[42], а со святыми помельче был не слишком добросовестен и щепетилен: добившись желаемого, он, случалось, более и не вспоминал о них. Правда, капитан обычно и не тревожил их более: он знал, что в святцах значится множество святых без определенных занятий, которым, наверное, скучно там, на небе. Святой деве де Антиполо он приписывал, кроме того, наибольшую чудодейственную силу по сравнению со всеми прочими ее изображениями, держат ли они в руках серебряные посохи или младенца Иисуса, ладанки, четки или шнурок. В силу эту капитан Тьяго, возможно, верил потому, что сия сеньора слывет очень суровой, очень добродетельной, ненавидит фотографирование, как говорит отец эконом из Антиполо, и в гневе становится черной, как уголь; и еще потому, что другие мадонны более мягкосердечны, более терпимы. Как известно, многие люди больше любят абсолютных монархов, чем конституционных, — свидетельство тому Людовик XIV и Людовик XVI, Филипп II и Амадей I[43]. Пожалуй, поэтому в святом храме антипольской приснодевы можно увидеть неверных китайцев и даже испанцев, преклоняющих колена. Только одно остается непонятным, — почему некоторые священники, прихватив деньги, бегут прочь от грозной владычицы, переселяются Америку и даже женятся?
Из зала, где пировали гости, дверь, скрытая шелковыми портьерами, ведет в маленькую часовенку или молельню, которая непременно есть в каждом филиппинском доме: там находятся боги домашнего очага капитана Тьяго. Мы говорим «боги», ибо сей сеньор более привержен к политеизму, чем к монотеизму, которого он никогда не понимал. Там можно увидеть изваяния святого семейства с торсами и конечностями из слоновой кости, с очами из стекла, длинными ресницами и рыжими кудряшками, — шедевры скульпторов из Санта-Крус. Написанные маслом картины художников из Пако и Эрмиты[44] изображают муки святых, чудеса пресвятой девы, святую Люсию, вперившую очи в небо и несущую на блюде два чьих-то глаза с ресницами и бровями, подобные «всевидящему оку» на изображениях троицы или на египетских саркофагах. Здесь и святой Паскуаль Байлон, а вон и святой Антоний Падуанский[45] в холщовой рясе, со слезами взирающий на младенца Иисуса, который одет, как генерал-губернатор — в треуголке, в ботфортах, при сабле, будто явился с детского бала в Мадриде. Капитан Тьяго понимал это так: если даже господь присоединит к своей власти еще и власть генерал-губернатора на Филиппинах, францисканцы все равно будут играть с богом, как с куклой. Святой Антоний Аббат был изображен вместе со свиньей, которая досточтимому капитану Тьяго казалась столь же чудотворной, сколь и сам святой, а посему он не решался называть ее «свиньей» и говорил «тварь сеньора святого Антония». Святой Франциск Ассизский с семью крылами и в рясе кофейного цвета стоял на образе святого Винцента, у которого имелось только два крыла, но зато еще и рожок. Святой Петр Мученик[46] был изображен лежащим: череп его раскроен талибоном злодея, а сам этот неверный стоит рядом на коленях. На другой иконе апостол Петр отрубает ухо какому-то мавру, видимо, Малху[47], закусившему губы и корчащемуся от боли, в то время как петух сасабунгин кричит и бьет крыльями на дорической колонне. Глядя на эти картины, капитан Тьяго делал следующий вывод: чтобы стать святым, не обязательно быть зарубленным, можно и самому рубить.
Кто опишет скопище образов и фигур этой сокровищницы и перечислит их качества и совершенства? Нам не хватило бы для этого целой главы! Однако мы не можем обойти молчанием великолепного, почти в метр высотой, святого Михаила из позолоченного и раскрашенного дерева. Нижняя губа архангела прикушена, глаза горят, лоб нахмурен, щеки алеют. В левой руке он держит греческий щит, в правой — меч, готовясь поразить (судя по его жесту и взгляду) скорее богомольца или всякого, кто к нему приблизится, чем хвостатого и рогатого дьявола, вонзающего клыки в его женственную ногу. Капитан Тьяго никогда не подходил близко к святому Михаилу, опасаясь чуда. Разве не оживали столько раз святые фигуры, сделанные гораздо хуже этой, топорные изделия плотничьих мастерских Паете[48], разве не оживали они для того, чтобы смутить и наказать грешников и вероотступников?! Всем известно, что в Испании статуя Христа, призванная в свидетели любовного обета, подтвердила его перед судьей кивком головы, а другой Христос снял правую руку с креста, чтобы поддержать святую Лутгарду. А разве сам капитан Тьяго не читал недавно опубликованную книжонку о немой проповеди, произнесенной изображением святого Доминика в Сориано? Святой не проронил ни слова, но из его жестов можно было заключить — или это заключил автор книжки, — что он предвещал скорый конец света[49]. А разве не ходили слухи, что у пресвятой девы де Лута из городка Липа одна щека более припухлая, чем другая, а полы одежды испачканы грязью? Не доказывает ли это с математической точностью, что священные фигуры тоже гуляют, забывая приподнять подол, и даже страдают от зубной боли, быть может, из-за нас? Разве капитан Тьяго не видел собственными глазами, как все изображения Христовы при чтении Семи Слов[50] трижды кивнули головами, что вызвало рыдания и вопли женщин, а также всех людей с чувствительной душой, достойных райской обители? Вам мало этого? Мы сами видели проповедника, который во время церемонии снятия с креста показывал публике платок, испачканный кровью, и мы уже готовы были благочестиво прослезиться, когда на погибель нашей души один пономарь стал уверять нас, что это шутка, что это, мол, кровь курицы, зажаренной и съеденной только что, в святой четверг!.. А пономарь-то действительно не отличался худобой. Поэтому капитан Тьяго, хоть был он человеком разумным и набожным, избегал приближаться к мечу святого архангела Михаила.
«Лучше поостеречься! — говорил он себе. — Я знаю, что он — архангел, но все же не ручаюсь за него, не ручаюсь!»
Каждый год капитан Тьяго посещал со своим оркестром пышное празднество паломников в Антиполо: там он заказывал две торжественные мессы из тех, что служат во время трех «девятин»[51] и в другие дни празднества, и совершал затем омовение в знаменитом источнике, где, говорят, омывалась сама священная статуя приснодевы. Богомольцы до сих пор различают на прибрежном камне следы ног девы и бороздки, оставленные ее волосами в ту пору, когда она мыла их, — как будто волосы девы стальные или алмазные, а сама она весит тысячу тонн. Нам хотелось бы, чтобы сей грозный образ полоснул хоть раз своей чудодейственной шевелюрой по глазам этих ханжей и наступил своей ногой им на язык или на голову.
Там, у этого же источника, капитан Тьяго непременно должен был съесть жареного поросенка, синиганг из рыбы с листьями алибамбанга и другие более или менее аппетитные блюда. Две мессы обходились ему в четыреста песо с небольшим, но это не так уж дорого, если вспомнить, что стоят другие почести, воздающиеся богоматери — все эти фейерверки, петарды, ракетницы, плошки, и если подсчитать те огромные прибыли, какие, благодаря этим мессам, он кладет в карман круглый год.
Однако Антиполо не был для капитана Тьяго единственным местом проявления его рьяной набожности. Когда в Бинондо, Пампанге и в городке Сан-Диего он участвовал в петушиных боях, делая крупные ставки, он всегда посылал местному священнику несколько золотых на мессы, для ублаготворения небес, и подобно римлянам, которые перед сражением советовались со своими авгурами, кормя священных цыплят, капитан Тьяго советовался со своими, применяясь к требованиям иной эпохи и к новым истинам. Он пристально разглядывал пламя свечи, дымок ладана, вслушивался в голос священника и пытался по этим приметам познать будущее. Общее мнение было таково, что капитан Тьяго редко проигрывает, и если это случается, то лишь оттого, что священник, служа мессу, внезапно охрипнет, или мало зажгут свечей и лампадок, или оттого, что в свечах окажется слишком много сала, а среди монет попадется одна фальшивая и т. д. и т. п. Настоятель одного братства уверял его, что подобные неудачи — лишь испытания, посылаемые ему небесами, дабы убедиться еще раз в его вере и благочестии. Любимый священниками, уважаемый причетниками, почитаемый китайцами — продавцами свеч и пиротехниками (или «кастильерос»), этот человек процветал в лоне церкви на земле, а многие почтенные набожные особы приписывали ему также большое влияние и на суд небесный.
То, что он жил в мире с правительством, не подлежит сомнению, хотя это весьма трудное дело. Чуждаясь всех новых идей, довольный своим modus vivendi[52], он всегда готов был повиноваться даже самому мелкому чиновнику любого учреждения, преподносить власть имущим окорока, каплунов, индюков, китайские фрукты во всякое время года. Если он слышал, что кто-то плохо отзывается об аборигенах, то, не считая себя одним из них, поддакивал и отзывался о них еще хуже. Если ругали китайских или испанских метисов, он и тут не отставал, возможно потому, что полагал себя уже чистым иберийцем. Капитан Тьяго первым приветствовал введение новых налогов или податей, особенно если это обещало ему выгодный контракт или аренду. Под рукой у него всегда был оркестр, чтобы с музыкой принести поздравления или отдать дань уважения губернаторам, алькальдам, прокурорам и т. д. и т. п. в день именин или рождения, при появлении на свет или смерти их родственника и вообще при любом мало-мальски выдающемся событии. Для этого он заказывал хвалебные стихи и гимны, которые славили «добросердного и гуманного губернатора», «храброго и бесстрашного алькальда, да будет путь сего праведника на небо усыпан розами…» (или розгами!) и тому подобные сочинения.