с табличками на кладбище‚ возле крематория: "Невостребованные 1976 год"‚ "Невостребованные 1977 год"‚ "Невостребованные – 1980"...
3
– Ладно‚ – сказал Фишкин с постамента. – Уговорили. Так уж тому и быть. Я расскажу вам эту историю. Расскажу‚ чтобы все знали. Потому что – как говорил покойный старик Какес – и сказать страшно‚ и молчать нельзя.
И они приготовились слушать.
Устроились поудобнее у постамента.
Не перебивали и не переспрашивали.
И вот что они узнали.
Ай‚ это была хохма! Ой‚ это был цимес! Изюм. Курага. Компот без косточек. Надо вам сказать‚ что Фишкин всегда жил нормально. Фишкин не задумывался над тем‚ как он живет‚ и потому было ему хорошо. Даже отлично. Когда тебе ничего не надо‚ у тебя есть всё. Но когда у тебя есть всё‚ тебе нужно еще очень много. Дважды всё.
Узнал как-то Фишкин от одного сумасшедшего‚ который успешно притворялся нормальным‚ что в Москве‚ в самом ее центре‚ поставили памятник знаменитому еврею. Ай‚ подумал‚ добром это не кончится. Ой‚ подумал‚ надо взглянуть‚ пока не поломали. Памятник еврею на площади имени еврея‚ – кто сможет такое вытерпеть? Никто не сможет.
После работы поехал взглянуть.
Стоит камень‚ на камне голова‚ на голове борода. И всё. Так-так-так‚ думает Фишкин‚ где-то я его уже встречал‚ как-то мы с ним пересекались.
Подошел поближе‚ глядит, вспоминает.
Тут тетка шагает. Пузо на последнем месяце. Ткнулась глазами в голову‚ ткнулась в Фишкина‚ да ка-ак заорет:
– Он! Чур меня! Он! С камня спрыгнул...
Хлоп! – и обморок.
Шлёп! – и выкидыш.
И все ее штучки-дрючки из ридикюля раскатились по асфальту.
Народ бежит‚ милиция свистит‚ а Фишкин по земле ползает‚ штучки собирает. Наткнулся на зеркальце‚ взглянул мимолетом и охнул... Он! Он в зеркальце! То есть Фишкин! То есть великий теоретик! То есть работник сумасшедшего дома номер восемь! То есть гениальный прозорливец! Фишкин бродит по Европе. Призрак Фишкина...
Стоит возле памятника‚ глазами в глаза‚ костенеет от предчувствий‚ леденеет от возможностей. А его окружили‚ в затылок дышат‚ и тетка с асфальта верещит:
– Он! Он! Чур меня! Борода с камня спрыгнула...
Стоит голова на постаменте. Рядом такая же голова‚ но на малом тельце. Или – как говорил покойный старик Какес – к чему голова‚ когда тела нет?
Тут кто-то выражается с обидой:
– Учили нас: гигант‚ гигант! А он так себе‚ карлик на палочке.
Другой выражается:
– Мало нам одного. Еще борода на нашу голову.
А третий молчит‚ пыхтит старательно‚ сувениры из карманов отбирает.
– Что вы делаете? – пихается Фишкин. – Я закричу‚ я...
А он на ухо:
– Молчи‚ Карла. Я пролетарий. Мне терять нечего. Сам‚ небось‚ учил.
Вот и милиция сквозь толпу лезет: ногой махнет – улица‚ рукой – переулочек.
А они стеной:
– Ты нам Карлу не трожь. Не трожь! Всё себе забирают‚ ниче народу.
– Да на хрена он вам сдался‚ народ?
– А потрепаться! А скинуться! А сгодится при случае. Одна Карла вам‚ другая нам. Карла‚ держись! Не поддавайся‚ Карла!
– Граждане население‚ – кричит милиция. – Мы его в музей берем! Под колпак! Приходите туда. Там и поговорите‚ там и скинетесь.
И под руки. В машину. В отделение. Так под локотки и внесли к начальнику.
А тот рыком:
– Упились‚ мерзавцы? Это кто же вам разрешил памятник с площади брать? Вчера Минина приволокли‚ сегодня этого.
Первый сержант и говорит с перепуга:
– Они не памятник. Они родственник.
Начальник походил вокруг и спрашивает:
– Правда?
Вот Фишкин думает: все евреи родственники‚ стоит только покопаться.
– Правда‚ – говорит.
– Чем докажете?
– Внешностью.
И бороду распушил.
Начальник охнул и к телефону:
– Докладываю! Задержан родственник памятнику у памятника родственнику. Не‚ не тому... Не‚ без лошади... С бородой и в усах. Слушаюсь!
И к Фишкину‚ с превеликим почтением:
– Сейчас за вами спецмашину пришлют.
А Фишкин стоит себе‚ важностью наливается: конечно‚ пришлют‚ конечно‚ спецмашину‚ или – как говорил покойный старик Какес – уж если вешаться‚ так на высоком дереве.
– У нас к вам просьба‚ – говорит начальник. – У нас ефрейтор Катькин опасного рецидивиста обезвредил. Теперь его полагается сфотографировать на фоне развернутого знамени. Но мы бы хотели – на вашем.
– Предлагаю‚ – говорит Фишкин‚ – на фоне рецидивиста.
– У него теперь нет фона‚ – отвечает начальник. – И долго еще не будет после Катькина. Так что‚ если не возражаете...
– О чем разговор! Всю жизнь мечтал быть фоном.
Приводят Катькина. Здоровенный мужик под потолок‚ кулаки – кувалды‚ и овчарка при нем выше Фишкина.
– Э‚ нет! – говорит Фишкин. – Насчет двоих мы не договаривались. Кто рецидивиста поймал? Непосредственно кто?
– Собака. Непосредственно она.
– Вот ее и фотографируйте.
– Гражданин памятник‚ – просит Катькин и краснеет‚ как девица. – Товарищ борода. Умоляю! Старуха-мать в деревне... На смертном одре... Последняя радость...
– Тогда без собаки‚ – упрямится Фишкин. – Или – или. Я не могу быть фоном для всех сразу. Где моя спецмашина?
– Пусть тогда собака‚ – грустно говорит Катькин.
– Пусть тогда Катькин‚ – грустно говорит собака.
И заплакали оба.
И начальник заплакал. И сержанты. Участковые‚ следователи‚ вольнонаемный состав. Даже Фишкин слезу пустил в бороду.
– Ладно. Уговорили. На добрых всегда ездят. Фотографируйтесь на моем фоне‚ пока живой.
А они плачут. Все вместе. Пуще еще прежнего.
– Да как же нам фотографироваться-то‚ как?! У нас и аппарата нету. И пленки. И света недостаточно. Да и не умеет никто! Бедная старуха-мать... Бедный Катькин... Бедная ты наша сука...
Вышел из стены серый человек со смытым лицом и говорит:
– Машина подана. Вас ждут.
– Подождут‚ – отвечает Фишкин. – Вы лучше сфотографируйте ефрейтора Катькина на фоне моей бороды. И поживее!
– Всегда-пожалуйста. Мы до этого Катькина давно добираемся. Ваша карта бита‚ резидент Катькинзон. Взять его!
– Слушаюсь! – сказала сука.
И они поехали на спецмашине.
И приехали в Большой Дом.
Провели Фишкина по Большому Коридору‚ подняли на Большом Лифте‚ ввели в Самый Большой Зал‚ без конца-края‚ как хороший вокзал. За Большим Столом‚ на Больших Стульях‚ каждый под собственным портретом – Наши Общие Любимцы: сидят важно‚ глядят скучно.
Фишкин вошел‚ осмотрелся‚ сел под портретом родственника. А почему бы и нет? Они так‚ и он так. Или – как говорил покойный старик Какес – придерживайся обычаев страны‚ в которой живешь. А эти‚ за столом‚ зашевелились‚ зашушукались‚ смотрят-сравнивают‚ чувствуется – завидуют.
Самый Главный Любимец и говорит:
– Расскажите нам биографию.
– Ну‚ что вам сказать? – отвечает Фишкин. – Всё очень просто. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат...
– Минуточку‚ – перебивает Самый Главный. – У Карла‚ а не у Мордехая.
– Это для вас он Карл‚ а для меня Мордехай.
Заволновались‚ загалдели‚ на стульях заерзали:
– Как это – как это? Пятно на основоположнике!..
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Есть такой факт. По донесениям агентов. Как просочился наружу, непонятно.
– Почему не доложили? – кричит Главный. – Как допустили?! Мы бы тогда с германцами... Я бы теперь с китайцами...
Набежали врачи со шприцами‚ каждый уколол своего в податливый зад‚ и они сразу расслабились‚ Общие Любимцы‚ они растрогались‚ и появилось неодолимое желание петь‚ смеяться как дети‚ принимать важные коллективные решения.
– Значит так‚ – говорит Фишкин‚ – и прошу не перебивать. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат‚ торговец мануфактурой Сёма Златкес. Сёмина дочка Сарра вышла замуж за банкира из Гамбурга Пиню Вайсберга. Младшая дочь Пини‚ Двойра‚ убежала из дома с приказчиком обувного магазина Изей Фишкиным. Они побежали из Гамбурга в Одессу‚ и бежали очень долго‚ потому что в пути им было чем заниматься. При въезде в Одессу родился я‚ Шлёма Фишкин.
– Так‚ – спрашивает Главный‚ – кто хочет дополнить?
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Всё правильно. Совпадает с донесениями агентов. Только дочь Сёмы Златкеса звали не Сарра‚ а Ривка.
– Хрен редьки не слаще‚ – пошутил Главный‚ и все дружно захохотали минут на сорок‚ потому что каждый опасался остановиться первым.
Набежали врачи со шприцами‚ кольнули подопечных в зад‚ и они сразу умолкли‚ пустили по-простому слезу‚ изъявили желание пожить тихо‚ скромно‚ неприметно‚ за непробиваемым забором с охраной.
Принесли чай с печеньем‚ и разговор пошел дружеский.
– Где вы работаете‚ Карл Фишкин? И кем?
– Работаю в сумасшедшем доме. Вожусь с дебилами.
– Фи‚ – говорит Главный. – Мы вас устроим получше. Мы вас возьмем лифтером в Самый Большой Дом. Нам будет приятно видеть вас по утрам‚ Карл Фишкин.
– Согласен‚ – отвечает. – Только не зовите меня Карлом. Пусть я буду для вас Шлёма Маркс. Вы приходите по утрам и говорите: "Здравствуйте‚ Шлёма". А я отвечаю: "Доброе утро‚ Владимиры Ильичи".
Развеселились‚ зафыркали‚ застеснялись: им лестно.
– Оформить‚ – командует Главный. – Со вчерашнего дня.
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Никак ему невозможно в Самый Большой Дом. У него родственники за границей.
– Кто?
– Да Карл Маркс.
И все съели по печеньицу.
– Кстати‚ – спрашивает Фишкин‚ – а как насчет наследства? Книги дядюшкины издаете?
– Издаем.
– Гоните деньгу.
– Это‚ – говорят‚ – мысль. Это‚ – говорят‚ – хороший доход в нашу казну. Брать с ихнего Запада за издание дядюшки Маркса. И за Энгельса‚ кстати‚ тоже.
– При чем тут Энгельс? – удивляется Фишкин. – Он мне вовсе не родственник.
– А при чем тут вы? – пошутил Главный‚ и все дружно захохотали минут на тридцать‚ потому что каждый боялся остановиться первым.