Закусил-Удилов грузно шагал по кабинету. Жалобно хрустел паркет. Испуганно звякали крышечки чернильниц.
Тезисы, положения и резолюции роились в голове исполняющего обязанности. Вдруг одно из деловых соображений стало перерастать в конструктивное предложение, а затем обернулось проектом решения.
Жирный закусил-удиловский лоб разгладился.
— И директиву области выполню и снова во славе буду!
Через пять минут личный состав горсовета и всех стройремконтор Кудеярова был брошен на выполнение чрезвычайного задания.
…С той поры как состоялся общегородской девичий переполох по поводу приезда на гастроли знаменитого столичного тенора Красовского, кудеяровские старожилы не помнили более беспокойных часов.
Всю ночь город бодрствовал. Едва привыкший спать по ночам кудеяровец смыкал очи, как под окном раздавался какой-то устрашающий лязг. Кудеяровец вскакивал, и тут ему в глаза ударял яркий прожекторный луч. Ослепленный и оглушенный представитель населения валился на подушки и торопливо глотал снотворное. Но забыться не удавалось. И без того короткометражный сон то и дело прерывался мощным грохотом и истошными воплями «майна», «вира».
Наиболее упрямые кудеяровцы изыскивали все же способы выспаться: они затыкали уши ватой, обматывали головы шерстяным ширпотребом, забирались под подушки и на несколько минут обретали желанный покой. Но потом выяснялось, что кровать дрожит, как в ознобе, а пол и стены нервно вибрируют.
Когда взошло солнце, то, пугая друг друга бледными после бессонной ночи лицами, появились на улицах первые прохожие. Глазам их предстало сказочное зрелище: за ночь обе доселе пыльные центральные магистрали города обросли деревьями! Густолапчатые липы бальзаковского возраста роняли на тротуары фиолетовую тень. Возле горсовета убедительно высилась мощная шеренга дубов.
На балконе горсовета стоял Закусил-Удилов и вдаль глядел.
Его телячьи очи горели преобразовательским огнем.
— А все-таки они выросли! — воскликнул он голосом несгибаемого реформатора. — Как мне было благоугодно! Войдет теперь Закусил-Удилов в самые анналы. Хватит быть «врио» да «и. о.»! Воспользуюсь моментом — всех потрясу. Пока председатель на курортах полощется, а зам в больнице лежит, пора достигнуть высшей славы! Будет теперь моя Виктория Айсидоровна довольна наконец…
Игоря Олеговича обуревали тщеславные мысли.
— История меня не забудет… И еще посмотрим, чьи сады будут в хрестоматиях фигурировать — Восьмирамиды или удиловские. Мои-то как приказал, так и выросли!
И, бросив руководящий взгляд на озелененную магистраль, Закусил-Удилов величавой поступью перешел с балкона в свой кабинет.
В приемной слышались голоса. Вахтер удерживал кого-то рвущегося в кабинет.
— Нет его, — умолял вахтер, — выходной нынче. Завтра приходите, завтра!
— Да здесь он, — доносился сердитый мужской голос, — сейчас только на балконе видели!
— Подавай его сюда, подавай без задержки! — сурово требовал женский.
— Кто это там превышает полномочия? — пробурчал недовольно Закусил-Удилов. — До чего житель обнаглел: в выходной день и то мешает жить.
Дверь чуть-чуть приоткрылась и бесплотной тенью в кабинет проскользнул Сваргунихин.
— А ты почему еще на работе? — вопросил и. о. председателя. — Воскресенье же?
— Ночью, как приказали, авралил, — произнес Сваргунихин, — а сейчас мне душа не позволяет уйти, пока вы здесь, у кормила, так сказать… И потом публика там, внизу, скопилась… Несколько… активно настроенная… Так я думаю, может, вы меня на своей машине подбросите? Выйти можно со двора да там и отъехать…
— Не бойся, — покровительственно похлопал по плечу Сваргунихина Игорь Олегович. — Держись возле меня, с начальством не пропадешь! Я из тебя личность сделаю! Вот назначат меня председателем горсовета…
Дверь распахнулась с шумом и треском. На пороге выросли две фигуры — полная женщина в пестром сарафане и пожилой мужчина в синем комбинезоне.
— Грабеж среди темной ночи! — сказала женщина.
— Непорядок! — подтвердил мужчина. — Выкрали вишневое дерево из сада…
— Выхожу утром из дому, — перебила женщина, — и что ж я вижу? Не вижу я дубка в нашем дворе!
— По какому праву изъяли вишню? Мичуринский сорт, специально наливочный, собственноручно сажал…
— А я наш дубок знаю, на нем сердце вырезано и стрела. За эти сердечные дела у нас над Андрюшкой из семнадцатой квартиры суд чести был! И бегу я нынче в горсовет — встречаю этот дубок под вашим балкончиком!
— Мною указаний по поводу вишневых деревьев дано не было, — сказал Закусил-Удилов, хмуря свое жирное чело. — Могли в темноте обознаться. Приняли вашу вишню за липу. И вообще заявляю официально: во дворах деревьев не брали!
— Не брали! — передразнила женщина. — Что ж он, дубок-то, пешие хождения совершает?
— А вы не шумите в общественном месте, — грозно сказал Игорь Олегович, — здесь не положено голос повышать! В то время, когда вся страна отдает силы озеленению и благоустройству, вы разводите дискуссию по поводу отдельного ствола! Сознательнее надо быть! Вы скажите прямо: вы против озеленения? А про остальные дела договаривайтесь с товарищем Сваргунихиным.
И Закусил-Удилов, бросив обнадеживающий взгляд на оторопевшего Сваргунихина, быстро вышел из кабинета.
Но в приемной Игорю Олеговичу преградили дорогу новые жалобщики и челобитчики.
— Не мешайте входу и выходу! — поморщился и. о. председателя горсовета. — Со всеми претензиями обращайтесь к моему помощнику.
Посетители устремились в кабинет.
Закусил-Удилов уже садился в машину, когда до него донесся разговор между Сваргунихиным и пострадавшими:
— Дубок наш с сердцем…
— Кого?
— Да не «кого», а куда! Куда дели мое вишневое дерево?
— Кому?
— Незаменимый человек! — молвил Закусил-Удилов, захлопывая дверцу машины. — Такого только на жалобах и держать! И как только его Калинкин выпустил? Да, бывают ошибки и у работников областного масштаба.
Около минуты машина катилась вдоль озелененной улицы, но за перекрестком, над которым уже вторые сутки висел светофор, деревья кончались. Замелькали щербатые, покосившиеся заборы с надписями: «Осторожно: окрашено!» Гуси, которые еще не усвоили всех пунктов инструкции об уличном движении, беспечно фланировали по мостовой. И шоферу все время приходилось то резко притормаживать, то круто сворачивать в сторону, то беспрестанно сигналить.
Закусил-Удилов рассвирепел.
— Гони невзирая! — приказал он.
Но развить скорость автомобиль так и не успел. Возле городского парка дорогу преградила толпа.
— Тут транспорт бессилен, — сказал водитель и затормозил.
— Сейчас я наведу порядок, — пробурчал Игорь Олегович, вылезая из машины. — В двадцать четыре секунды!
— Вот и он, — сказали в толпе. — Пусть объяснит эти древесные махинации. Народ отдыхать хочет, а с парком что сделали?!
С дороги горпарк был виден как на ладони. На светлых песчаных дорожках, по которым в воскресные дни гуляли молодые кудеяровцы с молодыми кудеяровками, чернели груды земли. На месте липовой аллеи, любимого убежища влюбленных, зияли ямы. По газонам и клумбам пролегли гофрированные тракторные колеи.
— Недовольство высказываете? — нахмурил свое жирное чело Закусил-Удилов. — Вы, что ж, против озеленения города? Против директив области? Вопрос был детально обсужден. Слушали, так сказать, постановили. Коллегиально! — и помидорные щеки гневно заколыхались.
— Если вы коллегиально решили уничтожить городские парки, — крикнул кто-то, — то такие коллегии…
— Но, но! — разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, грозно молвил Закусил-Удилов. — Полегче с оргвыводами. Вы, что ж, против коллегиального руководства? Против власти на местах? Может, вы осуждаете не только зеленое строительств, но и строительство вообще? Я это учту… Ваша фамилия, гражданин?
Толпа тем временем росла. Люди приходили к воротам парка, чтобы, как обычно, провести в прохладе рощи несколько часов жаркого летнего воскресенья. Но, узрев разрушение-аллеи и дорожки, присоединялись к негодующим.
На шоссе рядом с закусиловским автомобилем уже стояло несколько машин. Затормозил рейсовый автобус «Кудеяров— Красногорск». Из него выбрались на дорогу пассажиры. Среди них была пожилая женщина в пенсне.
— А из-за чего тут народ толпится? — удивилась она.
Близстоящие кудеяровцы сразу ввели приезжих в курс дела.
— Озеленение методом раззеленения! — подвел итог кто-то.
— Ну, сейчас я с этим Закусилом поговорю, — и женщина двинулась к маячившей невдалеке фигуре и. о. предгорсовета.
— Эх, вы! — пробираясь через толпу, говорила она стоящим вокруг. — Да если бы я была кудеяровкой, разве я это дело так оставила? Вы что ж, не видите? Закусил-то ваш мякинная голова! Гнать его надо взашей с должности! А вы небось думаете: область, мол, все сама сделает? Эх, вы! Области тоже помогать надо!
— Дискуссию будете открывать на профсоюзном собрании! — заслышав голос пожилой женщины, рявкнул Закусил-Удилов. — А смутьянничать здесь я не позволю! Агитаторша нашлась! Ты знаешь, против кого агитируешь?
Женщина подошла к и. о., поправила пенсне и сказала:
— Где ты взял в долг совесть? Да как у тебя язык поворачивается меня, старуху, на «ты» называть? И как ты можешь в глаза народу смотреть, когда тебе перед ним надо на коленях стоять?
— Но-но! — сказал Закусил-Удилов, но уже без особой уверенности в голосе. (А кто ее знает, эту старуху, может, депутат или из ЦК?)
— Слушай, когда тебе правду говорят. Не хотела бы я быть твоей матерью — позора не оберешься из-за такого сына! Ведь ты что за два только дня натворил? Парк изуродовал, деревьев сколько погубил, денег, труда… А ведь придется насаждения твои через две недели выбрасывать на свалку — не приживутся. Кто же среди лета пересадки-то делает? И улицы все будут в ямах — вон, как эти дорожки… Говорят, коллектив, коллектив… А ежели во главе коллектива стоит вот такой, то и коллективу будет плохо. Сколько сил-то на борьбу с тобой уходит, сколько нервов!