— Андрей Владимирович. Я не могу обеспечить вам безопасность. А книга должна выйти. Ступайте.
На войне не принято прощаться. С передка пришла традиция при рукопожатии сказать: «не прощаемся!».
«Аляска» жмет руку «Прозе»:
— Не прощаемся!
— Не прощаемся!
Луна спряталась. Все бегут к укрытой машине в полной темноте. «Проза» — старый, ничего не видит даже в очках. Он самый медленный, бегущий сзади полковник из штаба дивизии то и дело ловит «Прозу» за шиворот, чтобы тот никуда не ввалился, и шепотом рычит «Синице» не спешить.
В УАЗике на обратном пути «Синица» пытается что-то говорить «Прозе», но тот устал, спит. Во сне у «Прозы» работает единственный солдатский рефлекс из советского прошлого — «не поймать мушку»: он держит автомат между ног рукой за пламегаситель, чтобы ненароком не надеться на ствол глазом во время тряски.
«Проза» во сне чувствует, как на него падает каска, ловит ее и спит дальше с двумя касками: своей — на голове и полковника, кто так трогательно ловил его за шиворот, в руках.
Глава 17Не прощаемся!
Днем «Проза» едет в магазин, куда Джумабай Раизов ходил посмотреть на симпатичную девушку-продавщицу.
Она на месте. «Проза» ждет, пока выйдут солдаты, но в магазин тут же заходят местные жители.
— Можно вас на пару слов? — обращается «Проза» к девушке.
— Да. Давайте здесь, — брюнетка с тонкими чертами лица и узлом на затылке выходит из-за прилавка.
— Возможно, вы помните, к вам неделю назад заходил молодой мальчик-казах? Иногда…
— Может быть… — она недоумевает.
— Возможно, вы даже не разговаривали ни разу. Он, когда ехал на задание, всегда приходил посмотреть на вас. Просто посмотреть. Он погиб позавчера.
— Я сочувствую…
В глазах девушки блестят слезы.
— Нет, я не о том, — «Прозе» нет дела до ее сочувствия. — Я пришел сюда ради вас. Вы были его музой. Это — редкий дар. Вы способны быть чьей-то музой. Берегите это в себе. Вы способны кого-то вдохновить на подвиги. Это важно.
Они оба плачут. «Проза» легонько встряхивает девушку за плечо, пытаясь ободрить. То ли ее, то ли себя.
Ноябрь.
«Дрозд» спускается в блиндаж, где в клубах табачного дыма его встречают два мотострелка из мобилизованных. Блиндаж такой крошечный, что оба топчана расположены, как в вагоне, один над другим. Раскаленная железная печка не позволяет развернуть карту. Остальные спутники «Дрозда» остались снаружи.
— Вы из какого полка? — «Дрозд» прислоняется спиной к стене.
— 36-го, — отвечает боец лет сорока с длинными вертикальными морщинами на щеках.
Хотя оба мобилизованных сидят, видно, что он значительно выше товарища.
— 376-го, — не соглашается второй — низенький, круглый, крепкий, в свитере, сером от бетонной пыли.
Они переглядываются и смеются.
— Короче, мы сами не знаем, — говорит высокий.
«Дрозд», как цапля, прижимает ногу к колену и все-таки разворачивает карту:
— Нам тут кусок фронта нарезали.
— У вас и карта есть? — удивляется высокий.
— А вы что? Офицер? — уточняет боец в свитере.
— Да. Подполковник, начальник штаба полка. Рекогносцировка. А ваши офицеры где?
— Есть старший лейтенант, командир роты, он за речкой. Других не видели, — боец в свитере щерится, демонстрируя выбитый верхний зуб.
— Здесь где-то чэвэкашники должны быть, покажете?
— Покажем, — первый встает, подхватывает каску с топчана.
Второй натягивает черную вязанную шапочку.
«Дрозд» первым выбирается наружу. Оба мотострелка, оказавшись на поверхности, немедленно закуривают.
Вокруг непролазная грязь, по разбитой техникой дороге идти невозможно. Мотострелки идут первыми, ступают на подмерзшие отвалы грязи вдоль колеи. Легкий туман стелется в двухстах метрах по обе стороны дороги. Снега в степи нет — только грязь.
Со свистом в двухстах метрах прилетает мина. Она входит в мокрую землю с чавкающим звуком.
«Дрозд» падает на землю, идущий за ним «Синица» повторяет движение командира и шепотом матерится, зам по тылу вымазался сильнее.
— Мужики, вы че? — с улыбкой оборачивается боец в шапочке.
— То ж не по нам, — второй затягивается, стараясь докурить сигарету до самого фильтра.
Туман густеет.
«Дрозд» смотрит на них снизу вверх. Мотострелки из мобилизованных молча докуривают, дожидаясь, пока десантники встанут и отряхнутся.
«Дрозда» охватывает ощущение нереалистичности происходящего. Оба мотострелка без бронежилетов, высокий — в советской каске, у второго на плече — не солдатский вещмешок, а «сидор», с которым уходили на войну в 1941-м. Из современного на мобилизованных только берцы.
— Вам тудой, — говорит высокий и бросает окурок далеко вперед.
Боец в свитере и шапочке свой окурок небрежно роняет и притаптывает ботинком.
Не говоря ни слова больше, бойцы растворяются в тумане.
— Не прощаемся! — кричит «Дрозд» им вслед, уверенный, что только что увидел призраков той, прошлой войны.
«Синица», видимо, считает так же.
— Тут у них что? Портал в сорок второй год?
Подполковников обгоняют разведчики, которые так и не поняли, почему старшие офицеры замешкались.
— Вы их видели?
— Кого? Мобиков? Конечно! — как ни в чем не бывало заявляет командир разведроты.
Атмосфера абсурда исчезает, туман — снова обычный туман, и грязь так же хлюпает под ногами.
— Не прощаемся, — доносится из тумана голос щербатого.
Командир 704-го полка «Аляска» стоит на правом берегу Днепра у блокпоста Каховского моста. Заложив руки за спину, он зло смотрит в черное ноябрьское небо.
— Езжай за ними! — говорит «Аляска» «Кречету».
— Наверняка я сейчас приеду — стоят «руки в карманы», смотрят на сломанную БМД и говорят друг другу: «Трос е-е-есть?» — «Не-е-е-ту».
«Кречет» сплевывает. Из-под его летней камуфляжной куртки торчит воротник бежевой гражданской «флиски». Изо рта обоих офицеров вырывается пар.
— Подрыв моста назначен на час ночи, — говорит «Аляска».
«Кречет» забирается в КамАЗ-тягач и уезжает.
Пятнадцать человек из противотанковой батареи молча рассматривают БМД-2 с ослабшей гусеницей. Правый передний каток отлетел и валяется рядом. БМД завалена рюкзаками и амуницией. Рядом нервно урчит двигателем БТР-82 разведбата дивизии.
— Ну наконец-то! — сквозь зубы восклицает разведчик при виде «Кречета» и скрывается в люке башенки.
Рыкнув, БТР стремительно уезжает.
— Че случилось-то? — в вопросе «Кречета» сквозит злорадство.
— Гусеницу заклинило! — маленький с пышной черной шевелюрой мехвод БМД дышит на озябшие руки.
Рукавиц у него нет.
— А что стоите?
— Расклинить нечем!
— Выколотки нету?
— Нету!
«Кречет» берет у водителя КамАЗа кувалду и выбивает «палец» из гусеницы. Водитель — старшина небольшого роста, похожий на подростка, помогает.
— У тебя то хоть трос есть? — шепотом спрашивает «Кречет» водителя.
— Есть, товарищ полковник! — также шепотом отвечает водитель.
Вдвоем они натягивают укороченную гусеницу, каток решают не ставить.
В это время противотанкисты перегружают свои вещи и занимают место в кузове КамАЗа. БМД цепляют тросом к тягачу.
— Мы одни на правом берегу, — вдруг озвучивает мысль «Кречета» водитель, когда они идут к кабине. Не спрашивает, а констатирует.
«Кречет» не отвечает.
Они садятся в кабину, водитель включает двигатель, ждет, пока погаснет желтая лампочка на панели.
— «Кречет», «Кречет», я — «Аляска», прием! — вопрошает рация.
От этого вопроса кэпа в кабине как будто теплеет.
— И что ему сказать? — обращается «Кречет» к водителю. — Полчаса провозились.
Зам. по вооружению тычет большим пальцем на тангенту рации:
— «Аляска», я — «Кречет», да!
— Где вы?
«Кречет» косится на водителя:
— Сказать, что мы в пятнадцати километрах?
Однако «Кречет» говорит в рацию другое:
— «Аляска»! Я — «Кречет». Начали движение!
КамАз рывком трогается.
— Да не гони ты так! — стучит кулаком по передней панели «Кречет». — Трос оборвешь! Что делать будем? Не гони! Тридцать километров в час максимум.
«Кречет» хватает с сиденья ПНВ. С дороги сворачивать нельзя. Все заминировано нашими саперами при отходе. Все обочины, поля, мосты. Оставлен лишь один маршрут для арьергарда десантников. Сворачивать нельзя! Деревни пустые: ни людей, ни живности, ни огонька. Правобережная Херсонщина кажется вымершей. Машина выбирается с проселка на шоссе и, дернувшись на ухабе, сползает на обочину.
— Стой! — кричит зам по вооружению.
Он распахивает дверцу и выглядывает в темноту. Ни зги не видно. «Кречет» подсвечивает фонарем. Буксируемая БМД потеряла гусеницу.
— Черт с ней, с гусеницей, трогай дальше! — командует «Кречет» и, подняв глаза к черному небу, размашисто крестится.
— Аккуратно! Мины!
Скорость сцепки КамАЗ-БМД падает до семи километров в час.
— Если хохлы захотят, то возьмут нас тепленькими, — водитель нервничает.
— Не бзди! Допустим, они знают, что мы уходим или что мы еще тут. Вот сунутся они за нами. Где-то обязательно подорвутся. Веришь?
— Верю!
— А раз подорвутся, останутся там до утра, разминировать будут засветло. Не бзди и рули!
В ответ на реплику «Кречета» у них за спиной слышится взрыв, который красным заревом освещает все вокруг. КамАЗ и БМД оказываются одинокими мишенями на разбитом шоссе. Зарево гаснет, тьма вокруг сгущается.
— Не дергаемся, едем! Все по плану! — «Кречет» снова прикладывает прибор ночного видения к глазу: — Левее на метр!
Они медленно едут в темноте несколько минут, прежде чем водитель решается нарушить молчание:
— Товарищ полковник, можно спросить?
— Левее! Еще! Спрашивай!
— Они ж нас не победили! Почему уходим?
«Кречет» молчит.
— Столько укреплений построили! Столько народу нагнали! Держаться и держаться бы! Почему?