У чернорубашечников, составлявших костяк десанта, хватало автоматического оружия и боеприпасов, кроме того, их поддерживали артиллерийским и минометным огнем с правого берега. Плацдарм заволокло дымом. Я ловил в прицел вспышки, мелькавшие над траншеями каски. Расчет «максима» выпускал одну ленту за другой. С правого берега заметили активность нашей небольшой группы, ударили из крупнокалиберного пулемета, затем добавили десятка три мин.
Потом наступила тишина. Изредка стучали одиночные выстрелы, но грохот, бивший по ушам, стих. Снова набил патронами пустые магазины и двинулся на четвереньках к пулеметчикам. «Максим» разбило прямым попаданием, сорвало кожух. Непривычно тонкий ствол торчал согнутый посредине, щит скрутило, как лист бумаги. Сержант, командир расчета, лежал в стороне, лицо покрылось коркой засохшей крови, правую руку оторвало по локоть.
— Эй, есть кто живой?
— Я, кажись, живой…
— Кто ты?
— Сержант Бородкин, бронебойщик. Да не торчи там, ползи сюда.
Сержант Бородкин оказался долговязым крепким парнем с конопатым широким лицом. Подняв воротник изодранного бушлата, он ел из банки рыбные консервы и предложил мне. Я отказался.
— Понимаю, — кивнул тот. — После такой свистопляски без ста граммов ничего в рот не полезет. Я утром целую кружку водки выпил, только не берет. У тебя, может, что осталось?
— Осталось немного.
Отстегнул фляжку, и мы по очереди сделали несколько глотков. Я доедал консервы с сухарем, когда услышали тонкое «и… и… и». Где-то стонал раненый. В глубине отсечного ровика обнаружили второго номера из расчета «максима». Паренек лет восемнадцати лежал, скорчившись, прижав локти к животу. Его, видимо, оттащил сюда пулеметчик-сержант перед тем, как погиб сам. У парнишки посекло осколками обе руки, оторвало несколько пальцев. Стали его перевязывать. Бородкин считал уцелевшие пальцы:
— Два, три, четыре… это еще ничего. С четырьмя пальцами можно управляться.
Парень очнулся, и я влил ему в рот остатки водки.
— Я жить буду?
— Будешь, куда ты денешься.
— А руки? Оторвало, да?
— Пальцы немного попортило, — успокаивал его бронебойщик
Потом позвали санитаров, которые унесли парнишку. Бородкин рассказал, что его помощника тоже ранили и он уполз в тыл.
— Я ему говорю «сиди»! А он как увидел мертвого пулеметчика, весь затрясся и пополз. Не знаю, сумел ли куда добраться
Тем временем на плацдарме происходило непонятное. О чем-то по-немецки вещали в громкоговоритель. Возможно, я смог бы разобрать какие-то слова, но эхо отдавалось от обрыва, и слышался лишь бубнеж. Понял, что обращаются к окруженным итальянцам.
— Сдаваться предлагают, — сказал бронебойщик
На правом берегу тоже слушали, высунулись головы в касках, некоторые вылезли даже на бруствер. В пяти шагах от нас лежал мертвый пулеметчик Неизвестно, выживет ли парнишка, его помощник Я примостил винтовку на бруствер и поймал в прицел высунувшегося итальянца. Когда нажимал на спуск, Бородкин ударил ладонью по стволу, пуля прошла мимо.
— Чего без нужды шум поднимаешь? Сорвешь переговоры, опять нашим в атаку идти.
Я понял, что бронебойщик прав.
— Глянь лучше в свою оптику, что там происходит?
Пошарил прицелом. Громкоговоритель затих, но отчетливо слышался гомон десятков голосов. Окруженные на плацдарме итальянцы, наверное, обсуждали, что делать дальше. Я вел оптический прицел вдоль берега. На песчаной отмели и выше, на холмах, лежали тела наших бойцов. Сколько же их погибло в двух лобовых атаках!
Понимая, что окруженные итальянцы вряд ли начнут стрельбу, ползли раненые. Какая-то смелая медсестра вышла вперед и подхватила одного из них. Получилось вроде сигнала. С белыми тряпками, нацепленными на ветки, из окопов стали вылезать итальянцы. Для ноября сорок второго сдача в плен вражеских солдат и офицеров являлась большой редкостью. Пусть даже это были всего лишь «макаронники», второй сорт гитлеровской армии, вторгнувшейся в Россию. Главное, мы одержали одну из первых побед на Дону. И вереницу пленных-соотечественников видели с правого берега. Кто-то даже пытался стрелять из пулемета, но настрой у нашего командования был жесткий. В ответ ударили тяжелые гаубицы. Два-три десятка снарядов обрушили глинистые уступы, накрыли участок траншей и некоторые командные пункты. Это было предупреждение, чтобы нам не мешали. Стрельба с правого берега сразу прекратилась, замолчали и наши гаубицы. Длинная цепочка пленных втягивалась под защиту изломанного снарядами леса.
Уже в темноте стало известно, что попали в плен четыре сотни солдат и тридцать офицеров. На берегу насчитали триста с лишним трупов, не меньше утонули во время переправы. Мы не только сорвали попытку итальянцев закрепиться на левом берегу, но и уничтожили практически целый десантный полк, состоявший из наиболее решительных и боеспособных «воинов дуче». Но из двухсот десяти человек нашей сводной роты погибли и получили ранения две трети людей.
Погиб младший лейтенант Егоров, мой бывший взводный. У меня не наладились с ним отношения, даже когда я ему не подчинялся и состоял в отделении снайперов. Рассказывали, что младшего лейтенанта тяжело ранили во время второй неудачной атаки. Он долго ворочался на нейтралке, звал на помощь, пытался ползти. Итальянцы на плацдарме, словно предчувствуя сдачу в плен, не стреляли в раненых. Егоров истек кровью.
Остаток дня и всю ночь мы сидели, ожидая повторной попытки наступления. По траншее ходил комсорг батальона и читал нам последние сводки с фронта. В Сталинграде немцы окончательно увязли в уличных боях. Приводились цифры новых вражеских потерь, но существенных изменений в обстановке не наблюдалось. Комсорг прочитал также не слишком убедительное письмо немецкого солдата. Он жаловался жене на холода, недостаток боеприпасов и непонятное упорство русских, которые дерутся, как черти, и наносят огромный урон войскам вермахта. Над письмом посмеялись:
— Не иначе, наши борзописцы сочинили!
— Немцы так ныть не будут. Итальянцы, и те наступать пытаются.
— Что-то не то загнули.
Комсорг, краснощекий здоровячок, занимавший какую-то должность в штабе батальона, пытался убедить нас, что письмо подлинное.
— Ладно, Васек, поняли мы, — зевал бронебойщик Чепель. — Издыхает немец, да никак не сдохнет. А мы хоронить своих не успеваем.
Потом, как тени, вынырнули четыре «Мессершмитта». Сбросили десятка два мелких бомб и пытались обстрелять траншеи. Но обозленные красноармейцы открыли дружный огонь из всех стволов, выпустил магазин и я. Никого не сбили, но «мессеры», шарахнувшись вверх, израсходовали остаток боеприпасов с большой высоты.
Ночью было тихо, только ветер разгонял светлые барашки волн. На рассвете привезли перловку с мясом, хлеб, водку и махорку. С расчетом на списочный состав, а нас стало гораздо меньше. Выпив по кружке, все жадно накинулись на еду, а потом заснули после бесконечно длинного дня и ночи. Будить нас не стали, для усиления охраны на передний край прислали комендантский взвод. Упитанные тыловики, отвыкшие от передовой, засели поглубже в траншеях, бросаясь на дно при каждой пулеметной очереди с правого берега. Впрочем, итальянцы стреляли мало. Когда мы стали просыпаться, «комендачи» с облегчением поторопились убраться в штаб полка. Их провожали со смехом.
— Ну, по медали все заработали!
— А как же. Все утро оборону держали.
— Герои! Только животы отвислые.
Комендачи уходили молча. Все они были мужики в возрасте, воспринимали нас как сопляков. Но вид многочисленных тел погибших сбил с них обычную спесь. Понимали, что в случае осложнения обстановки придется опять шагать на передний край. Потом бойцы полезли обшаривать в поисках трофеев убитых итальянцев, но их успели обчистить ночью, и трофеи оказались скудными. Сапоги, в которых мы нуждались больше всего, оказались у немногих убитых. Разжиться наручными часами тоже не удалось.
— Это не фрицы, — разочарованно подвели итог красноармейцы.
Во взвод принесли с десяток пакетов с сухим пайком: твердые, как фанера, галеты, небольшое количество мясных консервов, баночки с засахаренными фруктами. Так, с чайком побаловаться. Некоторые поменяли поношенные ботинки на итальянские, шипованные. В винтовках мы не нуждались, зато автоматы растащили быстро. Не знаю, насколько они были надежными, но при острой нехватке автоматического оружия «беретты» показались нам вполне приличными штуковинами. Ребята принесли несколько облегченных десантных автоматов, которые всем понравились своей легкостью, раскладными прикладами и емкими магазинами на сорок патронов.
Зато двухствольные автоматы (или легкие пулеметы) «ревелли», с торчащими сверху магазинами, массивными сошками и рукоятками, как у пулемета «максим», выглядели несуразно. Но мы все равно их подобрали. Вооружились также небольшими, как гусиное яйцо, алюминиевыми ручными гранатами, покрашенными в оранжевый и красный цвет. Сомневаюсь, что легкие осколки могли поразить цель даже в десятке метров, но при нашей бедности могли сгодиться и они.
Мы пробыли на участке соседней дивизии дня три. Бой, который большинству из нас показался по своей ожесточенности целым сражением, остался всего лишь крошечным эпизодом в развернувшемся на юге гигантском сражении. В сводках Совинформбюро и газетных информациях он занял свое место лишь благодаря тому, что в то время это была одна из немногих, пусть небольших тактических побед Красной Армии.
Итальянский полк (ну, полтора от силы) то ли провел разведку боем, то ли оттягивал силы наших войск от Сталинграда. Думаю, что, несмотря на понукания немцев, итальянское командование ограничилось вместо масштабного наступления имитацией бурной деятельности. Хотя отборные батальоны чернорубашечников дрались вначале смело, но большие потери быстро охладили их пыл. Что говорить про обычных солдат-итальянцев! Их пугала стремительная холодная вода русской реки и упорство, казалось, обескровленной Красной Армии. Чтобы занять и удержать плацдарм, требовались силы в пять-десять раз больше, и потери исчислялись бы тогда тысячами убитых и утонувших.