— Сеньоры! Сеньоры! Какой стыд! Сеньор альферес!
— А вы что вмешиваетесь, лицемер, карлист несчастный!
— Дон Тибурсио, заберите свою супругу! Сеньора, придержите язычок!
— Вы лучше заткните рот этим обиралам!
Наконец исчерпался запас эпитетов, завершился обзор грехов и непотребств каждой четы, и с угрозами и руганью они разошлись в разные стороны. Отец Сальви увещевал то тех, то других, внося еще большее оживление в эту бурную сцену. Вот если бы тут присутствовал наш друг корреспондент!
— Сегодня же уедем в Манилу и пойдем прямо к генерал-губернатору! — заявила мужу обозленная донья Викторина. — Ты не мужчина; не тебе бы штаны носить!
— Нн…но, моя милая, а жандармы? Я ведь хромой!
— Ты должен вызвать его драться на пистолетах или на саблях, иначе… иначе… — И донья Викторина посмотрела на его вставную челюсть.
— Детка, я же никогда не брался за…
Донья Викторина не дала ему закончить фразу: великолепным жестом она вырвала челюсть, швырнула ее на мостовую и растоптала. Домой супруги явились в расстроенных чувствах: он чуть не плакал, она метала громы и молнии.
Линарес в это время беседовал с Марией-Кларой, Синанг и Викторией; ничего не зная о происшедшей ссоре, он немало встревожился при виде своих родственников. Мария-Клара, полулежавшая в кресле среди подушек и одеял, очень удивилась, увидев изменившуюся физиономию доктора.
— Кузен, — сказала донья Викторина, — ты сейчас же вызовешь альфереса на дуэль, иначе…
— А за что? — спросил изумленно Линарес.
— Ты сейчас же его вызовешь, или я всем тут расскажу, кто ты есть.
— Но, донья Викторина!
Три подруги переглянулись.
— Ты меня понял? Альферес нас оскорбил, обозвал тебя последними словами! Старая ведьма хлыстом махала, а этот вот, этот позволил, чтобы его оскорбляли… И это мужчина!
— Ох! — сказала Синанг. — Они там сцепились, а мы и не видели!
— Альферес выбил доктору зубы, — добавила донья Викторина. — Сегодня же мы уезжаем в Манилу, а ты, ты останешься здесь и вызовешь его на дуэль. Если не сделаешь этого, я скажу дону Сантьяго, что все, что ты ему наговорил, — ложь, я скажу…
— Но, донья Викторина, донья Викторина! — прервал ее Линарес, побледнев и подскочив к ней. — Успокойтесь, не вынуждайте меня напоминать… — И шепотом прибавил: — Не делайте глупостей именно сейчас.
Пока разыгрывалась эта сцена, вернулся с петушиных боев капитан Тьяго; он был печален и подавлен, его ласак погиб.
Донья Викторина не дала ему повздыхать вволю; в немногих словах, пересыпанных ругательствами, она рассказала о том, что произошло, постаравшись, разумеется, выставить себя в наилучшем свете.
— Линарес вызовет его на дуэль, вы слышите? Если нет, не разрешайте ему жениться на вашей дочери, не разрешайте! Если он трус, он не стоит Клариты.
— Значит, ты выходишь замуж за этого сеньора? — спросила Синанг, и ее веселые глаза наполнились слезами. — Я думала — ты скромница, а ты вон какая ветреная.
Мария-Клара, бледная как полотно, привстала в кресле и устремила испуганный взор на своего отца, потом на донью Викторину и Линареса. Юноша покраснел, капитан Тьяго опустил глаза, а сеньора прибавила:
— Кларита, заруби себе на носу: не выходи замуж за человека, штаны на котором для одного виду надеты; тебя вечно все будут оскорблять, даже собаки.
Девушка ничего не ответила и, обратившись к подругам, сказала:
— Отведите меня в мою комнату, я не могу идти одна.
Подруги помогли Марии-Кларе подняться и, поддерживая за талию, повели ее в спальню; она тихо шла, уронив голову на плечо красавицы Виктории.
В тот же вечер супруги уложили свои чемоданы, передали капитану Тьяго счет на кругленькую сумму в несколько тысяч и следующим утром с зарей отправились в хозяйской коляске в Манилу. Застенчивому Линаресу они поручили роль мстителя.
XLVIII. Загадка
Еще вернутся темные ласточки…
Как сказал Лукас, Ибарра в самом деле приехал на следующий день. Прежде всего он направился в дом капитана Тьяго, чтобы увидеть Марию-Клару и сообщить ей, что архиепископ не отлучил его от церкви: Ибарра привез рекомендательное письмо священнику, собственноручно написанное его преосвященством. Тетушка Исабель немало этому порадовалась, она любила юношу, и брак ее племянницы с Линаресом был ей не по душе. Капитана Тьяго дома не оказалось.
— Входите, — сказала тетушка на ломаном испанском языке. — Мария, дону Крисостомо возвращена божья милость; архиепископ «прилучил» его к церкви.
Но молодой человек не мог двинуться с места, улыбка застыла у него на губах, он забыл о том, что хотел сказать. На веранде рядом с Марией-Кларой стоял Линарес и плел гирлянды из цветов и листьев вьюнка; на полу были разбросаны розы и ветки жасмина. Мария-Клара, бледная, задумчивая, печальная, покоилась в кресле, обмахиваясь веером из слоновой кости, который был не белее ее точеных пальчиков.
При появлении Ибарры Линарес побледнел, а щеки Марии-Клары зарумянились. Она попыталась подняться, но снова без сил повалилась в кресло, закрыв глаза и уронив веер. Несколько секунд царила напряженная тишина. Наконец Ибарра приблизился к девушке и сказал дрожащим голосом:
— Я только что приехал и сразу побежал проведать тебя… Ты выглядишь лучше, чем я ожидал.
Мария-Клара словно лишилась дара речи, она не произнесла ни слова и не подняла опущенных глаз.
Ибарра смерил Линареса взглядом, который этот застенчивый юноша выдержал, приняв надменный вид.
— Я вижу, меня здесь не ждали, — медленно проговорил Ибарра. — Мария, прости, что я не известил тебя о своем приходе; когда-нибудь я тебе объясню свое поведение. Мы еще увидимся… непременно.
Последние слова сопровождались взглядом в сторону Линареса. Девушка подняла на Ибарру свои прекрасные глаза, такие чистые и печальные, такие молящие и красноречивые, что он смущенно остановился.
— Могу я прийти завтра?
— Ты же знаешь, что для меня ты всегда желанный гость, — едва слышно прошептала она.
Ибарра удалился внешне спокойный, но ум его был в смятении, а сердце оледенело. То, что он сейчас пережил и увидел, было непостижимо: неверие ли это в него, охлаждение или измена?
— О, женщина остается женщиной! — повторял он.
Невольно юноша направился к тому месту, где строилась школа. Дело заметно продвинулось. Ньор Хуан с отвесом и рулеткой расхаживал среди работавших людей. Увидев Ибарру, он побежал ему навстречу.
— Дон Крисостомо, наконец-то вы пришли, мы все вас ждем. Посмотрите, каковы стены, они уже метр десять в высоту, а через два дня будут в человеческий рост. Я применял только молаве, дуингон, ипиль и лангиль, а для внутренней отделки затребовал тингало, малатапай, сосну и нарра. Хотите осмотреть подвал?
Рабочие почтительно кланялись Ибарре.
— А вот и канализация, которую я себе позволил провести, — говорил Ньор Хуан. — Эти подземные трубы поведут к своеобразному резервуару в тридцати шагах отсюда. Там будут накапливаться удобрения для сада; этого в плане не было. Вы не сердитесь?
— Напротив, я одобряю и поздравляю вас с удачной мыслью. Вы — настоящий архитектор, у кого вы учились?
— У самого себя, — скромно ответил старик.
— Да, чтобы не забыть; пусть знают все сомневающиеся, — если кто-нибудь боится говорить со мною, — что я уже не отлученный; сам архиепископ приглашал меня к обеду.
— Э, сеньор, да мы и не смотрим на всякие там отлучения! Мы все уже отлученные, да и сам отец Дамасо тоже, а он все толстеет, и ничего его не берет.
— Как так?
— Да так; год тому назад он стукнул палкой викария, а ведь викарий такой же священник, как и он сам. Кто смотрит на эти отлучения, сеньор?
Среди работающих Ибарра увидел Элиаса; тот поклонился ему, как и все остальные, и взглядом дал понять, что хочет с ним поговорить.
— Ньор Хуан, — сказал Ибарра, — принесите мне, пожалуйста, список рабочих.
Ньор Хуан удалился, а Ибарра подошел к Элиасу, который нес к тачке большой камень.
— Если вы, сеньор, можете уделить мне несколько часов, приходите вечером к берегу озера и садитесь в мою лодку, мне надо поговорить с вами о важном деле, — прошептал Элиас. Увидев, что юноша кивнул головой в знак согласия, он тут же скрылся.
Ньор Хуан принес списки, но Ибарра напрасно перелистывал их: имя Элиаса там не значилось.
XLIX. Глас гонимых
Еще до захода солнца Ибарра спустился к берегу озера и сел в лодку Элиаса. Казалось, он был чем-то расстроен.
— Извините меня, сеньор, — сказал с грустью в голосе Элиас, увидев юношу, — извините, что я осмелился просить вас об этой встрече. Мне хотелось поговорить с вами на свободе, а здесь у нас не будет свидетелей; через час-другой мы сможем вернуться.
— Вы ошибаетесь, друг мой Элиас, — ответил Ибарра, пытаясь улыбнуться, — вам придется отвезти меня вон в то селение, колокольня которого виднеется вдали. Злой рок гонит меня туда.
— Злой рок?
— Да. Представьте себе, я сейчас встретил альфереса, и он пытался навязать мне свое общество. Я подумал о вас: он мог бы вас узнать, — и, чтобы отделаться от него, сказал, что иду в то селение и пробуду там до самого вечера. Он собрался навестить меня завтра днем.
— Благодарю вас за внимание, но вы могли бы пригласить его сюда, — ответил спокойно Элиас.
— Как же так? А вы?
— Альферес меня не узнал бы; в тот единственный раз, когда он меня видел, ему и невдомек было, что это я.
— Мне в голову не пришло! — вздохнул Ибарра, думая о Марии-Кларе. — Что вы хотели сказать мне?
Элиас огляделся по сторонам. Они уже отплыли далеко от берега. Солнце село, и так как в этих широтах сумерек почти не бывает, тотчас начал сгущаться мрак и засверкал диск полной луны.
— Сеньор, — заговорил Элиас, голос его звучал сурово, — я говорю с вами от имени сотен несчастных.