ации не удалось.
2-й Ударной армией командовал генерал Власов, оказавшийся впоследствии изменником Родины. Не выполнив поставленной перед ним боевой задачи, он остановил армию в непроходимых лесных болотах. В марте немецкая группировка «Север» нанесла контрудар и завязала бои по окружению 2-й Ударной армии. Советские войска самоотверженно сражались с превосходящими силами врага. Без пищи и боеприпасов, в топких болотах, под перекрестным огнем солдаты неделями отражали натиск противника. Приближающаяся распутица грозила поставить Ударную армию в еще более тяжелое положение. Только узкая горловина соединяла ее с войсками Волховского фронта. Подвоз продовольствия и боеприпасов был затруднен. Следовало немедленно принять меры к планомерному отводу дивизий, но генерал Власов не хотел выполнять указания Ставки.
Весной произошла катастрофа. Германские войска, перерезав горловину близ реки Волхов, полностью окружили войска 2-й Ударной армии. В небе над окруженными дивизиями день и ночь висели фашистские самолеты. Они бомбили войска, расстреливали их из пулеметов. Все теснее сжималось кольцо врага. Но борьба продолжалась. Солдаты, черные от болотной грязи, от копоти, с глазами, воспаленными многодневной бессонницей, лежа на зыбкой земле, продолжали драться. Они давно уже не получали ни хлеба, ни сухарей, ели крапиву, кору молодого осинника. А кругом стояли непроходимые топи, нельзя было вырыть даже ямки, чтобы укрыться от пуль и осколков, — все сразу затягивало тиной, заливало водой. И все же солдаты продолжали сражаться, даже в этих нечеловеческих условиях. Особенно тяжелые бои разгорелись вокруг селения Мясной Бор.
В годовщину войны — 22 июня, восемьсот солдат пошли на прорыв через «Долину смерти», как называли они узкую горловину, соединявшую 2-ю Ударную армию с Волховским фронтом. Бой был жестокий. Из восьмисот человек, пошедших в наступление, уцелело всего лишь несколько десятков бойцов. Но они выполнили долг — прорвали кольцо окружения. С одиннадцати часов утра до шести вечера через разорванное кольцо выходили солдаты окруженной армии.
К вечеру этого дня гитлеровцы снова сомкнули кольцо окружения. Еще через несколько дней все было кончено. Предательство генерала Власова привело к поражению 2-й Ударной армии. Власов открыто перешел на сторону фашистской Германии.
В этих схватках, в борьбе не на жизнь, а на смерть участвовал и Муса Джалиль — сотрудник армейской газеты «Отвага». Долгие годы об этом периоде жизни поэта мы знали только по нескольким его четверостишьям:
В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда,
К смерти взывал: «Приди! Добей!..»
Просил: «Избавь от жестокого рабства!»
Молил медлительную: «Скорей!..»
Об остальном мы могли только догадываться: тяжелое ранение, плен, пропавший без вести Муса Джалиль…
Теперь, через много лет, стало известно: редакция армейской газеты «Отвага» 22 июня пыталась вырваться из окружения. В редакции было двадцать четыре военнослужащих, включая наборщиков, печатников, шоферов и двух бойцов охраны. Они дрались вместе с наступающими войсками, стремившимися прорвать вражеское кольцо. Борьба продолжалась и в следующие дни. Вырваться из окружения удалось только троим. Муса Джалиль был тяжело ранен и двадцать шестого июня попал в плен где-то в районе Мясного Бора. Об этом он сам рассказал в немецком лагере военнопленных Салиху Ганееву, который после войны возвратился на Родину. Ганеев и принес эту печальную весть друзьям поэта.
Салих Ганеев сообщил, что 26 июня Джалиль с группой солдат и офицеров снова пытался вырваться из вражеского кольца. Их машину немцы обстреляли из миномета. Тяжелая мина разорвалась под кузовом их машины. Многие были убиты, а Мусу отбросило взрывной волной. В тот день битва под Мясным Бором закончилась. По словам Ганеева, Муса Джалиль был ранен в плечо, у него была перебита ключица, осколки поцарапали грудь. Только через несколько месяцев Джалиль мог немного прийти в себя после ранений, но глубокие шрамы навсегда остались на его теле. Ганеев видел их, когда приходилось вместе с ним мыться в лагерных банях.
Но самую первую весть о Мусе Джалиле прислали в Союз писателей солдаты, штурмовавшие Берлин. Вот что написал жене поэта Александр Александрович Фадеев, бывший тогда руководителем Союза писателей:
«Товарищ Залилова! — писал он. — Во время пленума Союза писателей в Москве в 1945 году прибыло письмо из одного подразделения Красной Армии, занявшего моабитскую тюрьму в Берлине. (В то время, когда они писали письмо, еще не весь Берлин был занят нашими войсками.)
В этом письме они сообщали, что, заняв тюрьму, среди всякого бумажного мусора они нашли вырванный из какой-то книги лист с чистыми полями, где на полях имеется запись татарского писателя Мусы Джалиля.
Листок был приложен. На полях была запись, примерно следующего содержания: «Я, татарский писатель Муса Джалиль, заключен в моабитскую тюрьму как военнопленный, которому предъявлены политические обвинения, и, наверное, буду скоро расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадет эта запись, пусть передадут от меня привет моим товарищам-писателям в Москве».
…Дальше шло перечисление фамилий, среди них и моя фамилия, а остальные фамилии я забыл. Потом — просьба сообщить семье и адрес семьи. Затем шла подпись и число, которого я не помню, кажется, это был даже 44-й год.
На полях были еще две приписки, сделанные разными лицами, разными карандашами и, очевидно, в разное время. Одна выражала надежду, что, может быть, Залилов еще останется жив. Другая, очень безграмотная, была враждебного содержания к Советской власти и в ней говорилось, что «вашего Джалибула» (по неграмотности писавший спутал фамилию Джалиля с фамилией Джалибул) уже нет в живых.
Красноармейцы из подразделения, приславшие этот листок, писали, что они ознакомились с его содержанием и поклялись отомстить за смерть писателя Залилова…»
Письмо из Берлина, о котором вдове поэта Джалиля сообщил Фадеев, пришло в Москву уже после окончания войны, после нашей победы над фашистской Германией. Мы так и не знаем, кто же были эти солдаты, нашедшие записку Мусы в тюрьме Моабит. Позднее удалось выяснить, что служили они в 79-м стрелковом корпусе, штурмовавшем Берлин. Корпус входил в состав 3-й Ударной армии, командовал им генерал-майор Переверткин, и штаб корпуса во время боев размещался в моабитской тюрьме. Других подробностей пока установить не удалось.
Прошло два года после окончания войны, и о судьбе Мусы Джалиля пришла еще одна весточка. Это была маленькая, самодельная тетрадь со стихами поэта, написанная на татарском языке, латинским шрифтом. Прежде чем прийти по назначению, блокнот совершил долгий путь. Это были последние стихи Мусы Джалиля, написанные им в фашистских тюрьмах. Перед казнью он передал блокнот соседу по камере, бельгийскому партизану Андре Тиммермансу. Джалиль просил сохранить эти стихи и переслать их на Родину.
На обложке блокнота стояла надпись:
«Муса Джалиль. Моему милому другу Андре Тиммермансу от Мусы Джалиля. 1943—44. Берлин».
На другой страничке блокнота указывался московский адрес Амины-ханум — жены поэта и была сделана еще одна приписка:
«В плену, в заточении — 1942.IX — 1943.XI — написал 125 стихотворений и одну поэму. Но куда писать? Умирают вместе со мной».
А дальше, рядом со стихами, последняя просьба поэта:
«Я, татарский поэт Муса Джалиль, заключен в моабитскую тюрьму за политическую работу против фашизма и приговорен к смертной казни. Сообщите об этом в Москву, в Союз писателей. Прошу передать мой привет Фадееву, Тычине и моим родным, которые живут в Казани».
Андре Тиммерманс не смог сразу выполнить просьбу Джалиля. После освобождения из фашистской неволи он тяжело заболел и только через два года смог передать блокнот поэта в Советское посольство в Брюсселе, а оттуда его переслали в Москву. Но Андре Тиммерманс, выполняя предсмертную просьбу поэта, не сообщил собственного адреса. Поиски Тиммерманса не давали никаких результатов. А сосед Джалиля по тюремной камере оставался пока единственным свидетелем последних дней жизни Джалиля.
Потом приходили другие вести, говорившие о героической жизни, борьбе Джалиля и его товарищей в фашистских застенках. Еще одну тетрадь предсмертных стихов привез на Родину лейтенант Нигмат Терегулов. В камере дрезденской тюрьмы обнаружили надпись, сделанную рукой Ахмета Симаева — соратника Мусы, о том, что одиннадцать татар-патриотов приговорены к смертной казни… Но все это были разрозненные сведения, не собранные воедино, из них нельзя было воссоздать картину минувших событий. К тому же познакомиться с этими документами удалось только много лет спустя после войны.
Но еще в Нюрнберге, где судили главных военных преступников, виновных в фашистских злодействах, в заговоре против мира, автору этих строк довелось узнать о некоторых событиях, имевших непосредственное отношение к судьбе Джалиля и его погибших товарищей.
В зале заседаний международного суда на скамье подсудимых среди других преступников сидел человек с колючими глазами — Альфред Розенберг. Это был недавний министр оккупированных территорий Востока, руководивший колониальной политикой нацистской Германии. Остзейский барон Альфред Розенберг, белоэмигрант, сбежавший из России в начале революции, люто ненавидел страну, которую ему пришлось покинуть. Он прижился в Берлине, нашел себе пристанище среди германских нацистов. Здесь стал главным специалистом «по русскому вопросу». Именно ему и принадлежала идея расчленения Советского Союза на ряд мелких колоний, во главе которых должны были стоять нацистские генерал-губернаторы. В Казань, Саратов, Прибалтику, на Украину, Кавказ, в Белоруссию были назначены немецкие гауляйтеры. Еще до нападения на Россию им предоставлялись неограниченные права в управлении будущими колониями.