— Вы подтасовываете карты! — заволновался Протарзанов. — Ваши козыри ничего не стоят! Только юношеское незрелое воображение может считать обычную расстановку сил и организацию кадров подлогом!
Свет неожиданно погас.
— Предлагаю вашему вниманию, — прозвучал во тьме голос Можаева, — иллюстрацию: «Организация документального кадра по-протарзановски»!
На экране возник мшистый гранитный утес. На глазах у зрителей он становился все больше и больше. Шоферы, беззвучно переругиваясь, накачивали горно-резиновый пейзаж. Тут же, яростно размахивая предлинной хворостиной, Гиндукушкин гнал орлов. Хищники пугливо шарахались при виде миролюбивых овечек.
В следующих кадрах взмокшие помрежи помогали звукооператорам натягивать бурки и раздавали кудлатые папахи, посохи и другой овцеводческий инвентарь.
Наконец в кадр вошли несколько колхозников. Очевидно, это были владельцы домашних животных, так как они пытались вернуть свою собственность. Затем на первый план вылезла величественная фигура Протарзанова. Он грозно размахивал рупором, судя по жестикуляции, произносил какие-то не особенно вежливые слова.
— Вопрос ясен, — сказал Валаамов, — но вы, товарищ Можаев, заявили, что никакого каракулевого открытия не существует. Худсовет просит доказательств.
— Давай, Мартын! — скомандовал Юрий, и свет в зале снова погас.
— Прошу вас, товарищи, ознакомиться с таинственными лучами Хватадзе… Простите, кадр немного дрожит, но я не мог не хохотать во время съемки. Вот оно, синтетически-аналитическое чудо!
…Посредине комнаты на деревянном помосте стояла мокрая грустная и простоволосая овца. Ошеломленно мигая белесыми ресницами, подопытное парнокопытное с тоской глядело на вольтметр. Под брюхом овцы был продет широкий солдатский ремень с пряжкой, похожей на счетчик. На табурете, распластавшись, как дремлющий осьминог, лежал… аппарат для шестимесячной завивки.
— Перманент! — коротко пояснил Юрий. — Простите за несколько темный кадр, но я снимал без дополнительного освещения.
У щита с рубильником сидела женщина в спецовке и опробовала приборы. По комнате, неторопливо жуя, расхаживал сам кандидат наук. В руке он держал шампур с шашлыком и время от времени пользовался им как указкой.
Следующий эпизод напоминал фотографию: на крыльце дачи стоял Хватадзе, облокотившись на овцу, которая, очевидно, только что закончила электропроцедуры. Усики у кандидата наук браво топорщились. Овца тоже выглядела ослепительно. Вместо свалявшихся сосулек на ней вились роскошные локоны.
— Но ведь сценарий консультировал профессор Динозавров! — раздался подавленный голос Протарзанова. — Я так обманут!.. А почему меня Можаев раньше не предупредил?.. Ведь кино — это наше общее дело!.. Позор!.. Я бы сам, своей собственной рукой, задушил эту овцу!.. О, жалкий жребий!..
— Я пытался вам все объяснить, — прозвучал можаевский голос, — а вы даже не захотели со мной разговаривать.
— Где этот кандидат наук? — завопил Протарзанов. — Дайте мне его!
Вспыхнул свет. Кресло, в котором сидел Хватадзе, было пусто. Кандидат сельскохозяйственных наук исчез так незаметно, словно он был доктором черной магии.
— Закономерность, — сказал Валаамов. — Мистификатор сам всегда становится в конце концов жертвой мистификации. Эффекты — это еще не вся жизнь, Виктор Викторович.
— Скольжение по поверхности приносит пользу преимущественно в конькобежном спорте, — резюмировал Шишигин.
— Меня ввели в заблуждение, — расхаживая вдоль стола, говорил Протарзанов. — Со всяким может случиться. Не надо делать из рокового стечения обстоятельств трагедию в пяти актах. Я был окружен неискренними людьми! Подумать только, Хватадзе! Фениксов!..
— Я полагаю, — предложил Валаамов, — что говорить о фильме «Красногорское руно» нечего. А режиссеру Протарзанову придется посвятить специальное заседание художественного совета!
— Присоединяюсь, — с достоинством произнес Протарзанов, — и даже требую. Уповаю на справедливость. Мы, ведущие мастера, тоже не чужды самокритики.
И вот, наконец, прозвучали долгожданные слова:
— Переходим к просмотру кусков очерка «Дружная семья». Операторы — Юрий Можаев и Мартын Благуша. Автор сценария — Дормидонт Бомаршов! — Шишигин торопливо направился в просмотровую будку, чтобы заменить вышедшего в зал Благушу.
— Интересно, что они там сняли! — зловеще прозвучал голос Протарзанова.
— Ну, будет буря! — негромко сказал Благуша, пожимая руку Юрия.
И все услышали отчетливый голос Можаева:
— Будет буря? Мы поспорим и поборемся мы с ней!
И в который раз за этот вечер в просмотровом зале погас свет.
Фельетон двадцать девятый. Не проходите мимо!
ИЗ ПИСЬМА МАРТЫНА БЛАГУШИ НАДЕЖДЕ КАЛИНКИНОЙ
«…и вот, наконец, прозвучали роковые слова: «Переходим к просмотру кусков очерка Юрия Можаева и Мартына Благуши «Дружная семья».
Представляешь, Надя, как затрусилось мое мужественное операторское сердце? В этот момент Юра шепчет: «Бесчувственная ты личность! Во мне каждый атом трепещет, а тебе хоть бы что!» Хотел я ему ответить… Но тут меня выручил Костя Шишигин (тот самый, который спалил Фениксова. См. данное письмо стр. 2). Он пробасил из проекционной будки: «Начинаем».
Когда я увидел Тимофея Прохоровича в тени пальм, кактуса и фикуса — как я порадовался, что в зале темно и никто не видит моего лица! Неужели это творение рук моих? И не успел я раскаяться, как во тьме прозвучал голос Протарзанова:
— Вазочки! Пальмочки! Инсценировочка! А ведь разыгрывали из себя голубых ангелочков без страха и упрека!
Но друзья самоотверженно выполняли наши инструкции и продолжали крутить ленту.
Протарзанов пытался хорохориться и в то время, когда Вера в своем экзотическом платье чистила картошку, и во время других кухонных кадров.
— В этом городе нет газа! — кричал он восторженно. — Весь Красногорск стряпает на примусах! Поглядите на эту фифочку! Ей только бального платья не хватает.
Это, Наденька, были самые острые минуты. Справа меня заговорщицки подталкивала в бок Пелагея Терентьевна, слева таранил мои ребра Юркин кулак. А я не мог ответить Можаеву тем же! Во-первых, я всю жизнь страдаю от врожденной вежливости, а во-вторых, мы в разных весовых категориях.
Сколько раз это выручало Юрия!..
Тут Юрий объяснил худсовету, что кадры с пальмами и картошкой снимались строго по бомаршовскому сценарию. И что это — каемся! — инсценировка чистейшей воды.
Тотчас же был прокручен эпизод, где я, жертва протарзановского метода, чищу картошку для Веры. Физиономия у меня, очевидно, была настолько одухотворенной, что весь зал смеялся четыре с половиной минуты. Пелагея Терентьевна пыталась утешить меня тем, что я в жизни якобы выгляжу лучше и умнее. А как тебе кажется, мама права? (Специально для выяснения этого вопроса посылаю тебе свою фотографию. Кстати, Пелагея Терентьевна передаст тебе квитанции Красногорского ломбарда — ты выкупи Юркины и мои часы. Деньги я высылаю переводом.)
Такой же теплый прием получил кусок ленты, где роскошный кабинет Тимофея превращался в обычную рабочую комнату. Сваргунихин и Умудренский в поте лица вытаскивали пальмы и прочую бутафорию. У твоего братца был такой смущенный вид, словно ему вынесли общественное порицание. Пелагея Терентьевна тяжко вздыхала…
— Представляете, — сказал Юрий, — сколько подлогов нам пришлось бы сделать, если б мы продолжали снимать по Бомаршову?
Тогда один из членов худсовета — впрочем, он не заслуживает того, чтобы его описывали, — запаниковал: «А что, мол, будет, если все начнут снимать без сценариев, по-своему? Это, дескать, гибель кино, крах жанра и даже падение нравов…»
Твоя мама не выдержала, встала и…
— Если бы я была вашей матерью, гражданин хороший…
Ну, словом, тебе известно, как она вступает в бой!
Она выложила все. И то, что у нее большой опыт съемок, и что о вашей семье всегда пишут только в двух цветах — голубом и розовом, а внутрисемейные дела далеко не в порядке… Откровенно было сказано и о «светской» Вериной жизни…
Как ты уже догадываешься, поединок кончился в пользу мамы. И мы показали все остальные куски.
Мне немного неловко писать о дальнейших событиях, а то ты подумаешь, что среди всех моих недостатков основное место занимает нескромность. Но мама тебе может подтвердить, что даже Валаамов жал руки мне и Юрию. Одним словом, имели место кое-какие поздравления. Я до сих пор как-то не догадывался, что это довольно приятное чувство, когда тебе говорят теплые слова…
Но не думай, что добродетель (то-есть мы с Юрой) торжествовала на все сто процентов. Нет, нам дали много поправок и упрекали за ряд технических промашек.
Виктор Викторович с заседания величественно удалился, даже не подойдя к нам.
— Я берегу здоровье молодежи! — объяснил он окружающим. — У меня грипп!
Вот скала! Как говорят у нас в Виннице: «Хоч помирае, а все-таки пальцем кивае».
Уже в коридоре нас с Юрием снова задержал Валаамов и спросил, что мы думаем о новой работе и какие у нас планы.
План-то у нас был. А вот говорить о нем на совете мы не решались. Уж очень мысль крамольная: снять кинофельетон. Наткнулись мы на эту идею во время поездок по Красногорью. И даже — видишь, как я стойко хранил тайну: ты и то ничего не знала! — сняли несколько кадров. Закусил-Удилова c его «садами Восьмирамиды», преображенный град Кудеяров и еще кое-что. Конечно, эти снимки самостоятельного значения не имеют. Но они показывают сатирические возможности документального кино. Представляешь, вдруг в журнале «Новости дня» появляется небольшой фельетонный сюжет. Какой эффект будет! А результаты? Ведь ты учти, что газетный фельетон в лучшем случае прочтут несколько миллионов, а кино увидит в десять раз большее количество людей!
Вот эти фантастические думки мы и выложили Валаамову. И, представь, он не особенно удивился. Скорее наоборот: мы удивились тому, что он не удивился.