– Ну почему же? – возразил Тихий А.И. из глубин унитаза. – Такая камера – это ли не радость? Отопление-освещение-канализация. В других странах трудящиеся могут только мечтать о бесплатной параше.
И захлебнулся от усердия смывной водой.
Остался у двери печальный старик-клоун‚ грустный и поникший. Красные розы завяли на опавших щеках. Кровавые губы заметно побелели. Голубой бант слинял. Оранжевая кепка потускнела.
– Ничего землянка‚ – сказал тихо. – При случае можно перезимовать.
Помолчал‚ как подремал‚ вздохнул‚ вдохнул-выдохнул‚ нехотя вытащил из-под розовой рубахи и приладил на руке нечто таинственное‚ короткоствольное‚ с мерцающим наростом сбоку‚ с пугающим потрескиванием внутри.
Глаза глядели жестко.
Палец застыл на крючке.
– Извини‚ старичок. Надо ловить шанс.
Он торопился‚ старик завтрашний. Торопился‚ пока не опередили. Потому что у них‚ там‚ в организованном безумии‚ всё было наготове. Отработано в штабах‚ отыграно на маневрах: задраить люки и нажать на кнопки.
Всё у них уже было – на изготовку‚ со снятыми предохранителями‚ недоставало лишь знамени‚ отпахнутого полотнища ярких‚ зазывных тонов‚ – а без этого как? А без этого никак. Нет всплеска на ветру‚ холодка у горла‚ и учащенного пульса‚ преданных глаз‚ безрассудных порывов‚ – как начинать без этого? Как нажимать на кнопки и задраивать люки?
Разослали повсюду гонцов‚ раскидали по миру осведомителей‚ и по радио призывали‚ и призы обещали‚ и выращивать пытались: не было нигде незахватанных знамен‚ незаплеванных полотнищ‚ не было восторженных знаменосцев: выродились‚ вымерли‚ поменяли профессии на выгодные и безопасные.
Отловили дряхлую старуху‚ бродяжку и вещунью‚ что шила когда-то флаги‚ стяги‚ вымпелы и штандарты всем правителям мира‚ но и она зажилась на свете‚ впала в счастливое детство‚ сшила им по дурости лоскутное знамя в горошек‚ в клеточку и в цветочек: под таким знаменем спать ложиться‚ а не в бой вести. Изготовили на номерном заводе уникального робота-знаменосца, триумф человеческого разума‚ поставили во главе народов‚ задраили уже люки и положили палец на кнопку‚ но в роботе тут же поломался какой-то шпунтик‚ и он позорно вздернул руки и ушел в неизвестном направлении: сдаваться любому неприятелю‚ который первым окажется на пути.
И опять разослали гонцов‚ и объявили по радио‚ и увеличили приз‚ но тут подоспела шифровка из распроклятого нашего прошлого в распрекрасное ихнее будущее‚ что отсиживается на очарованных бульварах старый смешной дуралей на ноге-деревяшке‚ который притягивает к себе истосковавшихся идеалистов‚ а это настораживает‚ предполагает скрытые в нем возможности‚ и бросили туда лучших агентов для сыска и уловления‚ чтобы разыскать‚ доставить‚ использовать по назначению перед нажатием на кнопку.
Потому он и торопился‚ старик завтрашний. Потому и ловил шанс.
– Извини‚ старичок. Будем тебя убивать.
Оставалось нажать на спуск.
Нажать и уходить в укрытие.
В дверь застучали. Деликатно‚ но настойчиво: косточкой пальца. И голос глубокий‚ бархатный:
– Не открывайте. Не открывайте постороннему человеку. Если за дверью ребенок‚ позовите взрослого. Если за дверью взрослый‚ откройте на цепочку. Мало ли кто может позвонить. Мало ли кто! Бывают случаи – волосы дыбом.
Он ухмыльнулся‚ упрятал оружие под рубаху‚ ногой отшвырнул щетку.
– Здравствуйте‚ – сказал мужчина в темных очках и плечом вперед вдвинулся внутрь. – Вас интересует ваше будущее? Идемте. Я его обеспечу.
И быстро прошел вглубь сортира.
– Значит так. Сначала загорится электрический провод. Здесь. Нет‚ лучше здесь. За проводом бумага. За бумагой стул. За стулом дверь. Черный дым. Языки пламени. Крики о помощи. Страховое возмещение выплачивается в случае гибели или повреждения имущества от пожара‚ удара молнии‚ наводнения.
– Годится! – завопил клоун и затрубил победно‚ выдул изо рта огненную струю под потолок.
Была пауза.
– Так‚ – отметил агент. – Это не ваша квартира.
– Неа... – клоун ухмылялся во весь рот‚ и концы губ упирались в оттопыренные уши‚ и розы расцветали заново на его щеках. – Не моя‚ Бим!
– Жаль. Такая импровизация пропала. – И простонал жалобно: – Я посижу. После очередной неудачи мне необходимо посидеть и помолчать.
Грузно завалился на стул‚ вытянул ноги‚ отдуваясь‚ и сразу ушла коренастость‚ пропала уверенность‚ на щеголеватом костюме проступили наружу лицованные швы. Было ему когда-то под шестьдесят‚ стало теперь за семьдесят.
– Пятый этаж. Да еще без лифта. Пока долезешь, можно хоронить.
– У нас полуподвал‚ Бим!
– Всё равно без лифта.
Всю жизнь он прожил без лифта. Всю жизнь‚ будто на пятый этаж‚ по крутым‚ обкусанным ступеням‚ вкручиваясь в бесконечные спирали невидимых лестниц. И не было на его пути обзорных площадок‚ с которых оглядывают завоеванные высоты. Не было стремительных взлетов‚ когда встречным ветром надуваются легкие. Только подъем‚ тупой‚ бесконечный подъем без лифта-надежды. Но в зыбком‚ нереальном уже прошлом‚ слабым пятнышком в конце туннеля – как взлетал с автоматом по гремящим ступеням‚ единым духом-порывом‚ яростный и разящий‚ под грохот гранат и пересвист пуль‚ и плащпалатка билась за спиной крыльями торжествующего архангела.
– А от смерти вы не страхуете? – спросили из кабинки.
– Мы не боги‚ – вздохнул агент. – Мы учреждение. Но при несчастном случае можем посочувствовать.
А умрет он скоро‚ очень скоро‚ от силы через пару каких-то минут‚ через сотню каких-то шагов: самое время попрощаться‚ написать завещание‚ сбегать самому в похоронное бюро‚ заказать катафалк и недорогой венок‚ самый резон застраховаться на приличную сумму.
– Всё равно вам лучше! – закричал вчерашний старик. – Каждый день новые люди‚ новые знакомства. Вы счастливый человек‚ хоть и не подозреваете об этом!
– Очень даже подозреваем‚ – с достоинством ответил агент. – У нас в конторе все счастливые. Деньги за это не платят‚ но стаж за это идет.
И пошагал‚ шаркая подошвами‚ через бесконечный кафельный зал:
– Пятый этаж. Можно хоронить.
– Погоди‚ – позвал клоун и ухватился за голову‚ поднатужился‚ оборвал: забилась в руках размалеванная‚ раздутая рожа на веревочке. – Погоди‚ Бим! Это тебе почище лифта.
И хохотал радостно‚ и отрывал головы‚ и рвались они кверху‚ яркие и яростные‚ улыбались‚ скалились‚ радовались скорому полету-освобождению.
Уходил вверх по лестнице старый страховой агент‚ последней своей дорогой – сотня шагов до смерти‚ а связка шаров рвала руку из плеча‚ и кончики туфель едва касались ступеней. Будто пришла‚ наконец‚ пора покататься на лифте‚ просто‚ весело‚ по-мальчишески‚ когда ты уже дотягиваешься пальцем до нижней кнопки‚ и – вверх-вниз‚ вверх-вниз‚ вверх-вниз под гулкие биения сердца и вопли с проклятиями заждавшихся жильцов.
Они вышли за ним на поверхность‚ стояли кучкой‚ глядели по сторонам‚ а вчерашний старик опять покосился туда‚ где Никитский бульвар‚ туда‚ где Гоголевский. Вот он уходит: не навечно ли? вот ты уходишь: а нужно ли? вот мы уходим: кивните вослед‚ но на бульварах сохраняется прошлое наше‚ радость и грусть‚ по капелькам и взахлеб: острая тоска иссушающего прощания. Запомните нас: мы были. Всплакните разок: мы ушли. Забудьте потом: нас нет.
– Я тут‚ – сообщил Волчара. – Я не забуду. У меня зад на транзисторах‚ память электронная.
– Иди ты! – охнули бульвары. – Как же тебя угораздило?
– А так. Вызвали в Самую Закрытую Комнату и говорят: "Готовься". – "К чему?" – "Ко всему. За последствия не отвечаем". – "А кто отвечает?" – "Ты‚ кто же еще? Хочешь – под сокращение‚ не хочешь – под наркоз. Полная тебе демократия". А мне под демократию как? Мне под демократию никак. У меня мебель в кредит куплена. Дайте‚ говорю‚ подумать. "Нечего тебе‚ дураку‚ думать. Вот вставим машинку‚ она за тебя и подумает". Снял штаны‚ пошел под наркоз.
– Сидеть же неудобно!
– Мне сидеть не положено. Приказом по роте. "Не моги‚ – сказали. – Сядешь – раздавишь. Твой зад – наша общая память".
– Мой Лёлик‚ – сообщила жена-домоседка‚ – всё нынче помнит: записывать не надо. Кто нам должен‚ кому мы не отдали.
– Наш папа‚ – сообщили детки-отличники‚ – великий теперь математик. Что надо, в уме перемножит.
– Не в уме‚ – поправил Волчара. – Не в уме‚ наследнички мои. Шестью шесть – тридцать шесть. Шесть пишем‚ три в заду. Только в туалет нынче – ни-ни.
И погудел басовито из глубин живота.
Шла к туалету бабка умильная‚ волокла через силу кадушки с метелками‚ а за подол цепко держались близнятки‚ ходко перебирали босыми ногами в цыпках: тот плотный – помельче‚ этот ноздреватый – повыше. А может‚ и наоборот.
– А ну‚ – велела‚ – посторонись. Убираться буду.
– Бабка‚ – сказали‚ – уймись. Отдохни‚ бабка‚ на старости.
– Мне отдыхать не к сроку. На мне два рта. Чего ни напасешь‚ всё сглотают‚ прожоры мои.
– Мы нашу бабулю‚ – сипло сказал Колька‚ – любим со всех ног.
– А мамулю шагом‚ – сказал Петька.
И разом напузырили в штаны.
– Мать у них на путине. Деньгу делает. Как‚ говорит‚ скоплю на обратно‚ так и ворочусь счас жа. Сокрушила думушка бедную девушку.
Заурчали моторами на бульваре.
Проткнули тьму фарами глазастыми.
Покатили рядком пышные дамы: каракулевые‚ маркизетовые‚ панбархатные.
Высший свет‚ элита-матушка.
Вечерний моцион: продышаться на ночь.
Едут‚ переговариваются без спешки‚ давят тугими колесами детские песочные куличики.
– Распустились‚ – та‚ что поболее чином. – Хамы! Мужичье! На конюшню! В заказе трюхвелей не было.
– И не говорите‚ – та‚ что поменее. – Я надысь у кумы была‚ ихней еды поела: второй день пучит.
– Марья Саввишна‚ – шофер листнул календарик. – Велено напомнить. Послезавтра в семь сорок семь у вас кончается шестимесячная завивка.
И включил желтую фару.
В белесом луче света качался перед радиатором страховой агент на связке шаров‚ и клоунские рожи скалились непочтительно одинаковой ухмылкой.