— Да, и если кто меня будет спрашивать, Дживс, скажите, что я объявлюсь ближе к тому часу, когда нисходит безмятежный сумрак.
— Слушаю, сэр. Пока вы принимали ванну, звонил мистер Биффен.
Удивительно, как за границей то и дело натыкаешься на знакомых, иной раз не видел однокашника тысячу лет и не чаял не гадал встретиться — и вдруг, нате пожалуйста! Где я меньше всего опасался наткнуться на старину Биффи, так это в Париже. Было время, мы с ним на пару предавались светской жизни, обедали, ужинали в одной компании чуть не каждую ночь напролет. Но где-то года полтора назад у него померла крестная и оставила ему в наследство имение в Хертфордшире, он туда перебрался, стал носить гетры, якшаться с коровами и вообще являть собой деревенского сквайра и землевладельца. С тех пор мы почти не виделись.
— Старина Биффи в Париже?! Он-то что здесь делает?
— Он со мной не поделился, сэр, — ответил Дживс холодноватым, как мне показалось, тоном, будто бы даже слегка неприязненно, а ведь прежде они были вполне на дружеской ноге.
— Где он остановился?
— Отель «Авенида», рю дю Колизэ, сэр. Он сообщил, что намерен выйти прогуляться и заглянет сюда на исходе дня.
— Ладно, если меня еще не будет, скажете ему, чтобы подождал. А теперь, Дживс, ме ганс, мои шапо, и дорогу хозяину! Пока, пока!
День был бесподобный, времени у меня оставалось еще навалом, и я в конце концов у Сорбонны вылез из такси, решив остаток пути проделать пешком. Но не успел протопать и трех шагов, как вот тебе раз! Прямо передо мной на тротуаре — Биффи собственной персоной. Если бы мой последний шаг не повис в воздухе, я бы с разгона прямо в него уперся.
— Биффи! — воскликнул я. — Вот так так!
Он уставился на меня, мигнув выпученным глазом, — ну вылитая хертфордширская корова, получившая во время завтрака неожиданный тычок под ребро.
— Берти! — наконец взвыл он хриплым голосом. — Слава Богу! — Он вцепился в мой рукав. — Не оставляй меня! Я потерялся.
— Что значит — потерялся?
— Вышел пройтись, но мили через две понял, что не имею понятия, где нахожусь. Так с тех пор и хожу тут кругами, уж и не знаю, сколько часов.
— Почему же ты не спросил дорогу?
— Так я не знаю ни слова по-французски.
— Кликнул бы такси.
— Я обнаружил, что оставил все деньги в гостинице.
— Мог бы доехать до гостиницы, а потом сойти вниз и расплатиться.
— Верно. Но я еще вдруг обнаружил, что забыл, как она называется, будь она неладна.
Вот вам типичный Чарлз Эдвард Биффен во всей своей красе. Второго такого обормота и недотепы на свете не сыщешь. Видит Бог, — и тетя Агата не даст соврать — я и сам не ахти какой мудрец. Но в сравнении с Биффи я просто величайший мыслитель всех времен и народов.